Фрагмент обложки современного издания романа П.Северного «Косая мадонна»

Во второй половине 1930-х годов П. Северный продолжил систематическую литературную учебу и совместные литературные занятия в различных шанхайских объединениях, прежде всего  в «Понедельнике», чему есть свидетельства в русской периодике второй половины 1930-х годов. Что же касается рубежного для него 1935 года, то год этот, надо полагать, стал годом «литературного прорыва» П. Северного. Так, в 1935 г. вновь возглавил содружество «Понедельник» известный художник М.А.Кичигин, чью дружескую поддержку П.Северный ощущал всегда. На собрании 14 октября была избрана новая ревизионная комиссия Содружества, председателем которой был избран П.Северный. ((Перед открытием сезона «Понедельников» //Вечерняя Заря, 11 октября 1935 г. – С.4.)) Вообще, с избранием Кичигина председателем Понедельника, заметно изменилась атмосфера содружества, она стала более демократичной, здесь собирались со-дружники, со-творцы, а не участники литературных аутодафе. Изменению атмосферы собраний способствовало и место их проведения – зачастую это была просторная художественная мастерская Кичигина. Литстудия стала творческим подиумом, первым «прокатом» произведений в читательской аудитории для многих литераторов, и даже уже вполне сложившихся журналистов и писателей, таких как Л.Арнольдов (главный редактор «Шанхайской Зари»). Так, Содружество посвятило разбору книги Л. Арнольдова «Жизнь и Революция» свое заседание. В числе активных выступающих – П.Северный. ((У понедельниковцев //Шанхайская Заря, 4 ноября 1935. – С. 4.))  С разбором и оценкой книги выступали: Н.К. Соколовский, В.С. Валь, П.А. Северный, А. Пантелеев, А.А. Ненцинский и В. Кадыш. На собрании присутствовал и автор, отвечавший на заданные ему вопросы. Судя по словам ораторов, книга возбудила к себе живой интерес. ((В «Понедельнике» //Шанхайская Заря, 5 ноября 1935 г. – С.4.))В ноябре 1935 г. П.Северный-Ольбрих был переизбран и в Ревизионную комиссию содружества ХЛАМ. В состав ядра ХЛАМа оказались избранными А.Ненцинский, М.Спургот, Э.Элиров, А.Петров-Полишинель, В.Дроздов, А.Сафронов, А.Слободской, Т.Птицына, В.Чиликин, А.Ганина, Ю.Ротт, В.Томский, А.Бершадский, Г.Кудинов, М.Кичигин, С.Шахматов и В.Лоренц, то есть почти все те, кто были активистами ХЛАМа в прошлые годы (только за осень-весну 1934-1935 гг. было проведено 26 еженедельных рядовых вечеров, не считая балов и бенефисов хламистов), за исключением М.Щербакова. ((Выборы нового Ядра ХЛАМа // Шанхайская Заря, 12 ноября 1935 г. – С.6.))

По нашим предположениям, 1936 год прошел в разъездах писателя, в том числе – в поездке в Европу, где он работал в архиве. Вероятно, именно на 1936 год легла самая большая нагрузка на писателя Северного, поскольку в 1937-1938 и в последующие годы происходит самый настоящий творческий «всплеск» — издается целая серия романов и повестей, эссе и рассказов. Каждая книга или сборник рассказов обязательно имели яркую, броскую, привлекательную обложку (из-за экономии, иллюстраций в книгах тогда почти никогда не делали), написанную известными шанхайскими художниками.

Шанхай. Памятник А.С.Пушкину. 1937 год

Пушкинские торжества.

В феврале 1937 года в Китае торжественно отмечалась печальная годовщина –  100-летие со дня смерти А.С.Пушкина. Содружество русских работников искусства «Понедельник» устроило в Шанхае торжественное открытое собрание содружества, посвященное памяти великого гения России. Заседание состоялось в понедельник 8 февраля в 8.20 ч. вечера в помещении Русского Общественного Собрания. В программе: Вступительное слово – Н.К. Соколовский; «Пушкин идет» В.С. Валь; Стихи памяти Пушкина – А. Паркау, М. Спургот, Н. Языков; Кружева жизни Пушкина – П. Северный; Друзья поэта – Н. Языков. ((Пушкинский «Понедельник» //Слово, 6 февраля 1937 г. – С.5.))

