Что такое — настоящий друг? Говорят, это такой человек, с которым хорошо даже молчать вдвоем. Но прежде чем достичь такого полного родства душ, надо постепенно стать друзьями. Следовательно, нужно общаться, о чем-то говорить. И говорить о том, что интересно в первую очередь собеседнику, вашему китайскому партнеру. Конечно же, рано или поздно вы найдете те общие темы, которые интересуют вас обоих и которые вы потом сможете обсуждать часами, — гольф, яхты, девочек или еще что-нибудь этакое. Но вначале нужна беспроигрышная, убедительная тема, которая развяжет вашему будущему сюнди язык и поможет вам в полной мере продемонстрировать, какой вы прекрасный собеседник. То есть показать, с каким неподдельным интересом и искренним удовольствием вы слушаете его разглагольствования по этому вопросу.

О чем же говорить? О погоде? Это не сюда, за беседами о погоде ступайте в туманный Альбион. В Китае за разговоры о погоде можно и схлопотать ненароком. Дело в том, что, согласно традиционным китайским верованиям, за погоду в мире отвечает черепаха. Почему — не спрашивайте, я ведь предупреждал, что я не китаевед и не этнограф. А черепаха у китайцев ассоциируется с рогоносцем. Есть вопросы? Тоже не ко мне. Но именно по этой причине, если вы спросите какого-нибудь провинциального традиционного китайца, не слышал ли он совершенно случайно прогноз погоды на ближайшие дни, его реакция может быть очень даже неадекватной — с вашей точки зрения, разумеется, — включая попытку нанесения телесных повреждений средней тяжести с использованием подручных средств.

А вот о чем любой китаец всегда поговорит с вами с огромным удовольствием, так это о выдающихся достоинствах собственной страны. В Китае есть поговорка: «Шан ю Тяньтан, ся ю Су Хан» — «На небесах есть рай, под небесами есть Сучжоу и Ханчжоу». С учетом того, что два этих города — древние китайские столицы, местные жители вполне логично и органично экстраполируют эту поговорку на всю Поднебесную империю.

Здесь еще нужно отметить вот какое обстоятельство. Вы, наверное, знаете, что одно из самоназваний Китая — Срединное государство. Кстати, именно так официально именуется КНР на китайском языке, если перевести иероглифы буквально: Народная Республика Великолепного Срединного государства. Это потому, что в Китае, в отличие от всего остального мира, не четыре стороны света — север, юг, запад и восток, — а пять. К четырем вышеназванным еще добавляется центр, середина. И если все остальные народы на планете живут где-нибудь на севере или на западе, то все нормальные, правильные люди — они здесь, в центре мира: в Китае.

Такое отношение китайцев к своей стране и к себе настойчиво и планомерно формировалось на протяжении несколько тысячелетий и окончательно сложилось достаточно давно — тоже как минимум пару-тройку тысяч лет назад. Я не преувеличиваю: Китай действительно является древнейшей общественно-политической системой, сохранившейся до настоящего времени, — китайской цивилизации более пяти тысяч лет. И даже если здешний абориген не декларирует явно свое превосходство, все равно он — житель Середины мира, на уровне бессознательного. Вот это нужно очень хорошо помнить и постоянно смотреть на своего сюнди через призму именно такого его мироощущения.

Для китайцев весь остальной мир — это последователи. Их последователи. Если они пока еще недопоследовали, не стали китайцами, то лишь потому, что не дозрели. Пока. Ничего, говорят себе, наверное, китайцы, мы пять тысяч лет ждали, подождем еще пару тысяч лет. Помните, я уже упоминал пару раз, что иностранцев — в основном, европеоидов — китайцы называют лаоваями? Это такое слегка шутливо-пренебрежительное название, которое буквально переводится как «старый чужак», в отличие от официального вайгожэнь — иностранец. Надо сказать, многие иностранцы, живущие в Китае, сами вполне спокойно и с удовольствием величают себя лаоваями без малейших обид. Но вот когда видят туристов, которые ведут себя не совсем вежливо — по китайским понятиям, — обязательно скривятся и скажут брезгливо: «Ну вот, понаехали тут!.. Лаоваи!..» Однако если в России вы встретите китайца и скажете ему: «Привет, лаовай!» — он не оценит ваш юмор. Потому что, даже находясь в другой стране, китаец остается китайцем, он представляет собой центр мира, а всех прочих считает периферией. Представляете — приезжает китаец в Россию и видит целую страну иностранцев, сто сорок миллионов вайгожэней, от Калининграда до Сахалина? Понаехали, понимаешь, лаоваи!..

Именно эта особенность делает китайцев патриотами. Причем абсолютно искренними. Они считают Китай лучшей страной на планете не потому, что об этом вещают телевизор и газеты, а потому, что Китай — действительно лучшая страна на планете. В их понимании. И они принципиально не хотят другого понимания.

Один мой знакомый преподает в Китае русский язык в университете. И его студенты каждую осень, возвращаясь с каникул, рассказывают, как провели лето. Китайцы обожают путешествовать, и поэтому студенты очень бурно и с большим интересом обсуждают, кто в какой стране был и что там видел. И знаете, к чему в конечном итоге сводятся все обсуждения? Что, оказывается, лучше всего — в Китае. Особенно если говорить о еде, да и обо всем прочем тоже. В гостях хорошо, а дома лучше. Для китайцев эта поговорка верна на все сто.

Что же, спросите вы, неужели в Китае нет недостатков? Конечно есть. Тогда — неужели нет людей, которые эти недостатки видят и о них говорят? Да сколько угодно, каждый второй! Более того, один из китайских (точнее, тайваньских) писателей, Бо Ян, даже книгу об этом написал: «Отвратительные китайцы» называется. Много шума наделала эта книга в Срединном государстве. Но при этом китайцы не хают родину огульно, о ее слабых сторонах они говорят только потому, что хотят, чтобы Китай и его жители стали еще лучше.

А что, у нас по-другому? Мы можем сколько угодно на кухнях и в кабаках ругать «эту страну», «нашу Рашу», можем плеваться при виде пьяных «руссо туристо» на гламурных и чистеньких европейских курортах, отворачиваясь в сторону и делая вид, что мы вообще не русские, но попробуй кто-нибудь из иностранцев сказать что-нибудь дурное о России — такая буча начнется!.. Этот отважный (или, скорее, опрометчивый) зарубежный гад вполне может получить по полной программе! Да и поделом ему будет, согласитесь.

Так что, уважаемые читатели, давайте предоставим каждому народу самому разбираться со своими недостатками.

Китайский патриотизм имеет самые наглядные подтверждения. На главной площади Пекина, Тяньаньмэнь, ежедневно в полшестого утра поднимают государственный флаг КНР. И посмотреть на это событие, поучаствовать в нем каждое утро собираются десятки тысяч китайцев. Причем не только провинциалов, приезжающих в Пекин по туристической путевке, но и коренных жителей столицы. Приходят семьями, с маленькими детьми, в любую погоду — чтобы с самого детства прививать малышам гордость за свою родину. Их никто не тащит за руку, они идут туда сами, по велению сердца.

Чувства граждан КНР к собственному государству гораздо более личные, чем у нас. Поэтому избегайте обсуждения внутренней политики Китая: руководящей роли Компартии, ситуации в Тибете, отношений с Тайванем. Многие китайцы сочтут попытку завязать подобный разговор невежливой.

Ох, как-то уж больно выспренно получается. Сам терпеть не могу такой «высокий штиль», чесслово! Но, поверьте мне, зрелище действительно впечатляет.

Вот именно поэтому разговоры о Китае — самая благодатная почва для того, чтобы закорешиться с партнером. Конечно, неплохо бы хоть чуть-чуть понимать, о чем следует говорить, что стоит обсуждать. Знаете, есть такая серия книг: «Притворись знатоком…» чего-нибудь. Последнее слово подставляется по вкусу автора и запросам аудитории: знатоком джаза, вина, восточной философии… И дается набор неких фактов, механически заучив которые, вы как минимум не ударите лицом в грязь в беседе с продвинутыми в обсуждаемом вопросе собеседниками. В отличие от авторов подобных пособий, я не планирую учить вас притворяться знатоком Китая, не собираюсь предлагать конкретные сценарии конкретных бесед, особенно задушевных. Но в целом набор тем для бесед с вашим потенциальным сюнди более или менее конечен, и мой долг перед читателями — как минимум представить их краткий обзор.

Итак, если говорить о темах под общим лозунгом «Китай — лучшая страна в мире», то здесь основной сюжет — и самый главный для китайца — это еда. Даже англичане, прожившие в Китае достаточно долгое время, перестают говорить о королеве, погоде и спорте и начинают обсуждать еду — кто в каком ресторане был и что ел. А уж с китайцем о китайской еде можно и нужно беседовать часами, если не неделями. При этом необходимо помнить, что в самом Китае понятия китайской кухни не существует. Ну, для лаоваев (в ироническом смысле) — может быть, но вы-то должны стать своим. Поэтому обязаны понимать, что китайцы абсолютно четко различают, например, дунбэйскую (северо-восточную) и уйгурскую (северо-западную) традиции, а также еще восемь основных, классических видов кухни различных регионов Китая. И они действительно не похожи одна на другую. Да, конечно, с нашей точки зрения и Чанша, и Чэнду начинаются на «ч» и находятся в Китае; соответственно, и хунаньская, и сычуаньская кухни безоговорочно являются китайскими. Тем более что обе они настолько острые, что, даже если глаза с непривычки не вылезут, но первый опыт знакомства с блюдами этих регионов запоминается надолго, однозначно. Однако для китайцев эти две кухни — принципиально разные. Они даже разные по значению слова используют, чтобы их остроту характеризовать. Ну, как если бы мы сказали: одна просто «жгучая», а другая — «ядреная». Если же углубляться в тематику китайской еды дальше, то можно докопаться до того, что в каждой деревне — своя уникальная кухня. Которая совершенно не похожа на пищу, которую употребляют во всем остальном Китае. Правда-правда! Вот, к примеру, город Шанхай состоит из двух больших половинок: Пудун и Пуси. Отличаются они лишь тем, что находятся по разные стороны реки Хуанпу. Ну и небоскребов в Пудуне чуть побольше. Так вот, я своими глазами видел рекламу ресторана «пудунской» кухни. Которая как бы совсем не то, что шанхайская. При этом находясь в том же Шанхае. Пробовать пудунскую кухню — не пробовал, врать не буду, поэтому не могу сказать, насколько сильно она отличается от «общешанхайской» и отличается ли вообще, но факт наличия такого ресторана ответственно подтверждаю. Это как если бы вечером где-нибудь в Химках вы с друзьями сидели и выбирали, в ресторан какой кухни вы хотите сходить сегодня: кремлевской, лефортовской или басманной. И в конечном итоге решили остановиться на своей родной, химкинской.

Поначалу, конечно же, разрешается перед лицом своего партнера хвалить просто китайскую еду в целом. Вы — лаовай, вам простительно. Особенно если вы первый или второй раз в стране. Заодно попросите будущего сюнди познакомить вас с разными кухнями Китая. Поверьте, невозможно доставить китайцу большего удовольствия. Здешние жители в массе своей очень хлебосольны. А с учетом того, что ресторанчиков всякого рода и на любой вкус даже в самом далеком захолустье существует огромное количество, и стоит все это великолепие сущие копейки, особенно если с Москвой и Питером сравнивать, то вас ждет незабываемый тур по гастрономическому раю. Главное, постарайтесь все-таки запомнить хотя бы один ресторан и кухню, на которой он специализируется. И если вы в следующий приезд скажете своему китайскому коллеге в ответ на предложение пообедать: «А вот помнишь, в прошлый раз мы были в замечательном юньнаньском ресторанчике на берегу озера, с бамбуковыми столиками? Там еще острые жареные поросячьи хвостики подавали, с плодами лотоса?» — вот тогда-то ваш рейтинг в его глазах резко вырастет. Потому что он скажет себе: ага, а ведь этот лаовай — не безнадежен, его вполне можно цивилизовать! А там, глядишь, и сюнди станет…

Как вариант, можно упомянуть хуншаожоу — это очень нежная свинина, приготовленная в горшочке; блюдо хунаньской кухни. Считается, что оно было любимым кушаньем Мао Цзэдуна: Великий Кормчий съедал хотя бы кусочек во время каждого приема пищи. Все китайцы знают эту историю и оценят вашу осведомленность весьма благосклонно.

Вторая незыблемая тема для беседы с китайцем — здоровье. Точнее, здоровый образ жизни по здешним правилам и традиционная китайская медицина.

Повседневная жизнь среднего китайца — а таких в стране, как вы понимаете, подавляющее большинство — подчинена заботам о здоровье. Даже не столько собственно о здоровье, сколько о здоровом образе жизни. Причем с точки зрения китайца его правила существенно отличаются от европейских. Многие говорят: китайцы некультурные, они плюются, мужчины часто справляют на улице малую нужду среди бела дня, а иногда — страшно сказать! — пускают газы в общественном месте. Это — не бескультурье. Это просто такая культура. Древняя культура заботы о своем теле, которая гласит: вредные газы и жидкости необходимо удалять из организма как можно быстрее. Как говорил один мой студенческий друг — вполне себе русский, кстати, — который тоже не чурался подобных естественных отправлений организма в обществе: а зачем в себе дурной дух держать? Нет, я не призываю вас срочно начать «окультуриваться» на китайский манер. Просто будьте готовы к тому, что ваш сюнди, особенно в провинции, может совершенно непосредственно поинтересоваться вашим здоровьем в присутствии его подчиненных, в том числе девушек, приблизительно в следующей манере: «А что это ты такой бледный / красный сегодня? Ты завтракал? А стул у тебя утром был? Запором или поносом не страдаешь?» И остальные участники званого обеда будут участливо прислушиваться к вашему смущенному блеянью. И если почувствуют, что вы темните и уходите от ответа, то сразу сделают вывод, что со стулом вашим явно что-то не в порядке. После чего наперебой начнут давать советы и рекомендовать каждый своего ну-вот-такого-самого-замечательного доктора, который обязательно починит ваш стул в кратчайшие сроки и практически бесплатно. Главное, что все это — с неподдельной заботой о вашем здоровье, от самого чистого сердца. Кстати, чем не тема для задушевной дружеской беседы, особенно в женском коллективе?

Китайцы стараются жить очень размеренно, соблюдая строжайший режим. Ровно в двенадцать ноль-ноль вся страна, географически расположенная в пяти часовых поясах, но живущая при этом по единому времени, встает и идет обедать (в расположенном на западе, на границе с Казахстаном, Синьцзян-Уйгурском автономном районе график смещен на два часа, но в остальном картина та же). Сразу после обеда вся страна ложится спать. Прямо на рабочем месте, если нет возможности выбраться куда-нибудь на свежий воздух, в парк или на газон. В супермаркетах продаются  специальные подушки, которые позволяют спать прямо на клавиатуре компьютера, без отметин на лице и без ущерба для открытого документа, если вдруг вы забыли его сохранить. С двенадцати до половины второго в китайскую компанию звонить бесполезно — все спят. Города в это время напоминают кинострашилки того времени, когда только-только изобрели нейтронную бомбу: дома стоят, светофоры мигают, а на улицах — ни одной живой души, ни единого движущегося автомобиля. И беспорядочно валяющиеся на газонах и скамейках люди. Я, конечно, слегка утрирую, но для новичка, первый раз оказавшегося в Китае в обеденное время, увиденная картина, несомненно, явится своего рода культурным шоком.

В девять часов вечера начинается массовый исход китайцев из центра города. Такси в это время не поймать. А еще через час даже те, кто проводил свободное время рядом с домом, вдруг резко подхватываются и дружно отправляются в свои квартиры — готовиться ко сну. Особенно наглядно это явление наблюдается в местах популярного досуга, в бильярдной, например. Если вы придете в полдесятого, то свободных столов, скорее всего, не будет. Не расстраивайтесь, просто подождите полчаса: очень может быть, что в пять минут одиннадцатого вы останетесь в огромном зале в полном одиночестве, не считая персонала. А если в одиннадцать вечера в спальном районе вы вдруг увидите светящееся окно в гуще абсолютно черных многоэтажных зданий, громоздящихся практически друг на друге, то знайте: скорее всего, в той квартире живет такой же дикий лаовай, как и вы, совершенно не заботящийся о своем здоровье. Потому что любой нормальный китаец знает абсолютно четко: в одиннадцать надо спать. Это очень важно для здоровья.

Чем дольше иностранец живет в Китае, тем больше он окитаивается. Вот сейчас, когда я сижу за компьютером, а время близится к полуночи, меня неумолимо тянет в кровать. При этом спать я вроде как и не хочу особо, но — режим есть режим. Вся местная инфраструктура подталкивает к тому, чтобы жить по китайскому распорядку. Так, где-то с двух часов пополудни до половины шестого вечера в Китае очень сложно найти работающий ресторанчик: а зачем, ведь все равно люди уже пообедали, а ужинать соберутся только в шесть. Аналогичная ситуация вечером: не успели поужинать в чифань, маленьком китайском кафе, — придется двигать в центр города, в рестораны для иностранцев, они открыты допоздна. Хотя, надо отдать должное китайцам: с их культом еды работающую чифаньку вполне можно найти и глубокой ночью. У них даже есть специальное слово, обозначающее ночной перекус, по аналогии с нашим полдником.