Тогда же крупнейшие русскоязычные  газеты Шанхая и Харбина посвятили свои юбилейные выпуски Пушкину. Так, в газете «Слово» был опубликован рассказ П. Северного «Кружева жизни Пушкина». ((Юбилейный выпуск «Слова», посвященный Пушкину //Слово, 7 февраля 1937 г. — С.9.)) В феврале же 100-я и 102-я среды ХЛАМа были посвящены Пушкину. Эти вечера были особенно интересными «как по своей оригинально составленной программе, так и участвующих в ней артистических сил». ((Праздник богемы (о 100-й среде Хлама) //Слово, 10 февраля 1937 г. – С.4; 102-я среда ХЛАМА //Слово, 24 февраля 1937 г. – С.4.))

В те же дни в Шанхае был открыт знаменитый сегодня памятник А.С. Пушкину, в церемонии открытия активное участие принял и Павел Северный как член оргкомитета по сооружению пушкинского памятника. ((Церемониал открытия памятника А.С. Пушкину //Слово, 10 февраля 1937 г. – С.5; Пушкинское торжество. Открытие памятника А.С. Пушкину //Слово, 11 февраля 1937 г. – С. 4,5; Сегодня открытие памятника А.С. Пушкину //Слово, 11 февраля 1937 г. – С. 4,5.))

Все литературно-худо­жественные объединения провели в те дни свои заседания, посвященные Пушкину. Первую скрипку в них играл писатель Северный-Ольбрих. Это было торжество его писательской концепции, его литературного чутья, таланта, прозрения. Это было первое серьезное литературное и общественное признание, ибо благодаря его произведениям был вновь поднят вопрос о клевете или правдивости обвинений Н.Н.Пушкиной в смерти поэта. ((Пушкинский «Понедельник» //Слово, 10 февраля 1937. – С.6; Пушкинский день в Шанхае //Слово, 13 февраля 1937. – С.6; Клевета на жену Пушкина. Обоснована ли легенда о романе императора Николая I с женой Пушкина? // Слово № 2839. Среда, 17 февраля 1937 г. – С.6.))

17 февраля 1937 г. была проведена «Среда Павла Северного» в ХЛАМе. Впервые за много лет именно он стал именинником и героем хламистской среды, что также подтверждало признание его заслуг и талантов в богемистской среде. ((Среда Павла Северного. //Слово, 17 февраля 1937 г. – С.5.)) В разнообразную программу «Среды» были включены инсценировки, написанные для своих богемических именин самим П. Северным. В лирическом и трогательном этюде «Няня Пушкина» роль няни великого поэта исполнила популярнейшая шанхайская артистка Вера Панова «в подлинном и исторически верном гриме. В бытовом и комическом скетче «Вечерком за чайком» в характерных ролях выступили артисты Малинина и Туренин». ((Вечер Павла Северного //Слово, 16 февраля 1937. – С.5.))

В этот же пушкинский год в шанхайском издательстве «Слово» переиздается повесть о Пушкине П.Северного – «Косая Мадонна». Повесть была значительно переработана и стала более объемна. В повести появился новый материал — излагается дальнейшая жизнь вдовы поэта в Калужской области на полотняном заводе, где она воспитывала детей. Обложку книги пишет друг писателя, художник Макарий Домрачёв.  На титуле стоит авторское посвящение: «Тамаре Купер посвящаю».

В шанхайском издательстве «Слово» в 1937 г. друг за другом издаются повести и романы П. Северного: повесть «Тургеневская сказка» (90 с.). Обложка принадлежит работе худ. М.Ф.Домрачёва. Библиотечный экземпляр шанхайского фонда содержит посвящение Борису Васильевичу Остроумову. ((Б. Остроумов ранее – главный инженер КВЖД в Маньчжурии.))

В этом же издательстве печатается роман «Женщины у полярных звезд» (170 с.). Обложка работы художника Александра Ярона. На титуле – посвящение «Вере Лукинишне Машинской посвящаю», а также имеется печать «Библиотека Русского Полка Ш.В.К.».