Я все это рассказываю к тому, чтобы вы поняли: китайский культ здоровья — это совсем не то же самое, что консилиум отечественных бабушек, сидящих на скамейке во дворе и смакующих симптомы болячек друг друга. Для китайцев забота о здоровье абсолютно естественна, это часть их жизни. При том, что Китай — одна из самых курящих стран мира, да и выпивать они, как я говорил, очень даже не гнушаются. Но в любом городе — и рано утром, и перед сном — вы увидите стройные шеренги китайцев, пожилых и молодых, которые собираются вместе и делают какие-нибудь упражнения. Это может быть традиционная китайская гимнастика тайцзицюань; это могут быть просто танцы — как традиционные, с веерами или шарфами, так и более современные, от танго до ламбады. Прямо на улицах стоят различные тренажеры, и они не пустуют в любую погоду. А в спорткомплексах, которых в городах огромное количество, буквально яблоку негде упасть, особенно на баскетбольных площадках и бадминтонных кортах.

Для повседневной заботы о здоровье в Китае есть все. Я живу в Шанхае, в районе, где иностранцев не очень много. Стандартная здешняя улочка выглядит следующим образом: ресторанчик, парикмахерская, массажный салон, аптека; затем магазинчик, ресторанчик, парикмахерская, массажный салон, аптека; снова магазинчик, ресторанчик, парикмахерская, массаж…

Простите, опять увлекся. Так вот, самый простой способ дать вашему китайскому сюнди проявить заботу о вашем здоровье — позволить ему сводить вас в массажный салон. Нет, ну действительно: не стул же свой обсуждать?! Подвохов в салоне никаких не ждите. Ну, или почти никаких. Китайский массаж — это бренд, который не нуждается в дополнительной рекламе. Вариантов массажа даже в самом затрапезном с виду месте — просто изобилие. Со своей стороны очень рекомендую массаж ног — по-китайски цзумо или цзудао. Как учит традиционная китайская медицина, на стопе человека сосредоточены энергетические точки, отвечающие практически за все жизненно важные органы. Соответственно, сами китайцы считают, что массаж ног — идеальная профилактика против всех болезней. Поэтому обычный китаец делает массаж ног чуть ли не каждый день. Помимо пользы для здоровья, это просто приятно. Маленький секрет: если хотите произвести впечатление на своего партнера как продвинутый знаток местной культуры, не забудьте намекнуть ему, что, согласно древнекитайскому принципу инь-ян, массаж вам должна делать девушка. Если вы мужчина, конечно. Если же вы женщина, то следует выбрать массажиста-юношу. Сюнди ваши познания оценит, обещаю.

Инь-ян — принцип бесконечного созидательного единства двух противоположных и взаимодополняющих начал во Вселенной: темного и светлого, женского и мужского. Гармония между ними является основополагающей в древнекитайской мифологии и натурфилософии, в том числе в традиционной медицине. Изящный графический символ «инь-ян» — даосская монада — давно перешагнул границы философии и встречается буквально по всему миру.

Ну вот, в принципе, и достаточно о темах разговора. Еда и здоровье — два самых благодатных сюжета для беседы с любым китайцем. Есть еще, конечно, третий: еда и здоровье в комплексе. Долго на эту тему распинаться не буду. Скажу лишь, что все блюда китайской кухни обязательно очень полезны для здоровья. Одни из них благотворны для мужского здоровья, другие — для женской кожи, третьи полезны одновременно для мужского здоровья и женской кожи. По крайней мере,  именно такую классификацию блюд с точки зрения традиционной китайской медицины исповедуют все мои знакомые китайцы. Точно так же думают и говорят все знакомые китайцы всех моих знакомых лаоваев. А такое внушительное количество людей, как вы понимаете, ошибаться не может.

На самом деле, в Китае есть что обсудить и помимо еды и здоровья. Особенно если вы поездите не только по фабрикам, но и просто по красивым местам, которых в Китае действительно очень много. Китайцы ведь не случайно считаются нацией путешественников. В период государственных праздников практически невозможно приобрести билет даже на поезда ближнего следования, все раскуплено уже недели за две, если не за месяц. Это потому, что Китай очень большой и очень разный. И его можно «открывать» снова и снова. КНР — это не Голландия, которую я как-то раз объехал на автомобиле за один день с севера на юг и с запада на восток, завернув при этом пообедать в Бельгию и попутно проведя несколько деловых встреч в разных городах Королевства Нидерланды.

И если вы хотите полюбить Китай по-настоящему и действительно искренне обсуждать со своим сюнди красоту его родной страны, то рано или поздно вы обязательно побываете в провинциях Юньнань и Сычуань, посетите Лхасу, столицу Тибета, и Сиань с его терракотовой армией, заберетесь верхом на лошади в горы, чтобы достичь Великой китайской стены в ее нереставрированной части, увидите Три ущелья, на закате пересечете на лодке озеро Сиху в Ханчжоу и затемно подниметесь пешком как минимум на одну из девяти священных гор Китая — пять даосских и четыре буддистских — навстречу солнцу, величественно встающему на востоке, чтобы осветить древнюю землю Срединного государства.

Даже если у вас совсем нет времени на все эти красоты, попробуйте просто прокатиться от одной фабрики до другой на автобусе по китайской провинции: среди рисовых полей, на которых китайские крестьяне в конических соломенных шляпах, как и пять тысяч лет назад, пашут землю плугом, в который впряжен буйвол; среди прудов на маленьких речушках, где рыбные ресторанчики стоят прямо на дамбах-запрудах.

Поверьте, после этого вам будет о чем поговорить со своим сюнди. Особенно, если высовершите одно из путешествий вместе. Да и в китайских мегаполисах — Пекине, Шанхае, Гуанчжоу, Чунцине, — прошу вас, держите глаза широко открытыми, и вы обязательно увидите нечто особенное, о чем можно с восторгом поведать вашему будущему другу.

В общем, хвалите Китай. Нет, даже не так: хвалите, Хвалите, ХВАЛИТЕ КИТАЙ! Хвалите искренне, с удовольствием. В конце концов, эта древняя страна того стоит. А если бы даже не стоила — неужели вам жалко просто сделать приятное своему сюнди.

Вид сверху

Шанхай кажется нереальным, уже когда подлетаешь к нему на самолете.

Подобного ощущения и близко не возникает при подлете к Нью-Йорку, Берлину, Дели, Парижу, Лондону, Варшаве, Гаване, Вене, Риму, Белграду или Москве.

Шанхайские небоскребы, стоящие на изгибе реки Хуанпу, даже с высоты полета представляются постройками иной цивилизации.

— Что это за группа эйфелевых башен там? — задал я бесхитростный вопрос встречавшему меня человеку.

Выяснилось, что эти здания выше Эйфелевой башни раза в полтора-два.

Мало того, хозяйственные постройки. Как правило, неподалеку от любого мирового аэропорта можно увидеть обширные хозяйственные объекты: какие-то ангары, пути, склады. Отличие в том, что хозяйственные объекты, которые можно наблюдать при шанхайском аэропорту, не кончаются до самого горизонта. Представления не имею, какое у них назначение и сколько людей там работает, но по разбросу и размаху — это натуральный город.

Немедленно напрашивался вывод: в этой стране умеют трудиться с непривычным для нас размахом и всей этой работой есть кому заняться.

Вид снизу

Другое удивление: в Шанхае не так много людей на улицах, как представлялось мне, — особенно после посещения Индии.

Я искренне думал, что и по этому китайскому городу бродят тьмы, тьмы и тьмы, и движение их бесцельно и бурно.

Как бы не так. Пока мы сорок минут ехали от аэропорта до гостиницы, я увидел на улицах не больше десяти китайцев. Фойе гостиницы тоже было пустым, никаких сорока портье, не знающих, чем им заняться, там не было.

Я переоделся, и мы сразу пошли гулять. Помимо собственно туристических зон, никаких скоплений народа так нигде и не обнаружилось. Представления не имею, где все эти китайцы обитают, — в Шанхае как-никак живут 20 миллионов человек, но они точно не ходят туда-сюда по улицам.

Мало того, их не обнаружилось и в час пик. Когда, по идее, все должны ехать с работы! Пусть не 20 миллионов, но хотя бы миллионов 10 должны возвращаться домой по завершении трудового дня, а?

Но пробок там — по крайней мере, в нашем понимании — нет вовсе. Мы передвигались по всему городу на такси, в том числе и в критическое по московским меркам время с 16.00 до 22.00, — и нигде не стояли. Несколько раз мы немного замедляли ход. Это они и называют «пробками».

Еще ниже

Потом я изъявил желание покататься на шанхайском метро, опять же в час пик.

В метро тоже было достаточно свободно. Почти всегда находилось место, чтобы присесть. Основная публика в метро — молодые люди.

Все — подчеркиваю, поголовно все! — хорошо одеты. У всех спокойные лица. В России это называется: «уверены в своем будущем». Именно.

Сидят, стоят и разглядывают свои айфоны. Кто-то читает, кто-то кино смотрит, кто-то переписывается и улыбается. Кромешная усталость от проделанной за день работы на лицах не отражалась. Никакого, упаси бог, хамства, никакого напряжения — все стерильно и тактично.

В Китай я попал из Франции — с заездом на два дня домой, в Нижний.

Так вот, французское метро по сравнению с китайским — это тихий ужас. В Париже оно грязное, мрачное, тяжело пахнущее, полное деструктивных личностей, задумчивых французов, размышляющих о чем-то вроде самоубийства, ужасных нищих, собирающих милостыню, и явно не очень хорошо обжившихся в новых местах мигрантов — такого добра там вообще с переизбытком.

Я рассказал об этом моим новым русским китайским товарищам.

Один из них спокойно ответил:

— Шанхай — это европейский город.

— А как же Париж? — засмеялся я.

— А Париж — уже не европейский город, — все так же спокойно ответил он.

И еще одна важная деталь. Метро, как и все в Шанхае, очень чистое.

Вид сбоку

— Нельзя сказать, что здесь не мусорят, — сказал мне мой новый русский товарищ с китайской пропиской, — просто здесь убираются.

В городе близкий к идеальному порядок. Здесь не менее чисто, чем, к примеру, в милейших австрийских или немецких городках, где, как известно, хоть босиком броди по улицам — пятки станут только чище.

Что характерно, никаких уборщиков в Шанхае я так и не увидел. Видимо, работающие китайцы умеют быть незаметными. Мало того, за несколько дней не встретил ни одного полицейского.

Мои русские китайские знакомые в один голос утверждали, что это очень спокойный город. «Залезть в чужой карман, конечно, не проблема и в Шанхае, но передвигаться по городу здесь можно совершенно спокойно. Если юная девушка идет по темной улочке и навстречу ей пьяная компания, самое серьезное, что она может услышать: «Привет, мисс, как дела?» Ее никто никогда не тронет».

Шанхайские китайцы вообще очень милы и улыбчивы — собственно, как европейцы. Или, если угодно, идеальные европейцы.

Глаза в глаза

Ну, и потом — лица.

Мое, еще детское представление о том, что все китайцы одинаковы, вскоре начало рассеиваться. Не то чтобы я начал угадывать тех китайцев, которых случайно видел вчера из окна такси в другом районе, — до этого не дошло, но, черт, они реально разные. Открытие!

Более того, они уже не маленькие. Они растут! Конечно, в целом мы, группа бравых русских парней, были выше основной массы китайцев. Но сплошь и рядом мне попадались китайские ребята выше меня то на полголовы, а то и на голову.

— Питание! — пояснили мне мои друзья. — Они двадцать лет нормально питаются — вот и выросли!

Глядя на китайских девушек, я добавил мысленно: «…питание и… косметика».

И одежда. Китаянки отлично выглядят и прекрасно одеваются. Слава богу, не в европейско-американской манере (во всякие там балахоны, мешковину, майки и бабушкины кофты — лишь бы не стать объектом сексуального интереса), а ровно наоборот — как у нас или где-нибудь на Украине…

…одеваются прекрасно и радостно несут свою стать.

Стать у них тоже подросла. То тут, то там проходили китаянки на идеально красивых, почти уже длинных ногах.

Красивых китаянок очень много. В процентном отношении пока поменьше, чем москвичек или киевлянок, но судя по местному МТV, они скоро догонят нас и по качеству, и по количеству.

MTV

В каждой стране мира я обязательно смотрю местное МТV.

Во-первых, как вы уже поняли, там можно выявить, насколько красивые люди живут в этой конкретной стране. Китаянок я зафиксировал еще на улицах, но и молодые поющие китайцы, хоть это и не по нашей части, — тоже просто прекрасны.

Скоро представители китайского народа будут побеждать не только во всех видах спорта, но и на всех конкурсах красоты.

…Во-вторых, по уровню поп-музыки сразу можно оценить средний эстетический вкус той или иной народности.

Надо сказать, китайская поп-музыка никакой китайской специфики фактически не имеет. Мелодика у большинства песен унифицированно-европейская. Запоминающихся мелодий нет вовсе, видимо, они еще не научились делать музыку «как на Западе». Однако сыграно и сведено все, как правило, безупречно — никакой, знаете ли, самодеятельности.

Короче, китайское МTV хуже, скажем, австрийского, но лучше польского.

Забавный момент: если они поют на китайском, внизу экрана часто идут субтитры. Как известно, китайский язык имеет систему тонов, которая при пении, особенно сделанных на европейский манер поп-песен, почти неизбежно теряется — в итоге сами китайцы не могут свои же песни понять. Да и не надо, наверное.

Как будто мы свои песни понять можем.

Про женщин и мужчин

Белый человек — в Китае больше не полубог.

Еще в начале 90-х человек из России представлялся как посланец другой расы — безусловно, более успешной. Сегодня, не без печали поведали мне мои, прекрасные на вид, молодые русские товарищи, живущие в Китае, ситуация уже не та. И прежней, похоже, больше не станет никогда.

— Приходишь в ночной клуб, — говорит один из моих знакомцев, очаровательный, похожий на молодого Вэла Килмера блондин, — там встречаются сногсшибательные китаянки… Они даже не смотрят на белых! Почему? Потому что они знают наверняка, что у китайцев денег больше.

То есть среднестатистический китаец богаче среднестатистического белого человека, а богатый китаец — богаче среднестатистического богатого туриста, пусть даже и русского. Нефига тут ловить. Впрочем, наши там и не ловят давно. В Шанхай лучше приезжать со своим самоваром.

Наши

В Шанхае, как вы уже догадались, живут русские эмигранты. Все как на подбор чудесные и милые люди. Но это не просто эмигранты. Это самые русские эмигранты в мире!

Мне известно множество семей, попавших в Европу или Америку и стремящихся как можно быстрее забыть о своем прошлом: до такой степени, что дети их уже не говорят по-русски.

В Шанхае все, кого я встретил, помнят язык, смотрят (в числе другого) русское кино, читают (в числе других) русские книги, слушают (в числе другой) русскую музыку; да и гражданство у них, как правило, двойное.

Думаю, этому есть объяснение: можно за несколько лет стать таким американцем — что не отличишь, и французом можно постараться стать, и немцем — но китайцем русскому не стать никогда. Поэтому и стараться незачем.

Китайцы, как мало кто на свете, доброжелательны и любопытны к иностранцам, в Китае достаточно просто работать и просто жить, но раствориться в «китайстве» нельзя — ты всегда будешь там инородным телом.

Другие наши

Китай — безусловная империя, там живут представители 56 национальностей. На самом деле национальностей там гораздо больше, потому что только языков в Китае — 235, просто китайское руководство не торопится признавать все этносы подряд.

Уже несколько тысяч лет, пусть и имея отдельные и временные неприятности, Китай никак не распадется на части — вопреки суесловию наших чудесных мыслителей, которые по итогам распада СССР страстно доказывали, что «все империи обязательно распадаются». Думается, с той же уверенностью они продолжат говорить то же самое, когда и РФ, не дай бог, пойдет трещать по швам.

То ли на Китай общие законы не действуют, то ли нас, знаете ли, обманули.

«Русские» наряду, скажем, с желтыми уйгурами и вьетами — одна из 56 наций, которая имеет реальный статус в современной китайской империи и представительство в парламенте. К эмигрантам разных волн эти «русские» не имеют прямого отношения. По большей части они являются потомками старообрядцев и живут в Китае очень давно, стараясь сохранять русский язык и древние, даже в России позабытые, обычаи.

С новейшими эмигрантами китайские «русские» общаются постольку-поскольку. Как ни странно, общего у них очень мало.

Туристические зоны

В Шанхае, как в любом городе мира, едва попав в туристическую зону, немедленно услышишь родную речь и увидишь до боли знакомые — как правило, слегка поддатые — лица.

Давно заметил: если поздороваешься за границей с соотечественником, в 9 случаев из 10 он посмотрит на тебя неприветливо и может даже не ответить. «Чего ты тут делаешь?» — читается в его взгляде.

Чего он сам там делает, ему, разумеется, понятно.

Русские за границей — это вообще какая-то особенная порода русских. Есть, к примеру, русские русские, есть китайские русские, а есть вот эти, «за границей»: глаза бегают, руки суетятся, форма поведения — быдловатая наглость.