В этом же году издается повесть «Фарфоровый китаец качает головой…» (187 с.). Обложка работы худ. И. Носкова. На титуле шанхайского экземпляра подпись — «Домрачёву Макарию Фёдоровичу, посвящаю».

В конце 1937 — начале 1938 гг. пишется и в 1938 году издается объемный роман «Лэди» (229 с.), роман о женщине и ее пути к счастью. На страницах романа писатель замечает: «Счастье китайской женщины — яркая звездочка в темную ночь, потухающая на рассвете…».

Из беседы с сыном писателя А.П. Северным:

— Говорил ли когда-нибудь ваш отец о своей первой любви? Неужели вы никогда не задавали ему такого вопроса? Обычно все дети это когда-нибудь да делают.

— На этот счёт я вам скажу так: согласно тогдашнему воспитанию, детей не посвящали в эти вопросы….

Первая жена Марина

Как иногда интересно складывается наша жизнь, делая неожиданные повороты и виражи. Работая над биографией Павла Северного, я буквально замучила Арсения Павловича расспросами о личной жизни его отца, нередко доводя своего визави до белого каления. И вот, несмотря на такую, мягко говоря, неровную переписку, обнаружилось, что у Павла Северного все же была первая жена. Вспомнила об этом его невестка, Александра Васильевна, которая сказала: «А я помню, как П.А. рассказывал про свою первую жену. Звали её Марина, она была журналисткой, потом уехала в Турцию, а он не захотел ехать за ней». Александра Васильевна слышала об этой истории в гостях, Арсений не присутствовал при этом. Поскольку дело касалось прошлого, А.В. не придала значения той истории, считая, что муж об этом обязательно знает.

А вот что написал сам Арсений Павлович: «…Сегодня случайно обнаружил в сборнике рассказов «Только моё, а может быть и ваше» в рассказе «Осколки битого хрусталя» такое посвящение: «Посвящаю моей жене Марине» с эпиграфом «В память поблекших астр в хрустальной вазе, около круглого льдистого зеркала». Но сама Марина меня мало волнует, меня больше интересует творчество отца».

Эмма Трахтенберг

Имя этой рано ушедшей поэтессы не упоминается ни в одной из антологий России, и сейчас, наверное, известно разве что любителям поэзии старшего поколения. О ней писали: «Она любила все окружающее, любила людей, стихи, книги, все прекрасное, горячо любила жизнь…. И так тосковала о нашем Харбине, где провела несколько лет подростком, о шумном Шанхае, – заменившим ей Родину» (Н. Резникова).

Как и о поэзии, об ее жизни нам известно даже меньше. Она рано заболела туберкулезом — бичом молодежи русской эмиграции. Сначала была надежда поправиться, но болезнь прогрессировала, и ей помогли перебраться на лечение во Францию, в Авиньон. «Как скучала она о русском укладе жизни там, в далеких Пиренеях, как мечтала вернуться сюда, на Дальний Восток…», — писала Н. Резникова. Ее грустные лирические стихи печатались на страницах харбинского «Рубежа» конца 1920х — начала 1930х гг. Присылала она стихи в Харбин из Шанхая, Тяньцзина, Авиньона, – где лечилась от туберкулеза, и последнего своего пристанища – Парижа.

На шанхайских «Понедельниках» изредка стихи Эммы Трахтенберг читались молодыми поэтами. Так, на заседании Содружества 1 января 1930 г. «с успехом П. Северный прочел одно из последних стихотворений Эммы Трахтенберг, полное характерной для молодой поэтессы интимности и углубленности». А через две недели в заметке о заседании Понедельниковцев находим: «Собрание приветствовало П.Северного по случаю 10-летия, исполнившегося со времени выпуска 5-й книги его произведений, и выразило свое сожаление по поводу отъезда его из Шанхая из-за болезни Эммы Трахтенберг».

Судя по биографии П.Северного, не тогда ли он вместе с Эммой попал во Францию, в Париж? Не ее ли сопровождал с Дальнего Востока к западным эскулапам? И не тогда ли встретил в Париже другую свою музу — молодую красивую русскую женщину, мгновенно влюбившись в нее? Все это, увы, лишь наши догадки.