Не знаю, может, они выдавили из себя раба, как им велели, но по мне, так лучше б и не выдавливали.

Что до туристических зон: старый город в Шанхае восхитителен. И еще там есть как минимум сорок мест, которые стоит посмотреть.

Но что я вам тут буду пересказывать, я ж не путеводитель.

Военная угроза

Миф о том, что китайцы вот-вот завоюют Россию, я и сам периодически поддерживал, хотя с годами на эту тему я думал все меньше и меньше.

Любому нормальному человеку в России становится понятно, что наше руководство с куда большим успехом развалит страну, чем все армии мира одновременно.

Последние данные говорят вот что: китайцы в России не обживаются и в целом больше туда не стремятся. Холодно, бедно — что тут делать? Дальневосточный ОВИР докладывает, что сколько приезжает к нам из Китая — столько и уезжает.

Почему? Потому что даже в 90-е годы мы еще были привлекательной страной для бедного Китая.

С тех пор нам двадцать лет рассказывали, что мы обязаны потерпеть новую самозваную буржуазию, потому что «первое накопление капитала и в США было грабительским», потому что «новые русские» нарожают детей, «дети закончат Оксфорд и поднимут Россию с колен», потому что «социализм надо строить, а капитализм только разрешить», и прочее бла-бла-бла. Пока мы себя успокаивали и томили ожиданием, китайцы стали мировым лидером по производству большинства видов промышленной продукции, ныне располагают половиной мировых валютных запасов. А мы — тем временем располагаем офшорами.

Последнее китайское предупреждение

— Китайцы никогда не воевали успешно за пределами своей территории. Кажется, отдают себе в этом отчет, — окончательно разрешили все мои сомнения мои русские китайские друзья, — они не решают даже проблему Тайваня! Хотя при своих военных ресурсах могли бы решить эту проблему за час! До России им тем более не добраться.

Ну, вы знаете про Тайвань? Исторически — это китайский остров, который в 1949 году отделился от коммунистического Китая и с тех пор никак не присоединится назад.

Знаете, есть такое выражение: «последнее китайское предупреждение»? Оно как раз родом из этой многолетней тайваньской истории.

Китайское руководство уже сто сорок раз обещало, что «не оставит проблему Тайваня неразрешенной», но воз и ныне там. Любой наш кремлевский «сын неба» давно бы, невзирая на море, ввел туда танки — а китайцы только грозят.

Судя по всему, Тайвань так и останется отдельным государством.

Тем временем нам говорят, что китайцы якобы рисуют на своих картах Китай настолько большим, что он ровно до Урала доходит. Ну, так они и Монголию закрашивают как свои владения, и еще несколько соседних стран норовят перекрасить частями или целиком. И что ж теперь?

Китайцы просто любят рисовать, а краски у них много. У них вообще всего полно. Но больше всего — здравого смысла.

Тем более что карт с Китаем до Урала я в Шанхае так и не нашел. Если кто видел — покажите, пожалуйста.

Политкорректность

Вообще же к русским китайцы относятся хорошо. Все эти темы про «кровавый режим», Чечню, Абхазию и наши «имперские замашки» их волнуют мало, в отличие от Европы.

В итоге никаких особых причин относиться к нам плохо у них нет.

Китайская интеллигенция еще помнит про великую русскую культуру, старшее поколение еще смотрело советские фильмы по всекитайскому телевидению, да и главная партия у них, как ни крути, коммунистическая, и они еще не забыли, откуда к ним пришла эта, как у нас считают, зараза.

Да, в не столь давнем прошлом у нас с Китаем имели место быть несколько военных столкновений, но закончились они достаточно быстро и в нашу пользу, что лишь прибавило нам веса в глазах китайцев.

Кого они точно не любят, так это японцев. Японцы, как известно, во время Второй мировой оккупировали часть Китая и устроили там натуральный геноцид, истребив миллион китайцев.

Потом Вторая мировая закончилась, однако японская сторона даже не подумала покаяться за содеянное и Нюрнбергского процесса себе не устроила.

Это, кстати, немаловажный момент. В России часто говорят, что пока мы не покаемся за содеянное нами в XX веке, как покаялись немцы, ничего у нас не получится. Я все думаю, может быть, наших «покаянцев» отправить в Японию — пусть они там займутся своей пропагандой. А мы с китайскими товарищами посмотрим на результаты этой пропаганды.

Ну, то есть на то, как скоро депортируют пропагандистов из Японии.

Коммунизм и вечный блок

Коммунизм в Китае — фактически номинальный, никаких там красных галстуков и шествий, агитпропа и партийных резолюций. Зато управляет КПК страной вовсе не номинально, но ровно наоборот. Проворовался мэр Пекина (это человек уровня Лужкова у нас), его — хоп, и расстреляли. Нехорошо проявил себя один из руководителей КПК (кто-то типа Грызлова у нас), его — раз, и посадили на 18 лет. По китайским губернаторам таких дел — еще больше.

Я спросил у своих китайских — в смысле русских — товарищей, имеющих в Китае бизнес, есть ли там коррупция.

Они ответили: в принципе, имеет место, но в несопоставимых с Россией масштабах; что до низового уровня — там ее фактически нет.

Ну, когда-то кому-то пришлось подарить блок сигарет. Там специальная такая лавочка была в госучреждении, где внизу продают сигареты блоками.

— Судя по всему, — посмеялись мои собеседники, — там один и тот же блок сначала продают, потом сами же чиновники его сдают в лавочку и забирают свои деньги.

Баня

Вечером мы с моими товарищами пошли в баню. Баня была китайской, но китайцы париться не очень любят. Там было две парилки — на 100 градусов и на 35. Наша русская компания сидела в первой, а многочисленные китайцы — нежились в разных бассейнах и время от времени посещали парилку номер 2. К нам они забегали на минуту и тут же, рыча по-китайски, убегали.

Хоть один повод для гордости появился у меня за несколько дней.

Мои товарищи рассказали мне, как зашли однажды в парилку, а там оказались какие-то непривычно стойкие к жаре китайцы, которые никуда не собирались уходить.

— Вот черти косоглазые, расселись, — в нашей, исконно русской, добродушной манере обсуждали мои товарищи ситуацию.

— Ну-ка, валите отсель, — говорили они вроде как в шутку, уверенные, что китайцы, блаженно застывшие в пару, ничего не понимают.

Тут выяснилось, что это не китайцы, а казахский цирк, который приехал на гастроли в Шанхай. Всякие там не только фокусники и легкоатлеты, но и отдельные борцы. И все они прекрасно понимают русский язык. Каково?

Как я попал в Китай

«А чем закончилось-то?» — спросит читатель, видя, что началась новая главка. А я нарочно так сделал, чтоб поиздеваться.

Закончилось хорошо: казахи оценили юмор ситуации и пригласили моих товарищей на представление в цирк — забесплатно.

Вообще же у моих новых русских китайских товарищей традиция такая — они вот уже пять лет как ходят в баню по четвергам. Собственно, их банным процедурам я и обязан своим приездом в Шанхай.

Сидели, значит, они как-то после бани, потребляли лягушек с пивом и заговорили то ли про политику, то ли про литературу, то ли и про первое, и про второе сразу — последнее время у нас эти вещи сложно разделить.

В ход пошла саке, градус поднимался — и возник спор, как именно резюмировал бы их беседу русский писатель — к примеру, я.

— А давайте его позовем, и пусть он разрешит наш спор, — предложили тут же за столом. Так они меня и позвали.

Я с удовольствием прилетел, тоже наелся лягушек (ужасно вкусно), запил саке (просто прелестно), потом мы все это усугубили китайской уткой — и благополучно разрулили все споры.

Часы

В последний день я, чисто из хулиганства, купил на рынке китайский Rolex.

Все было обставлено, как надо: китайские продавцы меня долго вели в какое-то потайное помещение, там, со всеми предосторожностями, извлекли чуть ли не из сейфа часы — выбирай, белый друг, самые настоящие.

За часы просили две с половиной тысячи юаней, но мои новые русские китайские товарищи сторговались за шестьсот.

Учитывая, что путь на такси от гостиницы до аэропорта обошелся мне в триста юаней, стоимость часов Rolex оказалась равна двум поездкам.

Такси в Шанхае, кстати, все официальное: никаких московских бомбил, взирающих на вас кроличьими глазами при вокзалах и в аэропортах, вы там не найдете.

Покупая часы, я отлично знал, что делаю. Соответственно и китайцы отлично знали, что они делают. Так что никаких обид. Одна благодарность.

Часы остановились через месяц.

Но это ж они не для себя делают, а для нас. Чисто для того, чтоб позабавить бывших полубогов.

Публикация согласована с автором.

Часть 2.

Как ни развита торговля в Китае, какие успехи не делает индустриализация, земледелие все-таки является основой народного хозяйства.

Правда, даже при отмечаемом нами развитии сельского хозяйства, Китай не в состоянии пропитаться тем, что собирает со своих полей: ввоз продуктов питания составляет весьма крупную статью дохода в поступления морских таможен, что с точностью было констатировано специальным обследованием, произведенным за последние годы. Хотя те же обследования, достаточно неожиданно для китайских экономистов, обнаружили факт значительных цифр вывоза из Китая сельскохозяйственных продуктов, тогда как прежде господствовало убеждение, что Китай поглощает далеко не все, что производит. Но так сложилась конъюнктура современного мирового хозяйства, что такие страны, как Китай, Россия, Япония и другие, вынужденные ввозить, за недостатком своих, продукты питания из-за границы, сами, в свою очередь, продолжают неуклонно выкачивать из себя те самые продукты, в которых столь нуждаются.

Д-р Флоке определял в “Das Chinesische Finanz und Steuerwesen” общую площадь земель собственного Китая, обрабатываемых населением, приблизительно в семь миллионов “цинов”, что составляет около 44 миллионов гектаров. Эта площадь представляет, в сущности, небольшую часть территории Китая, всего около 16% и население, которое занято сельским хозяйством, по данным Н.И. Кохановского, несколько, впрочем, устарелым, равняется, в среднем, 200 миллионам человек.

При указанной весьма, в сущности, ограниченной площади земель, культивируемых крестьянством, только безграничное трудолюбие и предельная нетребовательность населения дают возможность вырабатывать продукты сельскохозяйственного труда, которых, так или иначе, хватает не только для самих производителей, для городского населения и даже на вывоз. Объясняется указанное обстоятельство еще и тем, что почва Китая исключительно плодородна, климат весьма благоприятный для агрикультуры, и система искусственного орошения, как не примитивна она сама по себе, доведена до высокой степени если не совершенства, то распространения.

Без искусственного орошения, а также сложной системы искусственного удобрения, в южном Китае вообще было — бы немыслимо земледелие, так как выпадение дождей не обеспечивает необходимого количества влаги для нормального развития важнейших культур.

Системе искусственного орошения, а также сложной системе искусственного удобрения Китай учился на протяжении четырех с половиной тысяч лет своей земледельческой истории. Эта история, от начала и до конца, самобытна, и отличается от опыта всех остальных народов.

В античную эпоху земля представлялась китайцам не только средством пропитания, но и способом перехода от бродяжничества к оседлому образу жизни. Китайцы не смотрели на землю, подобно русскому крестьянству, что она ничья или божья. Наоборот, земля всегда контролировалась государственной властью. Сперва земля рассматривалась как собственность государства, потом борьба стремлений и интересов выдвинула институт частной собственности, но никогда в Китае не существовало общинного землевладения, столь характерного для истории земельных отношений в России. За двадцать пять веков до Р.Х. земли в Китае или эксплуатировались удельными князьями, в порядке пользования оброчными доходами, или поступали в частную собственность, причем землей могли владеть лишь мужчины, в возрасте от 20 до 60 лет. Нормой надела для землепашца определялось сто му. Когда владелец земли достигал предельного возраста в 60 лет, земля могла перейти сыну или ближайшему родственнику, с обязательством давать пропитание старику. В 350 г. до Р.Х. в уделе Цинь был сделан решительный шаг к признанию права частной собственности на землю. Правительство предоставило каждому занимать в собственность земли по своему усмотрению и в произвольном количестве, и обводить их межами, а также продавать земли.

Как указывает наш известный ориенталист И. Захаров в своем труде «Поземельная собственность в Китае» («Труды членов российской духовной миссии в Пекине». Петербург, 1853 г., стр. 42-3): попытки всех последующих династий уравнять впоследствии поземельную собственность и перевести земли из частных рук в казну не увенчались успехом и доказали невозможность когда-либо достигнуть этого намерения. «Продажа, заклад и сосредоточение множества земель в руках одного владельца существовали у китайцев во все времена, невзирая ни на какие строгие запрещения и наказания».

Проф. Кохановский правильно отметил, что при отсутствии в течение почти всей истории Китая глубоких внешних культурных влияний, которые имеют место при более тесном общении и войнах с цивилизованными государствами, порядок землевладения и землепользования в Китае до самого последнего времени, представляется скорее продуктом естественных и социальных условий своеобразной истории Китая.

Служащие для земледелия и застроенные земли в деревнях находятся, чаще всего, как мы уже имели случай указать выше, в частной родовой собственности, под необременительным и почти всегда и при всех режимах только формальным контролем правительства. Если не считать последнего коммунистического режима, в областях, захваченных красной армией. Помимо областей, тяготеющих к крупным торговым и промышленным центрам, землевладение в Китае отличалось и до сих пор отличается отсутствием капиталистического предпринимательства, с чем, впрочем, в корне не согласны советские экономисты, изучающие Китай. Советские экономисты держатся взгляда, что отмеченная нами выше необходимость искусственного орошения, предполагаемая неизбежность создания оросительных систем, тем самым предопределяет (при условии частной собственности на источники водоснабжения) наличие водной ренты. Присоединенные к земле и как бы неотделимые от нее сооружения ирригационного порядка, как то: канавы, резервуары, отводные рукава каналов и т.д. хотя и принадлежат к категории основного капитала, но процент с этого капитала попадает, по утверждениям советских экономистов в карман «помещика», как не дико звучит этот термин в применении к китайскому землевладельцу.

Конечно, не приходится игнорировать факт, что земельные отношения в Китае усложняются водными правоотношениями. Оросительные системы и источники воды в одних местах представляют государственную собственность, в других собственность сельских общин, а также пребывают и в частных руках. Существуют даже товарищества на паях для проведения ирригационных работ, иногда организаторами водоснабжения выступают акционерные компании из крупных городских центров. Оросительные системы строят провинциальные правительства, международные комитеты по борьбе с голодом и засухами, в прежнее время на этом амплуа выступали зажиточные монастыри и до сих пор еще иностранные духовные миссии интересуются этим насущным вопросом. Все это верно, но экономические и правовые отношения в Китае так сложны и деликатны, что подходить к истолкованию их с односторонним марксистским или московско-коммунистическим шаблоном не приходится.

Надо помнить, что вложение капиталов в землевладение всегда было, а, сейчас, в силу крайней неопределенности и изменчивости политической конъюнктуры, в еще большей степени является, с коммерческой точки зрения, маловыгодным.

Кроме того, как мы покажем в разделе, посвященном вопросу о земельной ренте, отношение центральной власти не только теперь, при режиме партии Гоминдан или в эпоху дуцзюната и гражданской войны, но и при императорах, к крестьянству всегда было исключительно терпимым и широко демократическим. Не только нынешний республиканский, но и богдыханский строй не предоставлял никаких преимуществ крупному землевладению и все заявления на этот счет со стороны выучеников московской экономической науки представляются, при ближайшем ознакомлении, демагогией. В целях политической агитации можно оперировать понятиями «китайский помещик» и «джентри», но, при объективном, тем более строго научном подходе, от этих предвзятых умопостроений мало что остается, так как всякому хоть сколько-нибудь знакомому с китайской деревней, ее бытом и финансами, отлично известно, что земледелие в Китае настолько дробно и все, сверху донизу, основано на человеческом труде, почти всегда при этом труде того, кто и является арендатором надела, что эксплуатация крестьянина, арендующего земельный участок землевладельцем имеет свои достаточно тесные и при этом специфические границы.

При чтении трудов советских экономистов известная пристрастность и нарочитость их утверждений сразу всплывают наружу, в особенности, если мы будем помнить, что китайское земледелие низведено на уровень пропитания многочисленного населения, при ограниченности и разобщенности более крупного землевладения. За исключением немногих местностей, в Китае, как отмечал еще Н.И. Кохановский, в 1909 г. в книге «Землевладение и земледелие в Китае», значительно преобладает мелкое землевладение. Земля в Китае стоит очень дорого и семья, владеющая больше, чем тремя десятинами земли, может посчитать себя вполне обеспеченной.

Принятая в Китае система обязательного раздела земли между нисходящими потомками пола и пребывание почти всей массы 450.000.000 населения на земле, поддерживают дробность землевладения. Этим обстоятельством объясняется и тот, на первый взгляд, загадочный факт, что когда, после восстания тайпинов, истребляющих беспощадно целые округа, на опустошенные места пришли новые владельцы, из соседних местностей, не захваченных восстанием, они по традиции забирали мелкие наделы, довольствуясь малым, потому что так от века было заповедано, с молоком матери было всосано понятие права лишь на маленький клочок земли, на котором только — бы прокормиться. А возможности в указанный момент для захвата были легкими, целые округа лежали в развалинах.