Известно только, что уже весной 1934 г. в заметке о заседании Содружества говорилось: «…Особый интерес собрания привлекло сообщение о полученном из Франции привете «Понедельнику» (проживающей там в настоящее время молодой поэтессы Эммы Трахтенберг), переданном содружеству М.Ц.Спурготом. После слова председателя содружества поэтом Мих.Спурготом была дана краткая характеристика творчества молодой поэтессы и прочитаны только что полученные им ее последние стихи».

               Эмма Трахтенберг. «У реки»

Восемь с четвертью километров

В три часа до реки дойти…

Грубоватые пальцы ветра

Разлохматили кудри мои!

И закинули в ворот платья

Золотистую пыль песка

О печальном не буду знать я

Стану песни и сны искать!

Здесь у края воды чудесно!

Заблудились в небе глаза…

И поет счастливую песню

Длиннокрылая стрекоза!

Пробегают волны без шума,

Вижу раков на гладком дне…

Неужели нельзя не думать

О разбитой нашей мечте?!

Но какая жестокая память

С детства самого мне дана!

И теперь… теперь… между нами

Все прочнее растет стена!..

Солнце спину и шею жжет!..

Друг мой, друг, посмотри, послушай,

Стрекоза прожужжала уши,

Как подруга твоя живет!…

Да, она мечтала вернуться на Дальний Восток. Но мечтам не суждено было сбыться. Болезнь внезапно обострилась, и весной 1937 года ее не стало.

Тамара Купер-Северная

По мнению Арсения Северного, «в 1934-35 годах папа с мамой были уже вместе». Но я не очень уверена в этом факте. Познакомились они, вероятно, в это время. Но нравы тогда были достаточно строгими, хотя дело и было в эмиграции.

Судите сами. Как уже упоминалось, в Париже весной 1937 г. скончалась Эмма Трахтенберг. Книга «Косая Мадонна» выходит второй редакцией в том же 1937 г. и снабжена надписью «Тамаре Купер посвящаю». Значит, еще накануне (книги готовились к печати примерно три месяца) они еще не были женаты, а вот книга «Лики неповторимой России» (1939 г.) уже снабжена надписью «Посвящаю жене Тамаре». Арсений родился в 1939 году. Значит, его родители оформили отношения где-то в промежутке между 1936-1938 гг., не раньше.

Итак, ОНА стала его женой. И если раньше своих женщин барон фон Ольбрих — красавец, актер и писатель — обычно вел за собой, эта женщина увела его, захватила всего целиком. Она принадлежала к особому типу женщин, созданных для апокалиптических событий. Это была Богиня. С такой женщиной ничего не страшно. Именно она стала его самой настоящей музой. И не только! Она стала человеком, который организовал жизненное пространство и творческий процесс писателя Северного, то есть подвижническим путем превратила жизнь семьи в служение талантам мужа и отца.

О внешности Тамары Купер можно сказать так: красивая импозантная особа, с чуть азиатскими чертами лица (в роду были русские, китайцы, и американцы). Всегда очень модно одевалась. Жила в Берлине и Париже. Имела по тем временам весьма экстравагантную профессию: косметолог. Родилась в богатой купеческой семье, во время революции семья уехала в Японию, обосновалась в Йокогаме. Позднее, как часто бывало, дети разлетелись по всему свету. Будущая супруга писателя училась на косметолога в Берлине у известного в то время профессора Крамайера, стажировалась в Париже. Там, очевидно, и повстречалась с интересным загадочным русским, пленившим ее воображение. Несомненно, кроме эффектной внешности, она обладала чрезвычайно сильным характером. Арсений Северный утверждает: «если бы не мама, отец никогда не смог бы творить… Он был «богемистом» в лучшем и худшем смысле этого слова: вечно витал в облаках. Мама была человеком земным, знала почем фунт лиха, зарабатывала деньги и «продвигала» произведения отца. Конечно, они очень любили друг друга…».

Арсений Северный вспоминает, что «мама очень хорошо играла на рояле, хорошо пела. Папа на гитаре не играл. Любимым его романсом был «Гори, гори, моя звезда». Оба страшно курили, потом вместе бросили (правда, папа бросал дважды). Оба любили шампанское. Маминых друзей я не знаю…». Как уже упоминалось, одной из подруг (однокашниц) Тамары Северной была супруга французского консула в Шанхае. И еще о Тамаре Северной-Ольбрих известно, что она однажды, по воспоминаниям сына, была вызвана в дом к супруге Чан Кайши мадам Сун «делать ей лицо» для какого-то приема…

Словом, Тамара Северная заняла свою нишу в деловой среде тогдашнего Шанхая, обеспечивая «тылы» писателю и мужу, которого она полностью освободила от земных забот. Счастлив ли такой мужчина? Наверное. Ведь это его сбывшаяся сказка: красавица, умница, работящая, любящая, поющая, рожающая сына…. Отныне он принадлежал только этой женщине. Словом, вытянул наш романтический герой после стольких лет безвременья самый настоящий счастливый творческий билет!

Продолжение следует…

Об этом более подробно написано в одной из предыдущих глав («От понедельника до «Понедельника»).

Итак, Михаил Щербаков был низвергнут со своего пьедестала и руководить Содружеством стали менее сведущие в литературе художники и архитекторы, деятели шанхайской культуры,

более демократичные по настрою и творческим занятиям личности. ((Вот как комментировал критику докладов на литературных диспутах шанхайских журналист Лев Арнольдов: «Самое прискорбное в наших прениях то, что они удивительно напоминают другие наши шанхайские прения, в других шанхайских разного рода кружках и объединениях, не конструктивные, а деструктивные. О докладчике больше, чем о докладе, если о докладе, — то с обнаружением незнакомства на счет темы доклада, море слов, а смысла реченька. В чем и себя, между прочим, считаю иногда повинным… Нам как-то фатально начинает не хватать доброжелательства – поработает человек для нас, потрудится, подготовит доклад, прочтет его, а мы давай ругать! И то плохо, и это неудачно. И доклад не доклад, а очерк, и надо было то-то упомянуть, то-то и то-то особо подчеркнуть… Вообще российское всеобщее недовольство и наш максимализм. У взрослых на некоторых наших шанхайских общих собраниях бывает атмосфера куда более накаленной. Тут подчас докладчика не только критикуют, но бьют словесными батогами. Объясняется это нашим убеждением, что для дела надо ругать, а не хвалить. А также отчасти и нашей самоуверенностью. Нам все подай совершенное. Каждый из нас считает себя непременно равновеликим любому докладчику по знаниям. Каждый из нас спешит высказаться и обязательно не похвалить, а раскритиковать, если не выбранить «как следует», так чтобы помнил. И получается так подчас, особенно среди взрослых (к Чураевке это не относится), что потрудившийся для со-членского общего собрания докладчик, во-первых, слышит, что доклад его «не на тему» и «не по существу»; во-вторых, слышит, что не надо де было «затрагивать» ту тему, которую он затронул, а если затрагивать ее, то «надлежащим образом разработать», что доклад хорош «идеологически», полон мыслей, но страдает отсутствием фактов, или, наоборот, полон фактов, но страдает отсутствием мыслей; в-третьих, вообще высказываются в прениях сомнения, стоило ли докладчику браться за тему и надо ли ему вообще делать доклады… Докладчика от всего этого потока критики и замечаний бросает то в жар, то в холод. Чувствует он себя уже не докладчиком, а подсудимым». Источник: На докладе о Пастернаке. Л.Арнольдов //Шанхайская Заря, 15 октября 1933 г. – С.12.)) В начале 1930-х годов в Шанхае организовалось еще два известных литературно-художественных объединения, заседания которых нередко посещал П.Северный. Это – «Шанхайская Чураевка» (1933 г.) и «Восток» (1934 г.).