Это — же специфическое обстоятельство дает основание думать и не только нам, но и философу и ученому д-ру Ху — Си, который сейчас очень занят вопросом земельного переустройства крестьян в тех районах, которые освобождаются и, как он верит, будут освобождаться от владычества красной армии, что переустройство земельных отношений удастся провести в Китае без тех роковых социальных потрясений и той крови, которые земельная реформа вызвала после февральской революции 1917 г. в России.

Интенсивность земледельческой культуры Китая предопределяет 2 фактора – высокую доходность и также дороговизну земли в Китае, при всеобщей на все остальное дешевизне.

Теперь нам остается изложить возможно нагляднее феномен, который интересует не одних только ученых агрономов, но и широкую публику, — чем объяснить, что почва Китая, при низкой, на европейский взгляд, культурности деревенского населения, остается плодородной, а в некоторых местах исключительно плодородной, несмотря на тысячелетия, протекшие с тех пор, как эта почва возделывается.

Продолжение следует…

Главы из пока неопубликованного на русском языке романа лауреата Нобелевской премии по литературе за 2012 год в переводе Игоря Егорова.

Глава 1 

С кана, на котором недвижно возлежал пастор Мюррэй, было видно, как яркая полоска красного света упала на розоватую грудь Девы Марии и пухлое личико Божественного младенца у нее на руках. От дождей прошлым летом крыша дома протекла, на написанной маслом картине остались желтоватые потеки, а на лицах Девы Марии и Младенца Христа застыло какое-то отсутствующее выражение. В ярко освещенном окошке повис, раскачиваясь под легким ветерком на тонких серебряных нитях, паучок сичжу. «Утром приносит счастье, вечером — богатство», — сказала однажды, глядя на такого паучка, эта красивая бледная женщина. Какое мне может быть счастье?» В голове промелькнули привидевшиеся во сне причудливые формы небесных тел, на улице протарахтели тележные колеса, откуда-то издалека с болотистых низин донеслись крики красноголовых журавлей, недовольно заблеяла молочная коза. За окном, шумно тыкаясь в оконную бумагу, хлопотали воробьи. В тополях за двором перекликались сороки, «птицы счастья». «Сегодня, похоже, день точно какой-то счастливый». Сознание вдруг заработало четко и ясно: в лучах ослепительного света откуда ни возьмись явилась эта красивая женщина с огромным животом. Ее губы беспокойно подрагивали, словно она хотела что-то сказать. «Ведь на одиннадцатом месяце уже, сегодня точно родит». Пастор тут же понял, что стоит за паучком и криками сорок. Он тут же сел и спустился с кана.

С почерневшим глиняным кувшином в руках пастор вышел на улицу за церковью и тут же увидел Шангуань Люй, жену кузнеца Шангуаня Фулу, которая, согнувшись, мела улицу перед кузницей метелкой для чистки кана. Сердце у него забилось, и он дрожащими губами еле слышно произнес: «Господи… Господи всемогущий…» Перекрестился негнущейся рукой и, медленно отойдя за угол, стал наблюдать за женщиной. Рослая и дебелая, она молча и сосредоточенно сметала прибитую утренней росой пыль, аккуратно выбирая и отбрасывая в сторону мусор. Двигалась она неуклюже, но движения были исполнены невероятной силы, и золотистая метелка из стеблей проса казалась в ее руках игрушечной. Собрав пыль в совок, она примяла ее большой ладонью и выпрямилась.

Не успела Шангуань Люй завернуть к себе в проулок, как позади послышался шум, и она обернулась, чтобы посмотреть, в чем дело. Покрытые черным лаком ворота Фушэнтана, самой богатой усадьбы в округе, широко распахнулись, и оттуда выбежали несколько женщин. В каком-то рванье, с лицами, вымазанными сажей. «С чего бы это так вырядились фушэнтановские? Ведь всегда щеголяли в шелках и бархате и никогда не появлялись на люди не напомаженные и не нарумяненные?» Из конюшни напротив усадьбы на новенькой коляске на резиновых шинах и с навесом из зеленоватой ткани выехал кучер по прозвищу Старая Синица. Коляска еще не успела остановиться, а женщины уже наперегонки стали забираться в нее.

Кучер присел на корточки перед одним из мокрых от росы каменных львов и молча закурил. Из ворот широким шагом вышел управляющий Сыма Тин с охотничьим дробовиком в руках. Двигался он бодро и проворно как молодой. Кучер торопливо вскочил, не сводя с него глаз. Управляющий вырвал у кучера трубку, несколько раз шумно затянулся и поднял глаза к розовеющему рассветному небу: — Трогай, — приказал он, зевнув. — Жди у моста через Мошуйхэ, я скоро.

Держа вожжи в одной руке и кнут в другой, кучер повернул коляску. Женщины за его спиной громко переговаривались. Кнут щелкнул в воздухе, и лошади тронули с места рысью. Зазвенели медные бубенцы, и коляска покатилась, поднимая облако пыли.

Сыма Тин остановился посреди улицы, беспечно помочился, надув целую лужу, крикнул вслед удалявшейся коляске, а потом прижал к груди дробовик и стал карабкаться на наблюдательную вышку три чжана высотой, сооруженную у дороги из девяноста девяти толстых бревен. На небольшой площадке наверху был укреплен красный флаг. Ветра не было, и влажное полотнище безжизненно свешивалось с древка. Шангуань Люй видела, как Сыма Тин, вытянув шею, вглядывается куда-то на северо-запад. Со своей длинной шеей и вытянутыми губами он походил на пьющего воду гуся. Он то скрывался в белой пелене перистой дымки, то снова появлялся. Кроваво-красные отблески зари окрашивали его лицо красными бликами. Шангуань Люй казалось, что на этом красном, как петушиный гребень, лице лежит слой солодового сахара, блестящего, липкого, от которого глаза болят, если на него долго смотреть. Двумя руками он поднял берданку высоко над головой. До нее донесся негромкий щелчок: это ударник стукнул о капсюль. Сыма Тин, торжественно ждал, долго, очень долго. Ждала и Шангуань Люй, хотя от тяжелого совка уже ныли руки и болела шея, потому что приходилось высоко задирать голову. Сыма Тин опустил ружье и надул губы, как обиженный ребенок. «Ах, тудыть тебя, — услышала она, как он честит ружье. – Еще смеешь не стрелять!» Он снова поднял его и нажал курок. Прогрохотал выстрел, из дула вырвался яркий язычок пламени, который застлал свет зари и высветил красное лицо Сыма Тина. От резкого звука разлетелась висевшая над деревушкой тишина, и в один миг все небо залило яркими красками солнечного света, словно стоявшая на облачке фея рассыпала вокруг мириады прекрасных лепестков. У Шангуань Люй даже сердце забилось от восторга. Считалось, что она всего лишь кузнецова жена, но в кузнечном деле она была гораздо искусней мужа, и от одного вида железа и огня у нее начинала бурлить и быстрее бежать по жилам кровь. На руках вздуваются мускулы, словно узлы на пастушеском биче, черное железо бьет в красное, искры летят во все стороны, одежда пропитана потом, он течет струйками меж грудей, и все пространство между небом и землей исполнено бьющего в нос запаха железа и крови. Вверху, на помосте Сыма Тина чуть отбросило отдачей назад. Влажный утренний воздух стал наполняться дымом и запахом пороха. Сыма Тин раз за разом обходил платформу, набирал полную грудь воздуха, и его громкий крик разносился предупреждением по всему северо-восточному Гаоми: «Земляки! Японские дьяволы идут!»

Глава 2

Циновки и соломенная подстилка кана были свернуты и отодвинуты в сторону. Высыпав пыль из совка на голую глиняную кладку, Шангуань Люй с беспокойством глянула на свою невестку Шангуань Лу, которая постанывала, держась за край лежанки. Выровняв на кане пыль, она негромко предложила: — Давай, забирайся.

Под ее нежным взглядом полногрудая и широкозадая Шангуань Лу затрепетала всем телом. Она смотрела на исполненное доброты лицо старухи, и пепельно-белые губы жалко тряслись, словно хотели что-то сказать.

— Опять на этого паразита Сыма нашла нечистая сила, палит из ружья с утра пораньше! – громко заявила Шангуань Люй.

— Матушка… — выдавила из себя Шангуань Лу.

— Ну, милая невестушка, уж покажи, на что способна, — бубнила Шангуань Люй, отряхивая ладони от пыли. – Коли опять девчонку родишь, даже мне негоже будет твою сторону брать!

Две слезинки выкатились из глаз Шангуань Лу. Закусив губу, она собрала все силы и, поддерживая тяжелый живот, забралась на голую глиняную кладку кана.

— Ты по этой дорожке не раз уж хаживала, давай-ка сама потихоньку управляйся. – Одной рукой Шангуань Люй положила на кан свернутую белую тряпку, другой – ножницы, и, нахмурившись, нетерпеливо добавила: — Свекор твой с отцом Лайди в западном флигеле черную ослицу обихаживают, первый раз жеребится, надобно мне присмотреть.

Шангуань Лу кивнула. Откуда-то сверху донесся еще один выстрел, испуганный лай собак и обрывки громких воплей Сыма Тина: «Земляки, бегите скорее, а то не успеете, и конец…» Словно в ответ на эти крики, она ощутила толчки в животе. Страшная боль прокатывалась каменными жерновами, тело покрылось капельками пота, который, казалось, выступил из всех пор и заполнил все вокруг едкой вонью. Она сжала зубы, чтобы сдержать рвущийся наружу крик. Через застилавшие глаза слезы виднелись густые черные волосы свекрови, которая встала на колени перед домашним алтарем и вставила три алые курительные палочки из сандала в курильницу сострадательной Гуаньинь. Поднялись струйки ароматного дыма, который заполнил все помещение.

«О бодисатва Гуаньинь, бесконечно милостивая и сострадающая, помогающая в нужде и вызволяющая в беде, оборони и смилуйся, пошли мне сына…»

Сжав обеими руками высоко вздымающийся, прохладный на ощупь  живот и глядя на загадочный, сияющий лик богини милосердия, Шангуань Лу проговорила про себя слова молитвы, и слезы снова покатились у нее из глаз. Она скинула штаны с мокрым пятном и задрала как можно выше рубашку, чтобы открыть живот и грудь. Вцепилась в край лежанки и устроилась на принесенной свекровью пыли. В перерывах между схватками она проводила пальцами по взлохмаченным волосам и откидывалась на скрученную циновку и подстилку из соломы.

Во вставленном в оконную решетку осколке ртутного зеркала с выщербленной поверхностью отражался ее профиль: мокрые от пота волосы, удлиненные и раскосые, потухшие глаза, бледная высокая переносица, полные, пересохшие, беспрестанно дрожащие губы. Сбоку на живот падали проникавшие через оконную решетку лучики солнечного света. Выступившие на нем синеватыми изгибами кровеносные сосуды вместе с неровными белыми выпуклостями и впадинами смотрелись диковато и пугающе. Она смотрела на собственный живот, а в душе мрачные  чувства сменялись светлыми, как небеса в разгар лета  здесь в Гаоми, в дунбэйской глубинке — по ним то катятся черные тучи, то они светятся прозрачной лазурью. Даже страшно опускать на него глаза – такой он необычайно большой и необычайно натянутый. Однажды во сне ей привиделось, что в животе у нее кусок холодного как лед железа. В другой раз приснилась жаба, вся в пятнышках. Воспоминание о куске железа еще ладно, если поднапрячься, можно вынести. А вот при мысли о жабе, тело всякий раз покрывалось мурашками. «Бодисатва, оборони… Духи предков, защитите… Боги и демоны, какие ни на есть, сохраните и пощадите, дозвольте родить здоровенького мальчика, чтобы все было на месте… Сыночек родненький, выходи давай… Правитель небесный и мать-земля, желтые небожители и духи в лисьем образе, помогите мне…» Так она молила и умоляла среди накатывавшихся одна за другой, раздиравших все внутри схваток. Руки вцепились в циновку за спиной, все мышцы била дикая дрожь и корчило в спазмах. Глаза вылезали из орбит, перед ними все застила красная пелена с раскаленными добела полосками, которые извивались, перекашивались и уменьшались, словно плавящиеся в печи серебряные нити. Изо рта вырвался крик, который уже было не сдержать, он вылетел в окно, заметался по улице и проулкам, сплелся, как веревкой, с воплями Сыма Тина, и это хитросплетение звука змейкой проскользнуло через седые волоски, торчащие из ушей пастора Мюррэя, высокого, сутулого, с шапкой рыжих волос на большой голове. Он в это время забирался по прогнившим доскам лестницы на колокольню и, вздрогнув, остановился. В его голубых глазах, вечно слезящихся, как у заблудшей овцы, неизменно трогающих добротой, блеснул лучик радостного удивления. «Всемогущий Боже…» — пробормотал он с жутким дунбэйским акцентом, на каком говорят в Гаоми, и, перекрестился большой красной пятерней. Потом стал подниматься дальше, пока не вылез на самый верх и не ударил в усеянный потеками зеленоватой патины медный колокол, который когда-то висел во дворе  буддийского монастыря.

В розовых лучах раннего утра поплыл унылый колокольный звон. Вслед за первым ударом колокола, вслед за предупреждением о том, что в деревне скоро появятся японские дьяволы, между ног Шангуань Лу хлынули воды. В воздухе разнесся запах козлятины, как от молочной козы, и аромат цветов софоры, то густой, то еле слышный. Перед глазами с невероятной четкостью мелькнула рощица софоры, где она в прошлом году наслаждалась любовью с пастором, но из этих воспоминаний ее вырвала теща, которая вбежала в комнату с высоко поднятыми, заляпанными кровью руками. Эти руки внушали страх: казалось, они светятся какими-то зеленоватыми искорками.

— Не родила еще? – услышала она громкий голос свекрови и с каким-то чувством стыда покачала головой.

Голова свекрови подрагивала в ярком солнечном свете, и Шангуань Лу с удивлением заметила, что та вдруг поседела.     — А я-то подумала, что родила. – И свекровь потянулась руками к ее животу. Вид этих рук –толстые костяшки пальцев, крепкие ногти, кожа жесткая, словно в мозолях, даже на тыльной стороне ладоней – был неприятен. Хотелось отодвинуться от этих привыкших ковать железо, а сейчас перепачканных ослиной кровью рук, но сил не было. Руки бесцеремонно надавили на живот, и даже сердце остановилось, и по всему телу прокатилась волна ледяного холода. Не сдержавшись, она несколько раз вскрикнула — не от боли, а от страха. Руки грубо ощупывали живот, давили на него, а под конец свекровь и вовсе хлопнула по нему несколько раз, как проверяют арбуз на спелость. Она будто переживала, расстроившись, что купленный арбуз оказался неспелым.

Наконец, руки оставили ее и повисли в солнечном свете – тяжелые, неудовлетворенные. Сама свекровь легко плыла перед глазами какой-то большой тенью, и только эти руки — реальные, величественные – могли делать все что угодно и с кем угодно. Ее голос донесся откуда-то издалека, из какого-то глубокого пруда вместе с запахом ила и пузырями раков: — …Зрелая дыня сама падает, как время придет…Ничто не остановит…Потерпи чуток, о-хо-хо …Неужто не боишься, что люди засмеют, неужто не страшно, что и все семеро драгоценных дочек твоих будут потешаться над тобой…

Одна из этих отвратительных рук снова бессильно опустилась на ее выступающий живот и стала постукивать по нему, издавая глухие звуки, как отсыревший барабан из козлиной кожи.

— Ну и неженки бабы пошли нынче, я когда муженька твоего рожала, так и рожала, и подошвы для туфель прошивала…

В конце концов, постукивание прекратилось, рука убралась в тень смутным абрисом лапы какого-то животного. Голос свекрови мерцал в полумраке, и волна за волной накатывался аромат софоры.

— Гляжу я на этот живот, ведь какой огромный, и знаки на нем особые, должно быть, мальчик. Вот будет удача и для тебя, и для меня, для всей семьи Шангуань. Бодисаттва, яви присутствие свое, боже оборони, ведь без сына ты всю жизнь как рабыня; а с сыном – сразу хозяйка станешь. Веришь ли в то, что говорю? Веришь или не веришь – дело твое, ты на самом деле и ни при чем…

— Верю, матушка, верю! – преданно проговорила Шангуань Лу. Тут ее взгляд упал на темные потеки на стене напротив, и душа исполнилась невыразимых страданий. Вспомнилось, как три года назад, после того, как она родила седьмую дочку — Цюди, ее муж, Шангуань Шоуси, так разозлился, что запустил в нее деревянным вальком и разбил ей голову, отсюда и потеки крови на стене. Свекровь принесла и поставила рядом неглубокую плетеную корзинку, полную нелущеных орешков арахиса. Ее слова полыхали во мраке яркими языками, отбрасывая красивые отблески: — Повторяй за мной: «Ребенок у меня в животе – бесценный сын», говори быстрей!

Лицо свекрови было исполнено доброты, произносила она все это очень торжественно, этакая наполовину небожительница, наполовину любящая родительница, и тронутая до слез Шангуань Лу всхлипнула: — У меня в животе – бесценный сын, я ношу сыночка… моего сыночка… — Свекровь сунула ей в руку горсть орешков и велела повторять: «Хуашэн, хуашэн, хуа-хуашэн, есть мужское, есть женское, гармония ян и инь». Она взяла орешки, благодарно бормоча за свекровью: «Хуашэн, хуашэн, хуа-хуашэн, есть мужское, есть женское, гармония ян и инь».

Шангуань Люй опустила голову, и слезы ручьем полились у нее из глаз: — Явись бодисатва, спаси и сохрани господи, да снизойдет премногое благословение на семью Шангуань! Лущи орешки и жди своего часа, мать Лайди, а у нас черная ослица должна муленка принести, он у нее первый, так что оставаться с тобой не могу.

— Ступайте, ступайте быстрее, матушка, — проговорила растроганная Шангуань Лу. – Господи, спаси черную ослицу семьи нашей, дай ей благополучно разрешиться от бремени…

Шангуань Люй вздохнула и, пошатываясь, вышла из дома.

Перевод Игоря Егорова. Публикация согласована с переводчиком.

Когда-то великий русский поэт Федор Тютчев писал: «Молчи, скрывайся и таи дела и помыслы свои…» Вот и прилежный ученик великой русской литературы, китайский писатель Гуань Мое , с молодости, по примеру Тютчева, взял себе псевдоним «Молчи», что по-китайски звучит : Мо Янь. Он и в жизни своей такой же молчаливый и неторопливый. Мы встречались с ним на конференции по литературе, и к нему не бежали суетливо журналисты, и в разговоре о русской литературе он тоже не спеша выбирал выражения. Хотя, русскую литературу прекрасно знал, и классическую, и современную, был рад знакомству с Валентином Распутиным, еще одним молчуном. Жаль, я их вместе не сфотографировал, очень похожи друг на друга. А ведь этот молчун во время нашей поездки по Китаю, занимал пост заместителя председателя Союза писателей, был высоким должностным лицом. Но находил время для творческой работы, писал свою изумительную деревенскую прозу. Помню, мы с ним как-то пошутили, что его роман «Страна водки» больше относится к России своим названием, и содержанием, чем к Китаю. В переводе, который вот-вот должен выйти в России в издательстве «Амфора» его , к сожалению, назвали «Страна вина», но все-таки впервые услышанное мною в Пекине название «Страна водки», может быть, и точнее. Впрочем, переводчикам виднее. Я в прошлом году объездил всю провинцию Шаньдунь, родину Конфуция, поднимался на священную гору Тайшань, побывал и на родине писателя, все это знакомые с детства места проживания Мо Яня. Он и о вручении ему Нобелевской премии узнал все там же, в провинции Шаньдун.

Его настоящее имя Гуань Мое уже мало кто и знает, а вот писателя Мо Яня уже знает весь мир. 11 октября Шведская Академия присудила Мо Яню Нобелевскую премию по литературе. Как-то с виду не похож он на Нобелевского лауреата, когда нас знакомили с ним в Пекине, он скорее был похож на китайского крестьянина. Впрочем, и проза у него такая глубинно деревенская, схожая с прозой Виктора Астафьева, или даже Анатолия Иванова. И , к примеру, его роман «Большая грудь, широкий зад» скорее напомнят русскому читателю ивановский «Вечный зов». Для нашей либеральной интеллигенции, косящейся только на запад, сравнения с Ивановым ли, с Астафьевым только принижают. Наши критики сходу стали приравнивать Мо Яня к Кафке. Или на самый худой конец, к Павичу или даже Фолкнеру. Лишь бы подальше от России. Наверняка, Мо Янь читал и изучал и всех этих писателей. Но зачем же осознанно отрывать его от русской литературы? Поразительно, все ведущие китайские современные писатели, от Мо Яня до Су Туна, от Цзя Пинвы до Ван Аньи, от Чжан Чэнчжи до Лу Миня пишут о своем преклонении перед русской литературой, а наши критики старательно их выводят лишь из западного постмодернизма. У нас стыдятся русской литературы. А национальную литературу – Белова. Распутина, Астафьева, Личутина — осознанно объявили черносотенной, профашистской, что сразу же пугает западных переводчиков. А ведь, Мо Янь из того же, только китайского, круга.

Мо Янь писал: «Летом 1996 года я побывал с двухдневным визитом в небольшом российском городе рядом с китайским пограничным городом Маньчжоули. Тогдашнее впечатление не сравнить с представлением о России, которое осталось у меня от чтения русской литературы. В 2007 году я был в Москве, принимал участие в книжной выставке, и вот тогда-то и ощутил всю ширь и величие России. Россия — это безграничные просторы, удаль и размах, но есть в ней и тонкая, мягкая красота» Его упорно выводят из Кафки, а он и сейчас продолжает восхищаться Николаем Островским и его Павкой, преклоняться перед Шолоховым: « В детстве я прочитал в школьном учебнике старшего брата «Сказку о рыбаке и рыбке» Пушкина, потом прочел «Детство» Горького. Конечно, как и вся китайская молодежь того времени, читал «Как закалялась сталь». Мой любимый русский писатель — Шолохов, его «Тихий Дон» оказал на меня, как писателя, очень большое влияние».

Даже шведский секретарь Нобелевской премии Петер Эглунд и тот признал: «В основе его книг лежат сказки, которые он услышал в детстве. Его иногда называют «магическим реалистом», но я не думаю, что это правильное определение. Мо Янь — не последователь Габриэля Гарсиа Маркеса, а абсолютно оригинальный рассказчик, умеющий свести воедино сверхъестественное и обыденное. Он пишет о крестьянстве, о жизни в деревне, о борьбе людей за выживание, за сохранение собственного достоинства. О той борьбе, которая куда чаще кончается поражением, чем победой».

Сам Мо Янь в полном соответствии со смыслом своего псевдонима предпочитает не демонстрировать чрезмерную радость, отделываясь простыми заявлениями. По его словам, процитированным китайским агентством «Чжунсиньшэ» в день объявления о премии, он, конечно, рад, но не считает, что эта премия символизирует что-либо. Мол, спасибо за доверие, буду и дальше работать, создавать новые произведения. Как говорит секретарь Шведской академии Петер Энглунд , когда из Стокгольма писателю позвонили в Китай. «… Он был дома, в деревне, где живет с 90-летним отцом. Писатель не знает английского языка. Но слава богу, у нас в академии есть люди, владеющие китайским. Так что эту новость писателю перевели. Могу сказать, что он был одновременно и рад, и испуган…». Я уж не знаю, чего известнейший писатель мог испугаться, с этим политическим нажимом Эглунд явно перебрал. Нобелевский лауреат находился у себя дома в уезде Гаоми, изрядно удивился, услышав новости из Стокгольма: «Я очень удивлен, что получил эту премию, поскольку я чувствую себя не самым достойным. Есть так много хороших писателей, и мой уровень недостаточно высок…». Кстати, своим любимым писателем не раз называл Михаила Шолохова. Немножко нетипично для последних нобелевских лауреатов. Может, вручение премии не злобному диссиденту, а известному на родине писателю — дань уважения величию Китая? Извинение за предыдущих диссидентских нобелиатов, Гао Синцзяня и Лю Сяобо, бывшего председателя китайского ПЕН-клуба.

По версии нобелевского комитета Мо Янь «…с галлюцинаторным реализмом совместил народные сказания, историю и современность». Так и в «Царь-рыбе» или в «Вечном зове» тоже мы не найдем голого критического реализма. И мистики хватает. Найдите в себе силы, одолейте «Большую грудь, широкий зад». Вы увидите сколь много сходства с русской деревенской прозой середины ХХ века. Вот только Нобелевской премии никто из русских как бы и не заслужил. История китайской деревни, показанная на примере женской половины семьи кузнеца Шаньгуня из провинции Шандунь. Героиня — мать девятерых детей, вскормившая их всех грудью, вскормившая и чужих детей, и даже внуков. Как говорит Мо Янь: «В мире людей нет более святого имени, чем «мать». В мире людей нет ничего более бескорыстного, чем материнское чувство. Среди мировых литературных произведений больше всего волнуют воспевающие мать». Это сочетание скрупулезного крестьянского, деревенского, народного суперреализма, описание вечно тяжелого крестьянского труда с добавкой гротеска, сказовости, мистики, народного китайского фольклора. Да и сам писатель Мо Янь, родившийся в 1955 году, в уезде Гаоми , провинции Шаньдун, на северо-востоке страны, в 12-летнем возрасте оставил ученье и отправился работать на крестьянские поля, а затем попал на фабрику. Изучать литературу и писать Мо Янь начал в армии, в которой оказался в 1976 году. Вступил в компартию Китая, из которой и сейчас не выходит. Уже после присуждения Нобелевской премии он заявил: «Я остаюсь членом партии и не хочу из нее выходить …» Вполне такая советская биография. Но, как и у нас в СССР, кто-то из секретарей Союза писателей был откровенным графоманом, а кто-то и Юрием Бондаревым. «Мо Янь не получил никакого специального образования, он самородок, из крестьянской семьи, служил в армии. Но он настолько китайский писатель, настолько воплощает в себе традиции классического китайского романа, такого как «Речные заводи», например, и настолько умело и органично сочетает это с современными тенденциями мировой литературы — …, что в конце концов получается очень оригинальное явление», — считает его переводчик Егоров.

Он автор одиннадцати романов, не считая рассказов и эссе. Международное признание он получил после того, как его друг кинорежиссер Чжан Имоу поставил по его роману кинофильм «Красный гаолян». Самые известные из его книг — романы «Большая грудь, широкий зад», «Сандаловая казнь», «41 орудие», «Усталость жизни и смерти», «Страна вина», сборник эссе «Говори, Мо Янь!» в трех томах. Последний роман Мо Яня «Лягушка», посвященный проблеме рождаемости в Китае, был опубликован в 2009 году. Писатель считает, что « в последние тридцать лет Китай пережил существенный прогресс как в жизненных стандартах, так и в интеллектуальном или духовном уровне наших граждан. Этот прогресс очевиден, но, конечно, есть еще много вещей в повседневной жизни, которые нас не удовлетворяют. Китай, конечно, вырос, и рост рождает новые проблемы, например экологические или падение высоких моральных стандартов… — и уже прямо в лоб всем диссидентам, — Литература часто имеет отношение к политике. В нашей жизни, например, есть много острых вопросов, которые лучше напрямую не трогать. В такой ситуации писателю приходится включать воображение и строить нереальные миры. Или же, наоборот, гротескно преувеличивать ситуацию — чтобы все было ярко, в лоб и в то же время несло печать реального мира. Так что я верю, что от любых ограничений и цензуры литературе только лучше».

Может, он слегка бравирует своим уважением к цензуре. Его собственные романы иногда подолгу залеживались из-за цензуры. Ту же «Страну вина» долго не печатали. Но хватило крестьянского терпения, как и у Василия Белова, или Федора Абрамова… Славы писательской хватает, ездит по всему миру, было бы желание, давно мог бы и остаться где угодно. Не пожелал.

Сегодня смело воюет с ограничением рождаемости. Прототипом главной героини последнего романа «Лягушка» стала тетушка Мо Яня, деревенская акушерка, которая помогла родиться самому писателю, так и тысячам других детей, а потом по приказу начальства занялась абортами. Тетушка находит выход в глиняных фигурках , которые делает ее муж, художник, видя в них души абортируемых детей.

Поразительно, что на русский язык, кроме нескольких рассказов, переведенных добровольцами, ни один из его романов пока еще переведен не был. Как бы в предчувствие Нобелевской премии издательство «Амфора» в этом месяце выпускает в замечательном переводе Игоря Егорова два его самых популярных романа «Страна вина» и «Большая грудь, широкий зад». «Амфора» уже второй раз угадывает с лауреатами. Сначала первыми запустили турецкого писателя Орхана Памука, сейчас Мо Яня. В сокращенном виде эти переводы уже начали гулять в интернете, где я с ними и познакомился.

Для меня загадка, почему наши издательства так опасаются Востока: не переводят того же Су Туна, Цзя Пинву. Если уж и говорить о западном влиянии на китайскую литературу, то проза Су Туна гораздо ближе к постмодернизму, чем эпические мифологемы Мо Яня. Помню, мы спорили с Су Туном у него на родине в Ханьчжоу, он все не мог понять, почему Россия упорно не признает китайскую культуру. Я втолковывал ему, что дело не в России, а в западнизированной прогосударствуенной элите. Которая и к русской культуре относится так же пренебрежительно. Если даже для патриарха нашего все, что было до принятия Православия на Руси – это дикость, что же говорить о наших либералах?

Я предполагал, что первым на Нобелевскую премию из китайцев выйдет европеизированный, элегантный Су Тун. Успешно переводимый во всем мире.

Но, как видим, шведам приглянулся более китаизированный почвенный вариант Мо Яня. Думаю, и из русских авторов они рано или поздно предпочтут Алексея Иванова или Александра Сегеня, Александра Терехова или даже Захара Прилепина, но не наш западнизированный секонд-хэнд. Даже поневоле признавая сейчас Мо Яня, либеральные наши критики все подтягивают его к кафкианским образцам. Учиться ни у кого не зазорно, даже у Кафки, но, без своего национального лица никогда ни современная русская, ни китайская, ни турецкая литературы не достигнут мировой известности. Творчество Мо Яня – прежде всего это развитие китайской национальной литературы, развитие традиций « Трооецарствия» и «Речных заводей», «Сна в Красном тереме» или «Путешествия на Запад».

Может быть, и наш широкий читатель и издатель, прочитав два вышедших романа Мо Яня, заинтересуется другими современными писателями? Прежде всего, я надеюсь на успех «Страны вина». Крестьянскую мифологизированную эпопею «Большая грудь, широкий зад», несмотря на броское название, широкий читатель не вытянет. Китайская вечная тяжелая жизнь его не заинтересует. А вот более лихо написанную «Страну вина», да еще посвященную повальному пьянству и обжорству чиновников, он прочтет, как сенсацию из «Московского комсомольца». Недаром отрывок из нее уже срочно поместил русский вариант «Плейбоя» как «алкотрэшсатирикон». Хватает в романе и сюжетности, и откровенных сцен, и даже чрезмерной жестокости. Как пишет переводчик Игорь Егоров: «»Причем доходит дело до того, что в прокуратуру одной из провинций приходит заявление о том, что в одном из уездов партийные функционеры дошли до того, что детей специально выращивают специально для приготовления из них блюда. С этого начинается книга. В ней и расследование, и переписка одного начинающего литератора с самим автором, и дополнительные новеллы. То есть, это такой мета-роман, составленный из многих частей, и автор постепенно ведет читателя к тому, что реальность начинает смешиваться с тем, что пишут друг другу Мо Янь и начинающий литератор. Это такой метод, чтобы показать, насколько все безумно вокруг…»

Не слишком ли тут будет много правды и о нынешней России? Какая-то перекличка с «Человеком звезды» Александра Проханова.

Закончу свои заметки точным анализом прозы Мо Яня, сделанным его западным переводчиком Говардом Гольдблаттом: « В 1988 года вслед за «Красным гаоляном» появился первый образец страстной метапрозы Мо Яня – «Чесночные напевы» (天堂蒜薹之歌), роман, в котором обличается зло в лице продажных, корыстных местных чиновников.. В 1993 году выходит вызвавшая больше всего шума и самая колкая сатира в истории современной китайской литературы – роман «Страна вина» (酒國). В нем Мо Янь в чисто раблезианской манере высмеивает некоторые стороны китайского общества (особенно чревоугодие – которое в романе доходит до каннибализма — и на присущее китайской культуре увлечение алкоголем). Среди других произведений Мо Яня назовем роман «Сандаловая пытка» (檀香刑), историю любви среди дикости и жестокости восстания ихэтуаней, и имеющий явно выраженную модернистскую направленность роман «Тринадцать шагов» ( 十三步)… Выполняя поставленную перед собой амбициозную задачу отобразить в двух больших романах хронику китайской истории 20 века, Мо Янь пишет роман «Большая грудь, широкий зад» (豐乳肥臀), в котором рассказывает нелицеприятную правду о жизни в первой половине века семьи, состоящей из одних женщин….

Большинству хороших писателей тяжело постоянно поддерживать высокий уровень своих произведений. В случае Мо Яня это не так. Все его романы получили высокую оценку в мире, и каждый из них демонстрирует глубину и широту его исключительного таланта. Он мастерски владеет различными стилями и формами, начиная от мифа и кончая магическим реализмом, жестким реализмом, и т.д. Его произведения отличает поразительная образность, повествование иногда просто завораживает, а персонажи невероятно привлекательны. Проще говоря, он единственный в своем роде. «Пусть это покажется нескромным, — пишет Мо Янь, — но позволю себе сказать, что моими романами в современной китайской литературе создан уникальный стиль письма». И это действительно так! Его воздействие на читателей и на общество и его статус на родине и в других странах подтверждают многочисленные премии и награды…»

Его молчание красноречиво. Его услышали во всем мире!

Публикация согласована с автором.

Полный вариант. В сокращенном виде статья опубликована в газете «Завтра» № 42, 2012.

Это совместный проект известного историка моды, художника по костюму, коллекционера Александра Васильева (идея выставки принадлежит ему) и музея. Обширная коллекция Александра Васильева была дополнена материалами, предметами из музейного собрания, а также уникальной коллекцией из архива известной поэтессы и танцовщицы восточной ветви русского зарубежья Лариссы Андерсен – это редкие книги, фотографии, афиши, документы, сценические костюмы. 

«Русский Китай» – это огромный пласт русской культуры, представленный в архитектуре китайских городов – Харбина, Шанхая, Порт-Артура (г. Люйшунь), Дальнего (г. Далянь), в кинематографе тех лет, в музыке, театральных постановках, в литературе дальневосточного зарубежья. После массового исхода русских, не принявших советскую власть в России в 1920-х годах на востоке, Китай стал второй родиной для сотен тысяч наших соотечественников.

«Русский Китай» – это удивительная храмовая архитектура, это литературная харбинская студия «Чураевка», русский журнал «Рубеж», который выписывали в Берлине, Праге, Париже. Это целая плеяда поэтов и литераторов: Арсений Несмелов, Александр Ачаир, Ларисса Андерсен, Валерий Перелешин, Виктория Янковская; это гастроли Вертинского и Шаляпина, джазовый оркестр Олега Лундстрема. Харбин-Шанхай-Париж – стали вехами жизненного пути уроженца Владивостока, известного актера, обладателя «Оскара» Юла Бриннера. 

Вместе с тем «Русский Китай» – это переплетение самых разных стилевых тенденций — Китая и Японии, русского, дальневосточного и западного искусства. Синтез китайского и европейского искусства показан через коллекцию костюма с его яркой стилистикой ар деко. Платья 1920-1940-х годов показаны с оригинальными аксессуарами. На выставке  редставлены сценические костюмы для постановок спектаклей и концертных номеров в Харбине и Шанхае. Особую ценность представляют костюмы, сшитые Лидией Винокуровой, владелицы большого ателье, магазина мехов, для Лариссы Андерсен, а также дамские вечерние туалеты, выполненные в тенденциях парижской моды модельерами, работавшими в русских домах моды «Фемина» и «Аркос» в Шанхае. В экспозицию включены также платья и кимоно из Харбина 1920-1930-х годов.

Выставка продлится до 15 декабря 2012 года. Она будет сопровождаться экскурсиями, кинопоказами. В рамках работы выставки будут также организованы встречи Клуба друзей Лариссы Андерсен с людьми, интересующимися историей русского зарубежья, ценителями поэзии. Первая из них состоялась уже в августе. Её гостем стал Михаил Дроздов, руководитель Русского клуба в Шанхае, председатель Координационного совета соотечественников в Китае.

Куратор выставки Александр Васильев убежден, что она позволит восполнить, пусть частично, ту пустоту, которая образовалась с крушением старых идеалов и отсутствием новых.

– Выставка ярко демонстрирует, как люди, покинувшие родину, сумели сохранить язык, историю, культуру, традиции. Знакомясь с экспонатами, можно понять, как люди жили в Китае, чем дышали, с кем общались, к чему стремились. Эти люди были творцами в разных областях, и нас должно переполнять чувство гордости за то, что мы от них получили богатейшее духовное наследство и что не уничтожили его, – подчеркнул значимость выставки историк моды. – Посетители через экспонаты смогут прикоснуться к истории, ощутить дыхание того времени. Для того чтобы эти ощущения были более полными, платья и костюмы выставлены в открытом доступе. Здесь представлена уникальная и по числу, и по принадлежности коллекция костюмов русской эмиграции Дальнего Востока, подобной ещё не было».

В свою очередь директор музея им. В.К. Арсеньева Виктор Шалай подчеркнул сверхактуальность этого события, что объясняется и территориальной близостью, и памятью о тех, кому посвящена эта выставка.

– Данная выставка – это лишь малая толика Русского Китая, основная часть этого айсберга ещё скрыта. Это богатый пласт культуры, истории, который надо и изучать, и показывать людям.

Приморская журналистка Тамара Калиберова, ставшая хранительницей архива известной поэтессы и танцовщицы русского Китая Лариссы Андерсен, рассказала о той, кого знала лично, о женщине с уникальной судьбой, одной из признанных русских красавиц ХХ века.

— Для того чтобы наследие Лариссы Андерсен вернулось на родину, оказали огромную помощь историк Амир Хисамутдинов, основательница «Ностальгии» Тамара Вавилова, бизнесмен Игорь Полумордвинов, экс-командующий Тихоокеанским флотом Виктор Фёдоров, председатель Думы и почётный гражданин Надеждинского района Валентин Пак и ещё многие люди. За это им большое спасибо, – сказала Тамара Калиберова. 

Экскурсию по «Русскому Китаю» проводит зам. директора Музея им.Арсеньева С.Руснак

Проникся темой и мэр Владивостока Игорь Пушкарёв, посетивший выставку. Он с удовольствием рассматривал экспонаты, отметив, что сюда можно возвращаться снова и снова, и каждый раз делать открытия. Во время неформального разговора с устроителями выставки мэр Владивостока пообещал также выяснить судьбу памятного креста. Несколько лет назад он был установлен на Русском острове в честь тех, кто любил Россию и покинул её – русских эмигрантов, ушедших в октябре 1922 года с эскадрой Старка в своё эмигрантское плавание. Это был первый памятник такого рода в России. Когда на Русском острове начались строительные работы крест демонтировали, пообещав установить его на новом месте. На сегодняшний день его судьба неизвестна.

Восстановление эмигрантского креста на Русском острове было бы ярким примером нашей достойной памяти о Русском Китае. И своего рода продолжением выставки, её проживанием в сегодняшнем дне.

Автор: Ирина Туманова

Первое фото: Митя Кузьменко, для vl.ru

Остальные фото: Михаил Дроздов (РКШ)

Часть 1. 

Как и Россия, — Китай, по преимуществу, страна деревенская. Небольшие городки внутри Китая чаще всего представляют собою не что иное, как две или три деревни, соединенные вместе.

Конечно, и в Китае, несмотря на его 450.000.000 толщу населения, скученность и перенаселенность, есть немало пустырей, но когда вы передвигаетесь по шоссейным дорогам, следуете в поезде или плывете по реке, вашим глазам предстают бесконечные просторы тщательно возделанной земли.

Ровными, словно по линейке вымеренными, параллельными рядами тянутся пашни, которые сменяются огородами, злаки произрастают даже на склонах гор, во всем и всюду видна кропотливая работа человека, и вам кажется, что Китай представляет собой сплошную пашню, что это рай для земледельца и что, во всяком случае, китайский крестьянин самый трудолюбивый на земле.

Земледельческая культура Китая действительно древняя, и Китай деревенский это действительно подлинный Китай. На протяжении столетий, нет, тысяч лет, китайский крестьянин опытным путем достиг того, что европейскому крестьянину дала наука; и традиции китайского народа, подлинный лик нации сохраняет, конечно, деревня, а не город.

Если, как мы отмечали выше, современный нам прогресс за последние 30-40 лет значительно изменил, модернизировал физиономию китайских городов, особенно портовых, то в отношении деревенского Китая показания С. Георгиевского, писавшего в восьмидесятых годах [XIX в.] свою книгу, почти полностью совпадают с трудом молодых китайских ученых I.K.Лян и Л.К.Дао, которые совместно выпустили на английском языке книжку: “Village and Town Life in China”.

В отличие от модернизированного города, где основы семейственного уклада начинают все явственнее подтачиваться, в Китае деревенском, иными словами, подлинном и необъятном Китае, семья все еще, как и прежде, на протяжении веков, остается центром, вокруг которого вертится все – жизнь живых ее членов, культ умерших, земледелие, немудреная торговля, густой, своеобразный быт, празднества, обряды, радости, горе, благополучие, нищета, вся, словом, социальная и хозяйственная, структура класса самого многочисленного, самого крепкого, самого основного для Срединного государства – китайского крестьянина.

Деревня в Китае, как при императорах, так и в нынешний республиканский период, всегда была по-своему автономна, любила и отстаивала свою независимость.

Чиновники ли прежних богдыханских префектур, или нынешние представители гоминдановского режима, хотя они и наделены по букве закона неисчислимыми полномочиями, от сбора налогов и вынесения судебных приговоров, до регулирования цен на рынке и чуть ли даже не до провозглашения погоды, но, фактически, все ограничивается сбором, часто выколачиванием налогов, ибо очень часто не чиновник, а семья выносит судебное решение в отношении того или иного нарушителя норм обычного права, хотя и неписанного, но строго блюдимого крестьянством своего закона.

Деревня сама регулирует свою торговую деятельность, охраняет промышленное производство, если таковое имеется, входит в контакт с соседними деревнями и близлежащими городами, как на почве взаимных хозяйственных интересов, так и в целях самообороны.

Деревня сама чинит дороги, в которых она нуждается, строит мосты, если в них заинтересована, устраивает ярмарки-базары, поддерживает религиозный культ почитания предков, содержит школу, имея внутри себя немало частных, почти всегда добровольных, ассоциаций, которые и руководят жизнью деревни, очень часто представляющей собой, в сущности, одну, сильно разросшуюся, семью, на что указывает часто название деревни, по фамилии основателя рода.

Китайцы не любят постороннего вмешательства в их внутреннюю жизнь, и, будучи органически склонны к самоуправлению, выработали тот строй связи деревни с городом и государством, который скорее напоминает отношения британских доминионов с короной, чем отношения внутри централизованного государства, хотя — бы и с широкими правами для органов местных самоуправлений.

В деревне до сих пор все остается, как было прежде, за исключением, конечно, тех районов, где владычествует или владычествовала власть китайских «советов» и где значит свирепствовала в той или иной форме классовая борьба, уничтожение деревенского «кулачества», проводился красный передел земель и т.д.

Каждая семья это, прежде всего, независимая социальная единица, где ех-officio власть принадлежит отцу, авторитет которого среди членов семьи, живущих вместе, непререкаем, но где фактически центром домашней жизни является мать.

Именно мать решает, когда ребенок должен начать ходить в школу, мать находит для сыновей невесту, мать дает согласие на замужество дочерей и, конечно, на ней лежит не только наблюдение за домашним хозяйством, но и за соблюдением всей обрядовой стороны уклада.

Книга семейных законов: «Цзя» может быть как таковая и недоступной для непосредственного ознакомления неграмотной матери, правящей делами семьи, но мать, и неграмотная, знает на память все церемониальные обряды: как справляется свадьба, как совершаются похороны, какие почести надо оказывать тем или иным членам семьи, иногда столь многочисленной, что, повторяем, вся деревня состоит из дальних родственников.

Книга современных китайских исследователей г.г. Лян и Дао решительно опровергает распространенное на Западе представление о том, что положение женщины в современной китайской семье незавидно.

Даже, в деревне, которая живет традициями далекого прошлого, мать семейства находится на одном положении с отцом, и, в случае смерти матери, члены осиротевшей семьи носят тот — же самый траур, какой полагается носить по отцу. Прежде, действительно, когда девушка выходила замуж, она обязывалась оказывать меньше почтения своим родителям, чем родителям мужа, и книга правил «Ли-цзы» предписывала, чтобы замужняя дочь носила траур второй степени по своим родным и первой степени по родным мужа, но, в наше время, эти правила утеряли свою повелительную силу.

В деревне до сих пор строго блюдется древний обычай недопустимости прекращения рода, так как деревня по сей день хранит священную веру в культ предков, который повелевает, чтобы душа покойного ублажалась поклонением прямых наследников.

Пусть тело вечно спит, душа все-таки живет при теле, как сознательное и самостоятельное существо.

Удовлетворение потребностей души усопшего естественно ложится на того, кто к усопшему, при жизни его, был всего ближе – говорит Георгиевский.

Так как душа не прекращает своего посмертного существования и вечно требует удовлетворения своих потребностей, то отсюда является необходимость, чтобы цепь лиц, преемственно приносящих душе жертвы, не прерывалась.

Усопшему отцу должен приносить жертвы его старший сын, и этот последний обязан оставить по себе также сына, как жертвоприносителя своему отцу и всем восходящим членам фамилии. Неугасаемость рода по прямой нисходящей линии гарантировала, таким образом, посмертное благоденствие усопших предков. Между ними и их живущими на земле потомками существует взаимно-обязательные отношения: живые должны удовлетворять усопших, чтобы не лишить их посмертного благоденствия, и тем самым не навлечь на себя их кару. Усопшие же, за приносимые жертвы, обязаны ниспосылать потомкам свое благословение и оберегать их счастье.

Из сказанного ясно, почему если в семье нет мальчика, то берется приемыш, причем по обычаям одних деревень приемыш должен принадлежать к тому же самому роду, а, по обычаям других деревень, для усыновления могут браться дети со стороны.

По китайскому обычному праву собственность семьи, движимая и недвижимая, принадлежит отцу, а, по его смерти, она переходит к старшему сыну. Если же семья распадается, прекращает свое существование, то все имущество семьи делится поровну между сыновьями.

Этим, главным образом, и объясняется, что зажиточные семьи в китайской деревне почти всегда в меньшинстве.

Говоря о китайской деревне, нельзя обойти молчанием храма предков, места, в котором не только почитаются души усопших, но и справляются обряды и церемонии округи, а также почти всегда по соседству с общим храмом, располагается базар.

Храм предков должен быть общий, но каждой семье не возбраняется иметь дополнительно свой собственный небольшой алтарь, для ублажения памяти более близких родственников.

Храм предков становится обычно на восток, и может быть трехзвенным или однозвенным, в зависимости от материального состояния деревни. Храм, устраиваемый на возвышении, представляет собою обыкновенную комнату с двумя, обращенными на юг, дверями. От дверей спускаются две лестницы, восточная и западная, на небольшой дворик, обнесенный оградою. В этой ограде, прямо против храма, воздвигаются главные входные ворота. Около храма, на восток от него, имеется помещение, в котором хранятся жертвенные сосуды, одеяния и вообще все те предметы, которые потребны при жертвоприношениях.

Вся принадлежащая храму территория отделяется от соседствующих жилищ четырехугольной стеной, с обыкновенными входными воротами.

Внутри храма, у северной стены, помещается длинный стол, на котором располагаются шкафы с табличками, чжу. Перед этим столом другой стол или четыре отдельных стола, на которые во время жертвоприношения ставят кушанья, предлагаемые в жертву духам. Посреди храма помещается возвышенный квадратный стол, крытый чаще всего красными, шитыми золотом или из парчи, покровами и на него ставятся курильницы и свечи.

Таблички предков располагаются в таком порядке: сперва покойного отца и матери, потом деда и бабки, прадеда и прабабки, ещё дальше прапрадеда и прабабки и его покойной супруги.

Таблички имеют не только спиритуалистическое, но и прямое практическое значение, потому, что наследственности старозаветный Китай придавал большое значение. Так, например, при помолвке должен был выполняться и сейчас выполняется в семьях, живущих традициями прошлого, “сянь-дай” доклад о родных до третьего поколения. Перед тем, как объявить помолвку, каждая сторона посылает секретных агентов разузнать о “сянь-дай” с другой стороны, если он еще не известен.

Домашний храм имел и имеет священное значение в глазах китайцев. Что принадлежит храму, того нельзя ни продать, ни употребить для нужд семейства. В прежнее время, когда на деревне случался пожар или ей угрожал налет разбойников, семья должна была прежде всего спасать не свое имущество, а храмовое, и главным образом таблички с именами усопших родителей и предков.

Хотя с годами, в современной нам китайской деревне храм мало по малу начинает терять свое властное религиозное значение, хотя ежегодные празднества в честь божества, которому посвящены храмы, все больше вырождаются в гражданские праздники и рядом с храмом горят вечерами веселые фонарики и идет торг на ярмарке, но все-таки и по сей день деревенский храм остается центром не только религиозной, но и общественной жизни. Отсюда исходят сношения с другими деревнями и центральными властями, здесь улаживаются недоразумения и улаживаются ссоры. Возглавляющие храм деревенские старшины признаются центральной властью, как наделенные доверием крестьян авторитетные представители деревни и хотя правящая партия Гоминдан, реализуя советские образцы борьбы с религией, как «опиум для народа», прилагает все усилия к тому, чтобы отделить религиозные функции храмов от социальных, и, тем более, административных, все-таки в деревнях, не тронутых коммунизмом, храм продолжает играть весьма важную роль.

До самого последнего времени выборные старейшины храма ведали и самообороной деревни, привлекая по одному человеку от каждой избы, для поддержания общественного порядка, причем в случаях крайней необходимости, когда к деревне приближаются разбойники – хунхузы, храм давал средства для самозащиты всем членам деревенской общины мужского пола начиная от 16-ти летнего возраста.

Храм в лице выборных до самого последнего времени заботился в деревнях и насчет образования ребят, особенно начального, бесплатно лечил и ухаживал за больными, содержал на свои средства хроников, играл большую роль в экономике деревни, так как помимо земельных наделов, располагал рядом других источников дохода.

Базар по соседству с деревенским храмом, помещаясь на земле храма, приносит храму доход, взимаемый со всех торговцев из посторонних деревень. Стекающиеся для выполнения треб с округи к храму верующие, оставляют свои пожертвования, кроме того и самый храм может быть сдан в аренду на год, тому, кто даст большую сумму, как арендную плату за эксплуатирование храма. Если к этому добавить, что каждый деревенский храм, равно как и кумирни отдельных семей, располагают собственными земельными наделами, которые могут быть арендуемы безземельными крестьянами, то понятно, что в наиболее многочисленных и богатых приходах с зажиточным населением храмы могут собирать довольно большие средства, часть которых идет на филантропические и просветительные нужды.

В административном отношении деревня (в Шаньси другой порядок) делится на ряд районов, от шести до двенадцати, более или менее одинаковых размеров, соответственно размерам земли, которой деревня располагает и количеству населения деревни. В среднем, китайская деревня имеет от 200 до 500 душ, причем каждый район управляется выборными, в количестве от двух до трех человек. Каждый глава семейства несет обязанности, налагаемые на него деревенским обществом. В деревне есть и почетные старики, которых все знают и к которым обращаются за советом. С их мнениями считаются не только сами крестьяне, но и власти. В прежнее время совет старейшин деревни почитался, в особенности при императорском режиме, высшим авторитетом деревни. Нынешнее правительство усиленно хлопочет над тем, чтобы перестроить социальную структуру китайской деревни, на основах однотипного самоуправления; проектов создано немало, опубликовано положение о сельскохозяйственных союзах, но деревенская стихия в основе своей консервативна, держится за раз установленный порядок и трудно воспринимает и усваивает новшества гоминдановских чиновников, пусть проникнутых лучшими намерениями, но часто лишь повехностно и книжно, по интеллигентски, знакомых с вековым укладом китайской деревни.

Хотя советская литература о Китае усиленно напирает на существование в китайской деревне осознавшего себя класса помещиков-землевладельцев, «джентри», и на наличие в деревне кулаков-эксплуататоров, но наши наблюдения говорят скорее о том, что типичным, во всяком случае, наиболее численным кадром деревенских жителей, на всем пространстве Китая, является класс хуторян тружеников, страдающих от скученности, от малоземелья, от засух и наводнений больше, чем от помещиков-землевладельцев.

Отец-крестьянин, как правило, является землепашцем, сыновья следуют его примеру. Если у главы семьи своей земли нет, он возделывает землю деревенского храма или надел алтаря своих предков или берет в аренду землю от частного собственника, такого же крестьянина, чаще всего, лишь побогаче, может быть кулака, но не представителя джентри в европейском смысле.

Мать, дочери и невестки исполняют, все вместе, работы по домашнему хозяйству, стирают, обшивают, ходят за скотом, работают в огородах, занимаются рукоделием, часто на продажу, а, в случаях крайней бедности, идут в город, в прислуги или поступают на фабрики и заводы. Заработок всех членов семьи, живущих вместе, поступает матери, каждый член деревенской семьи живет не только и не столько для себя, сколько для семьи, но, несмотря на эту патриархальную зависимость, все члены семьи почитаются в китайской деревне равноправными, обязанности каждого младшего члена семейства к старшим строго регламентированы, но во всем остальном личная свобода сохраняется.

Характерной особенностью китайского уголовного законодательства является институт семейной ответственности, который, хотя и подтвержден новым законом, но все еще существует, теперь уже больше в силу обычая, а не судебной санкции.

Семья ответственна за преступление каждого отдельного своего члена. Размеры ответственности различаются по видам преступлений. В серьезных случаях, как, например, измена, преступление одного члена может повлечь за собою крупное наказание, падающее на всю семью, независимо от пола и возраста.

Надо ли говорить, что до сих пор китайская деревня живет суевериями и подвержена власти всяческих слухов, иногда самых невероятных. Когда развернулись военные действия японцев на севере Китая, а, потом, перекинулись в феврале 1932 г. в Шанхай, по деревням то и дело распространялась тревожная весть, что японские агенты отравляют воду в колодцах.

При засухе или длительных дождях, грозящих наводнением, деревня всегда, и по сей день, прибегает к ритуалам умилостивления божеств, ведающих небесами, описание которых значительно увеличило бы эту и без того обширную главу.

Но общий, внешний вид китайской деревни чрезвычайно привлекателен. Достаточно выбраться на пять, на десять верст от города, даже от таких крупнейших центров, как Шанхай или Пекин, чтобы тотчас же почувствовать себя в обстановке и атмосфере векового, нетронутого современностью, Китая.

Современность почти не наложила здесь своего отпечатка: те же двухколесные арбы, причем колеса тяжести и прочности необычайной, крест на крест, заклепанными густо гвоздями с широкими шляпками, арбы, удивительно напоминающие колымаги монгольских завоевателей.

Дороги, за исключением тех, которые проложены за последние десяток лет для нужд автомобилизма, это тоже деревня вековечного Китая: на столбовых дорогах ведут, среди деревенского убожества, мраморный мост с ажурным переплетом или, наоборот, вместо моста, для того, чтобы укрепить трясину, низкие места устланы квадратными плитами, как паркет, одна к другой, по которым, так и чувствуется, что сотнями лет двигались люди и караваны, шлифуя гранит.

Деревенские постройки неказисты, чаще всего это мазанки, улицы узки, мазанки закоптелы, тут — же в уличной пыли, на солнцепеке, или под тенью раскидистых платанов, копошатся голые или полуголые ребятишки, вместе с людьми и скот, едят все, пока тепло, на улице, пруды и запруды в зелени водных трав и зыбучей тине, которая кишит разными видами особых желудочных паразитов.

И, все-таки, вопреки всему, над деревенским Китаем царит такой покой и на его просторах разбросано столько волнующих красот, что напряженные нервы городского путешественника сразу успокаиваются и на душу ему сходит благостный покой.

Становится понятным, чем и как жила именно здесь возвышенная душа Конфуция и его последователей, который был не только философом и законодателем, но и тонким эстетом, умевшим ценить жизнь и смаковавшим ею во всех ее проявлениях:

— В богатстве и бедности, при дворе и в хижине селянина, в пышности княжеских церемоний и в тишине возделанных трудом полей, над которыми опрокинуто бирюзовой чашей небо солнечного Китая.

Собрались два бизнесмена переговоры учинить. Ну, встретились где-то в кабаке, заказали себе по рюмарю того, что там бизнесмены на переговорах пьют; принесли им, пригубили они, значицца, и смотрят друг на друга. Молчат.

Потом один говорит:

— О’кей, предположим, Вы назвали цену, за которую хотите продать, я назвал цену, за которую хочу купить, мы оба посмеялись… Переходим к делу!

Торг на рынке в Китае приблизительно так и выглядит: наисвятейший взгляд китайца-продавца, называющего лаоваю ((老外, Lǎowài – буквально: «старый чужак» – ироничное, иногда пренебрежительное название иностранцев в Китае. В основном относится к людям с европейской внешностью. Также «лаовай» – гордое самоназвание иностранцев, постоянно живущих в Китае. А ещё живущие в Китае лаоваи так иронично (и иногда пренебрежительно) называют тех иностранцев, которые приезжают в Китай в качестве туристов: «понаехали тут, лаоваи, понимаешь!». В общем, многогранное слово, ничего не скажешь.)) (европеоиду, то бишь) цену в три-четыре раза больше истинной; гомерический хохот покупателя, утверждающего, что таких цен не бывает даже в самых дорогих бутиках Нью-Йорка, Парижа и Милана; картинное заламывание рук, загибание пальцев на руках и ногах с перечислением полных имен всех родственников, которые сидят на натруженной шее несчастного продавца; демонстративное швыряние столь понравившейся вещи на прилавок, резкий разворот в сторону выхода; коброобразный бросок продавца вслед, с мощным захватом за рукав; начинается непрерывное стрекотание кнопок калькулятора — продавец цену снижает, покупатель повышает; наконец — «О’кей? О’кей!»; шуршание купюр — сначала тщательно отсчитываемых покупателем, затем не менее тщательно проверяемых продавцом; и все это под жалобные причитания на тему того, что его, бедного-несчастного китайца, обжулили, ограбили, что заставили продать ниже себестоимости, и он до сих пор не может, дурак, понять, зачем он все это делает, разве только потому, может быть, что этот покупатель — его лучший друг… А потом он дает покупателю визитную карточку своего магазинчика и берет смертную клятву в следующий раз приходить только к нему, и ни к кому более! Карточка берется, клятва дается, и стороны расходятся, безмерно довольные друг другом и собой…

И всенепременно — пара-тройка (а то и больше) восторженных зрителей всей этой комедии.

Есть люди, которые просто обожают ходить на рынок именно для того, чтобы поторговаться. У меня есть приятель из Колумбии, так вот он каждый раз, когда ему нужно снять стресс, идет и покупает себе новые часы. Ну, эти знаменитые китайские подделки, которые являются точными копиями всяких там лонжинов, брайтлингов и ролексов, знаете? Он уже два года минимум раз в два месяца ходит в одно и то же место, к одному и тому же китайцу. Они знают друг друга прекрасно, даже пару раз уже выпивали вместе. И все равно: каждый раз китаец говорит ему, что вот эти вот конкретные часы — чистый эксклюзив, и только ему, как другу и брату, готов их уступить по смехотворной цене 1000 юаней (100 евро), практически по себестоимости. Далее следует описанная выше сцена, цена снижается до 80–100 юаней, сделка совершается. Все счастливы, стресса больше нет. У этого моего приятеля дома часов — штук двадцать уже.

Во всех торговых переговорах предполагается, что продающая сторона движется в сторону понижения цены продажи, а покупающая — в сторону повышения цены покупки. Где-нибудь посередине они сходятся к обоюдному удовольствию. Это нормально, когда покупаешь по мелочи, не зная точно реальной цены товара — если и переплатишь, то немного. Так же раньше поступал и я.

Но тут понадобилось мне закупить кучу всяких шмоток на зиму, чтобы из Питера не волочь. Гардероб подлежал обновлению процентов на девяносто — затраты, прямо скажем, немаленькие. А у меня есть проблема: не умею я торговаться. То есть теоретически, конечно же, умею, да и практически тоже, когда речь о бизнесе идет, а вот когда всякие там мелочи для себя покупать — фактически не торгуюсь. При этом я знаю, что переплачиваю, я даже знаю настоящую цену, но — не хочу. Потому что лень. Точнее, времени жалко. А кайфа особого я в процессе торга не нахожу.

Ну, не люблю я торговаться!..

Но в данном случае, однако, игра стоила свеч. В смысле, нужно было напрячься и сэкономить. Тогда я решил помыслить, и не просто так помыслить, а перпендикулярно. Или, как нынче модно говорить, «латерально». В первую очередь я понял, что надо менять свою стратегию, раз нет возможности повлиять на стратегию продавца. Что можно сделать, если процесс торга не меняется уже тысячелетия? И тут я вспомнил о системе «голландского аукциона».

Голландцы в Европе всегда считались самыми ушлыми торгашами. Будучи когда-то одной из великих морских держав, они привозили из своих заморских колоний кучу всякого экзотического барахла и распродавали на аукционах. Но при аукционных торгах всегда есть вероятность того, что покупатели вступят в сговор и купят по низкой цене. И тогда голландцы придумали хитрость. В отличие от традиционной системы, владелец товара выставляет его по изначально завышенной цене, а потом постепенно снижает ее, держа в голове некую минимальную, после которой он просто снимет лот с торгов. Кто первый крикнет: «Беру!», тот и купил. Никто не знает, какую цену продавец считает для себя минимально приемлемой, а также по какой цене готовы купить конкуренты, поэтому цена продажи на голландском аукционе всегда оказывалась выше, чем на традиционных торгах.

Наверное, вступление мое несколько затянулось. Но я лишь хотел показать весь тот скорбный путь, который привел меня к моральному падению, глубину которого вы сможете сейчас оценить…

Первым делом я поехал покупать куртку. Приехал в торговый комплекс, который находится рядом с Шанхайским музеем науки и техники — там есть одежда лаовайских размеров. ((В обычных китайских магазинах найти обувь и одежду привычных нам размеров очень сложно, если только вообще возможно. Крупноваты мы для китайских стандартов.)) Походил, посмотрел, поотбивался от надоедливых зазывал, предлагающих всякие ролексы и футболки как бы от Армани, приглядел объект моих вожделений. Немаловажным фактором для меня было то, что в этом магазине в тот момент не было покупателей — я очень волновался, и зрители могли мне помешать. Я зашел в магазинчик.

Там у прилавка стояла девчушка, в углу сидел пацан и болтал по телефону. Я ткнул пальцем в куртку, девушка мне ее подала, я примерил. Как на меня шита. И качество хорошее — плотный верх, пристегивающаяся подкладка из толстой шерстяной ткани.

— Сколько?

— Тысяча юаней.

— Пятьсот.

Это была именно та цена, за которую я был готов эту куртку купить. И я думаю, они были готовы ее по такой цене отдать. При этом еще и радовались бы, что «развели» лаовая. Но девушка, конечно же, начала мне рассказывать о потрясающем качестве, о том, что дешевле курток здесь вообще нет, потом, глубокомысленно нахмурив лоб, потыкала в кнопки калькулятора с таким видом, будто считала убытки, и выдала:

— Восемьсот.

Я ответил:

— Четыреста пятьдесят.

Девушка пару раз хлопнула глазами, но, похоже, не въехала — уж слишком невероятным показался ей мой ход. Она опять поныла о тяжелой жизни в Китае вообще и ейной личной жизни в частности и скинула еще:

— Семьсот.

Я ответил:

— Четыреста.

Она пару раз хватанула ртом воздух, как вытащенная из воды рыба, пытаясь что-то сказать, потом ошарашенно посмотрела на парнишку, который как раз закончил говорить по телефону. Он почувствовал неладное, поднялся и подошел к нам. Девушка опять посмотрела на меня, на него, опять на меня, снова пару раз открыла и закрыла рот и, наконец, выдавила из себя:

— Шестьсот пятьдесят.

Я ответил:

— Триста пятьдесят.

Все. Ее мир разрушился. Осколки этой мировой катастрофы взорвали изнутри ее неподготовленный мозг… Она жалобно прочирикала что-то по-китайски парнишке. Тот выслушал ее и обратился ко мне на хорошем английском:

— Ты что, не хочешь взять эту чудесную, замечательную, потрясающую куртку?! Это же лучшая куртка, которую ты можешь найти в Шанхае!

Я ответил еще более экзальтированно:

— Я вижу, что это лучшая куртка в Шанхае, и я очень хочу ее взять! Правда — очень-очень!! Эта куртка — моя мечта с самого детства!!!

— Почему же ты ее не берешь?!

— Потому что я не готов заплатить за нее шестьсот пятьдесят юаней.

— А какая твоя цена?

— Моя цена (я подчеркнул интонацией слово «моя») очень высокая, выше неба! — Я подмигнул ему и мило улыбнулся, продемонстрировав во всей красе высокий профессионализм питерских стоматологов. — А цена, по которой я готов купить эту куртку — триста пятьдесят.

— Ну нет, это невозможно! — Он изобразил возмущение настолько естественно, что слышно было, как где-то там, на небесах, Станиславский застонал от зависти. — Я, наверное, могу скинуть еще… Только потому, что ты мне нравишься… Пусть будет шестьсот!

Я улыбнулся еще милее и сказал:

— Триста!

Парнишка оказался гораздо смышленее девушки: он впал в ступор сразу. Девушка пропищала что-то дрожащим голоском, ушла в угол магазина, уселась на стул и закрыла лицо руками — наверное, горевала об утраченной вере в человечество.

Парнишка похватал ртом воздух и, наконец, выдавил:

— Пятьсот пятьдесят…

Я не думал ни секунды — надо было добивать ошеломленного противника:

— Двести пятьдесят!

— А… А… (долгая пауза) Пятьсот!

— Двести!

Девчонка возмущенно залопотала ему что-то из угла, с обличительным видом тыкая в мою сторону пальцем так, будто хотела пригвоздить к стене. Парнишка с трудом вернул глаза из положения ближневосточных, навыкате, в дальневосточные и возопил в праведном гневе:

— Но ведь ты же в самом начале был готов купить эту куртку за пятьсот!

— Но вы же не были готовы мне продать ее за пятьсот!

— Но теперь-то мы готовы!

— Да, но теперь я не готов! Я готов купить ее за двести. О’кей? Или будем дальше торговаться?

Самое сложное для меня в этой ситуации было не расхохотаться. Боюсь, сделай я так — и они выперли бы меня взашей. Но мне нужна была куртка.

— Мы не можем продать тебе ее за двести… — На парнишку жалко было смотреть — он чуть не плакал. Я понимаю, что он мог бы продать мне эту куртку и за двести — приблизительно так она и стоила с минимально допустимой для китайского рынка наценкой. Но слезы в его глазах были вызваны другим: его, китайца, торговца в хрен знает каком поколении, какой-то лаовай «разводил». Причем «разводил» так технично, что он не мог придумать никаких контрмер. Вообще.

— Что же делать, что же делать?! — вдруг запричитал он.

Эх, блин!.. Все мои беды — от гуманизма и человеколюбия…

— Слушай,— я наклонился и доверительно зашептал ему на ухо,— я знаю, как можно решить эту проблему. Только тебе скажу, как другу…

— Как?!

— Вот смотри: твоя цена сейчас — пятьсот, так?

Он обреченно кивнул.

— Моя цена — двести, так?

Он кивнул опять и шмыгнул носом. Я взял из его безвольных пальцев калькулятор, повернул к нему дисплеем и набрал: пятьсот плюс двести разделить на два. Получилось, как вы понимаете, триста пятьдесят.

— Давай посередине между твоей ценой и моей, о’кей? И то — только потому, что ты мне нравишься…

Он тупо смотрел на калькулятор и молчал. То ли не мог поверить, что я вдруг проявил такую сверхъестественную доброту (он ведь уже записал меня, по всей видимости, в дьяволы), то ли все еще горько оплакивал свою судьбу, которая свела его с этим моральным уродом (со мной то есть).

Я встряхнул его за плечо: — О’кей? Договорились? Хаома?

Он прерывисто вздохнул и прошептал: — Хаодэ… ((好, Hǎo – буквально: «хорошо». Вместе с вопросительной частицей吗, ma означает вопрос, с частицей的, de означает согласие.))

По-моему, девушка в углу плакала — то ли ей жалко было куртку, то ли это были слезы облегчения оттого, что я, наконец-то, уберусь из их магазинчика.

Парнишка был реально в шоке. Я это понял, когда расплачивался.

Обычно китайцы очень придирчиво проверяют купюры: разглядывают их под разными углами, смотрят на свет, корябают ногтем; особенно ушлые даже кладут на стол, накрывают сверху тонкой рисовой бумагой и изо всех сил трут монеткой плашмя — на бумаге проступает мудрый профиль Великого Кормчего.

Парень же взял мои три сотенные и один полтинник так, будто они жгли его пальцы, и быстро засунул в стол. Молча упаковал куртку. Подал пакет мне.

— Большое вам спасибо! У вас очень хороший магазин — я обязательно приду к вам еще! Карточку не дадите?

Рука парнишки дернулась, было, по инерции за карточкой, но девица, наверное, прожгла его спину таким взглядом, что он аж поежился…

— А… Ты знаешь, карточки у нас закончились… Как раз… Сегодня… В следующий раз дадим, хорошо?

Видно было по его глазам, что если я еще раз приду к нему, он даст мне карточку, намазанную каким-нибудь китайским ядом. Причем особо изощренным — чтобы умирал я долго и мучительно.

— Ну, хорошо, тогда увидимся! Спасибо еще раз! У тебя очень хороший английский язык! — Я улыбнулся ему, повернулся к девушке, улыбнулся еще шире. — Всего хорошего! У Вас очень красивые волосы! ((В Китае это один из самых распространенных комплиментов девушкам.))

На выходе повернулся, улыбнулся так, что аж заломило скулы, и помахал им рукой: — До встречи! Я приду к вам снова, я клянусь!

Они не шелохнулись. Лица их были темны.

Сердце мое пело и ликовало (наверное, я все-таки действительно моральный урод). Я понял, что мне начинает нравиться торговаться!

Я зашел еще в один магазинчик, чтобы купить себе несколько свитеров — выходных и для дома, потому что зимой в Шанхае отопления нет. ((Это чистая правда, центральное отопление в Шанхае отсутствует, при том что температура зимой нередко опускается ниже нуля. Поэтому форма одежды дома и на улице отличается только тем – надета ли сверху куртка.)) Выбрал пару штук, примерил, спросил цену, назвал свою. Пожилой дядька, который там торговал, сделал свой первый ход на понижение цены, я сделал свой. Дядька просек мою стратегию сразу. И, надо отдать ему должное, оказался гораздо сообразительнее молодежи — опыт, наверное, сказался. После еще одного осторожного хода (просто чтобы убедиться, не ошибся ли он в моих моральных, а точнее, аморальных, принципах) он сразу сказал:

— Погоди, погоди! Твоя первая цена, по которой ты хотел купить, была четыреста?

— Ага!

— А сейчас ты хочешь купить это за двести?

— Точно!

— Давай пополам, а? За триста отдаю!

— Как другу?

— Как брату!..

Я думаю, сказалось то, что рядом стояли две пожилые немки и один молодой янкес ((В смысле, гражданин США. Их за границей тоже сразу видно, как и русских. Даже если они молчат.)) и с интересом прислушивались к нашему диалогу, даже бросив ковыряться в разложенных на прилавке шмотках. Дядька понял, что лучше от меня быстро отделаться, пока остальные покупатели не врубились в то, что происходит. Он так же, не глядя, швырнул мои деньги в стол, быстро упаковал все и чуть ли не на руках бережно отнес меня к выходу из магазина, приговаривая, что я его самый лучший и любимый покупатель, и сердечно уверяя, что будет счастлив видеть меня снова. Визитку свою, правда, при этом не дал. Тоже, наверное, закончились. Вот прямо сейчас…

Я окончательно пал морально, до уровня «ниже плинтуса». И безжалостно растоптал души еще трех продавцов, купив себе по той же схеме кроссовки, ботинки, несколько футболок и теплый халат, расшитый драконами.

Вряд ли я буду носить этот халат. Я купил его просто потому, что я люблю торговаться…

Может, я ради этого праздника Луны и лунного зайца, да еще отмечаемого в год зайца, и решился поехать в очередной раз в Китай на международную научную конференцию о современной русской литературе? Конечно, я и доклад прочитал «Иосиф Бродский в тени Дао» о китайских мотивах в его поэзии, и с десяток лекций прочитал в провинциальных центрах Китая о самой современной русской литературе, от Проханова до Прилепина, от Алексея Иванова до Тимура Зульфикарова. Отработал свою поездку на все сто процентов, китайские профессора были довольны. Но после чтения лекций и «круглых столов», ответив на все вопросы очаровательных китаянок и молодцеватых китайских русистов, я устремлялся в музеи древнего искусства, на антикварные рынки и священные даосские места, где по-прежнему почитается мой лунный заяц. Его я находил и на священной горе Тайшань, и в храме Лао Цзы, и на книжных развалах.

Впрочем, священная гора Тайшань сама дарует всем восходящим если не бессмертие, то долгую жизнь. Тайшань — главная из пяти священных гор Китая. Это не просто восхождение, а духовное постижение своего Дао, обретение самого себя и смысла своей жизни.

Считается, что на этой горе и был сотворен наш бренный мир. Именно с этой горы на востоке провинции Шаньдунь, недалеко от побережья Тихого океана, и начинается восход солнца. Потому и остаются многие поднявшиеся на вершине на всю ночь, до желанного рассвета, дабы увидеть знаменитый восход. К сожалению, меня утром ждали студенты университета Тайаня, а потом, сразу же после лекции, намечалось путешествие на родину Кунфу, великого китайского мудреца, в Европе прозываемого Конфуцием, к его храму, к его усадьбе, к его кладбищу.

И я при всем желании не мог остаться на ночь на вершине горы, не мог пойти на скалу Гунбэй, где собирались все желающие встречать рассвет. И потому до рассвета, дабы подержать в руках восходящее солнце, я не дождался. Но сама гора, где живет добрая фея лазоревых облаков, матушка горы Тайшань, благословила нас, мы и на самом деле после этого восхождения обрели новую энергию. Да и настроение на вершине какое-то приподнятое, хочется писать стихи и говорить стихами. В чистейшем воздухе на вершине Тайшаня сами камни пели нам свои замечательные, нежные песни. Где еще вы найдете поющие камни?

Впрочем, это уже вторая, покоренная мною священная гора даосов. Два года назад из древней столицы Китая, Сианя, мы ездили не только к гробнице Цинь Шихуанди, где были обнаружены ныне тысячи терракотовых воинов во всем облачении, но и поднимались на священную гору Хуашань. Поражают даосские монастыри, расположенные, как правило, на самой вершине горы. Как монахи строили их, как поднимали массивные каменные блоки? И везде в даоских храмах мы находили нашего хранителя бессмертия — лунного зайца.

Автор у надгробной плиты Конфуция

Не меньшее воздействие на меня оказало путешествие даже не в сам знаменитый храм Конфуция в городе Чуйфу, где он родился и вырос, где был похоронен, а в «Лес Кунфу», на кладбище, где за 2600 лет после жизни великого мудреца были похоронены тысячи и тысячи его прямых потомков. И сегодня любой прямой потомок Кунфу, где бы он ни жил, имеет право обрести вечный покой в «Лесу Кунфу». Поразительно, что многие захоронения потомков Конфуция гораздо более пышные, чем место погребения китайского мудреца. Небольшая стела с его изречениями, скамеечка для поклонов приходящим, вот и всё. Стоишь у плиты и думаешь: этот мудрец жил в VI веке до нашей эры, так же, как Лао Цзы и Будда. Прошло 2600 лет, а книги Кунфу и сегодня лежат на полках во всех книжных магазинов мира. Может, это и есть настоящее бессмертие?

Разве не интересно мне было читать лекции по русской литературе, рассказывать о романах Личутина и Крусанова, Пелевина и Елизарова совсем рядом с домом, где родился Конфуций, в университете города Чуйфу, за стенами старого города? Пусть и небольшой по китайским размерам городок, но сказано было еще во времена Мао: в городе Конфуция должен быть свой университет.

Китайская провинция поражает даже больше, чем сам Пекин. Районный городишко, а дороги в четыре ряда машин в ту и другую сторону. Скоростные поезда проносятся , как настоящие ракеты, вдоль всех городов Китая. На таком скоростном поезде-ракете и ехал я обратно из Чуйфу в Пекин. Где, в какой Чухломе или даже Костроме мы найдем такие дороги и такие поезда?

Когда недавно Сванидзе что-то бормотал о нищем провинциальном Китае, который живет совсем по-другому, чем Пекин, он перепутал Китай с Россией, а Пекин с Москвой. Увы, это у нас, кроме особняков олигархов и высотных зданий банков и корпораций в столице, больше по всей России ничего не строится.

Потому и было мне интересно путешествие по провинциальным городам Китая, даже больше, чем очередная поездка в Пекин или в Шанхай. Два мировых мегаполиса, шестиэтажные развязки, скоростные эстакады через город — это уже всем известно. В Москве или Петербурге тоже что-то строится. А кругом мертвая, забитая, униженная Россия. Вот такой нищетой провинциального Китая и пугают все наши либеральные международные эксперты. Я хотел сам пощупать эту нищету.

И вот я еду по провинции Китая, Цзинань, Тайань, провинция Шаньдун, или Сиань, Харбин, Нанкин. Забираюсь в самые глухие местечки, в далекие даосские монастыри, — и везде вижу размах великой державы. Похоже, нынешний Китай, создав супердержаву, сделал ставку на провинциальное развитие всей страны, на рост внутреннего потребления, на развитие культуры. Ежедневно десятки тысяч людей штурмуют памятные места и святыни Китая. Зачем крестьянам или простым клеркам добираться до храма Конфуция? Зачем им карабкаться на вершину Тайшаня? Богачей мало, но и нищих я в Китае не видел. Исчезают на глазах все обшарпанные города. Даже жалко, хоть и не архитектурная ценность, но эти бедные хутуны со старым укладом жизни, их же больше в Китае практически нет. Всё меньше велосипедов, все больше машин. За окном тайаньского отеля пустота, снесли целый квартал покосившихся зданий, и сразу застраивается новый.

Что же дает Китаю такую целебную энергию? Какая еще древняя цивилизация может сравниться с Китаем? Для нас 1000 лет — почти вся наша история. Для Китая и 2000 лет — это недавние времена. Кто же хранит бессмертие этой великой цивилизации? Неужто — мой лунный заяц, хранитель бессмертия?

Михаил Дроздов (Председатель РКШ):

В.Г.Бондаренко, М.В.Дроздов и… Лунный заяц

Статью, которую вы только что прочитали, мой друг Владимир Бондаренко передал мне для публикации на нашем сайте во время моего пребывания в Москве в конце октября 2011. А мой подарок — большой керамический Лунный заяц, которого я привез ему из Китая, как будто специально явился на свет для того, чтобы проиллюстрировать эту новую работу нашего постоянного автора.

Во время встречи Бондаренко подписал мне свою, только что вышедшую в свет, очень интересную  книгу «Русская литература ХХ века. 100 лучших поэтов, прозаиков, критиков»,  которую я очень рекомендую купить всем, кто хотел бы разобраться в большом потоке авторов, чьи имена постоянно попадаются вам на глаза в книжных магазинах.

На этот раз, благодаря Владимиру Григорьевичу,  мне удалось побывать в легендарной редакции газеты «Завтра», в редакциях «Дня литературы» и «Российского писателя». В Союзе писателей России мы с ним вновь повидались с руководителем СП Валерием Ганичевым, в 2006 году уже бывшим гостем нашего Русского клуба. А затем, как всегда заинтересованно, беседовали о литературе и политике в знаменитом ресторане при ЦДЛ, так ярко выведенным  Михаилом Булгаковым в «Мастере и Маргарите»  и Юрием Поляковым в его лучшей книге «Козлёнок в молоке».

Не случайно, основной темой последней телевизионной кампании по продвижению Tmall.com стало исчезновение людей в Шанхае. Мировой катаклизм и переход в параллельный мир ни при чем. Люди исчезли с улиц потому, что дома их ждет компьютер с выходом в Интернет и шопинг на www.Tmall.com. Недоброжелатели, правда, отметили удивительное сходство концепции с рекламой British Airways 1994 года: Великобритания опустела, так как все население отправилось путешествовать по миру из-за удивительных цен, предложенных авиакомпанией. Что поделаешь? Это Китай: все лучшее изучается, адаптируется и выдается за свое. В конце концов, пусть удачная британская реклама авиакомпании и китайская электронная торговля далеки друг от друга, но мама-то у них одна – коммерция.

Tmall.com – новейший проект холдинга Alibaba, ставший за первый год (2010) независимого существования лидером сегмента B2C, заняв внушительные 33,5% быстрорастущего и высококонкурентного сегмента. Впечатляет? Но, наверное, меньше, чем данные о Taobao.com, также детище Джека, который занимает 77% С2С сегмента в КНР, и в 2010 году продемонстрировал оборот в 60,8 миллиардов (ошибки нет) долларов США. А еще Alipay, электронная платежная система и, наконец, начало всего – Alibaba.com – лидер B2B индустрии в КНР.

Всего этого могло бы не случиться, если бы не… нет, не Дэн Сяопин, если бы не eBay. В 2004 году американцы открыли представительство в КНР, заявив о планах повторить успех модели C2C в КНР. Для тогда еще маленькой Alibaba сообщение было равносильно разорвавшейся бомбе. Как гласит корпоративная легенда, Джек Ма тогда сказал: «Они не успокоятся, пока не съедят наш бизнес». Несколько дней были проведены в лихорадочном стратегическом планировании, а затем компания приняла решение скопировать модель eBay и выходить на рынок одновременно с американцами. «еBay – акула в океане, а я – крокодил в Янцзы. В океане у меня нет шансов, но в реке нет шансов у них.» Так Джеком Ма была объявлена война, обернувшаяся блиц-кригом. Через 18 месяцев американская компания, зализывая раны, практически свернула деятельность в Китае. А Alibaba получила импульс к развитию и совершенствованию, который не угасает и спустя 7 лет.

Те, кому посчастливилось побывать в штаб-квартире компании в Ханчжоу, отмечают уникальную атмосферу творчества и равенства, которой пронизана компания. Эксперты утверждают, что Alibaba – один из самых желанных работодателей в КНР: количество присланных резюме на любую открытую вакансию превышает тысячу, при этом достоверно известно, что компания предлагает зарплаты ниже средних в отрасли. Те самые прагматичные, нелояльные, некреативные (по мнению многих западных HR-менеджеров) китайские специалисты готовы работать за идею, за то, чтобы быть частью великой движущей силы, меняющей облик Китая, только на этот раз без идеологического подстрочника.

Успех очевиден. По данным компании, в 2010 году на платформе www.taobao.com насчитывалось 77 миллионов магазинов, открытых частными лицами и компаниями, на платформе www.tmall.com — 30 тысяч монобрендовых магазинов, при этом торговля на Taobao являлась основным источником дохода для 1,3 миллионов человек. В ноябре 2010 года дневная выручка гиганта превысила совокупный дневной оборот розницы Пекина. Компания оперирует в Японии с мая 2010 года и планирует выход на американский и европейский рынки не позднее 2012 года. Наконец, Alibaba объявила о планах создания собственной логистической цепочки полного цикла в КНР к 2020 году, для того, чтобы обеспечить доставку любого купленного в системе товара потребителю в течение 8 часов.

Учитывая, что развитие электронной коммерции включено в план Двенадцатой пятилетки КНР, скорее всего, мы наблюдаем лишь начало восхождения Alibaba, ведомой крокодилом из Янцзы, а в миру учителем английского языка Джеком Ма. А пока ведущие мировые компании — Decathlon, Esprit, Gucci, Siemens и многие-многие другие — переходят в Китае к более современной модели работы – bricks-and-clicks, совмещающей физические магазины и онлайн-присутствие. И неудивительно, что электронной платформой все чаще избирается одна из входящих в холдинг Alibaba. Слава крокодилу, лучше не скажешь.