«Чураевка» сначала организовалась в Харбине в середине 1920-х годов. Это был момент национального самоопределения. Жизнь без России, без родного народа стала немыслима, туда направлялись все помыслы молодых работников. «Нужно жить и работать для России», — начертано было на знаменах «Чураевки» в Харбине. Молодая организация добилась достаточной известности и популярности среди культурных слоев города, став «центром для выявления сил и саморазвития» молодого пореволюционного поколения. На клубные занятия ходила в основном «зеленая по возрасту молодежь и еще более зеленая в смысле литературного стажа». Душой и организатором харбинской «Молодой Чураевки» являлся поэт и композитор Алексей Ачаир. Его ближайшими сотрудниками были молодые поэты Щеголев и Николай Светлов, секретарем был Владимир Слободчиков.

Из альбома В.Д. Жиганова «Русские в Шанхае»

Но вот «Николая Светлова судьба занесла в Шанхай, — писала Ю. Крузенштерн, — и он с группой своих единомышленников организовал отделение Чураевки в Шанхае. Во главе ее стоят лица, хорошо знакомые для тех, кто посещал Чураевку в Харбине: поэт Н. Светлов, председатель инициативной группы, поэт Н. Петерец, руководитель Литературной студии, инж. Л.Д. Густов, председатель Чураевки и др. Нечего и говорить, что шанхайской Чураевке пока далеко до харбинской. В ней всего человек 10-12, которые прилагают все усилия к тому, чтобы сплотить всех местных поэтов и писателей и художников, создать по образцу Харбина нечто вроде клуба. Клуба, где можно было бы интересно и содержательно провести вечер, послушать произведения начинающих авторов, а тем, в свою очередь, выслушать мнения о себе, так как только беспристрастная, честная и дружелюбная критика дает людям возможность совершенствоваться в их работе». ((Merry Devil. Чураевка в Шанхае //Шанхайская Заря, 3 сентября 1933 г. – С.14.))За это время студия сумела объединить многих шанхайских поэтов и беллетристов. На заседаниях шанхайских чураевцев читались и обсуждались не только произведения молодых авторов, но разбирались серьезные общеэмигрантские и мировые литературные процессы, например, обсуждалась уже упоминавшаяся нами статья Юрия Терапиано в «Числах», посвященная вопросу об отделении эмиграции от России. «Вопрос о том, сделалась ли эмиграция «новой славянской народностью», замкнутой в самой себе, или наоборот вполне национальна, — оказался достаточно наболевшим, и прения о нем не только затянулись за полночь, но и не кончились. Продолжение их перенесено на следующую пятницу», — писал журналист. ((В Чураевке //Шанхайская Заря, 22 октября 1933 г. — С.15.))Кроме литературной секции Чураевки, стала функционировать еще одна студия – научная, собрания которой тоже должны были проходить еженедельно (фактически проводились реже). Позднее планировались еще 2 студии — музыкальная и драматическая, но они так и остались в планах. Что касается идеологии, то основы «Чураевки» определил ее председатель: «Нас во многом интересует Восток, мы не чувствуем себя здесь окончательно затерянными, но сердцем своим мы всегда со своей нацией. Мы следим за каждым культурным явлением современной России, мы изучаем и тщательно анализируем произведения подъяремных советских писателей. Мы с большим уважением относимся ко всем проявлениям западноевропейской эмигрантской мысли. Мы будим мысли и создаем движение здесь на Востоке. Мы считаем, что честно исполняем наш долг перед родиной, воспитывая для нее культурных работников, недостаток которых ею уже сейчас резко чувствуется». ((Чураевка в Шанхае //Шанхайская Заря, 30 сентября 1933 г. – С.6. См. также: «Мне пришлось уйти после двух чудесно проведенных часов среди русской молодежи. Пишущей, думающей и говорящей в космополитическом Шанхае, на нашем здесь не всегда и не всеми ценимом великом, замечательном, а главное — родном нашем — русском языке. В Чураевке все говорят чудесно по-русски, без дешевого пересыпания фраз шанхайскими словечками, в Чураевке искренне и трепетно любят русскую литературу и русскую поэзию, в Чураевке работают над языком, над словесным материалом. Среди чураевцев есть уже определенные таланты, о которых, наверное, еще заговорят со временем не только в Шанхае, но может быть, и в России. Эти строчки впечатлений написаны с целью поблагодарить чураевцев и пожелать им плодотворной работы на Пути служения в Шанхае русскому словесному искусству /На докладе о Пастернаке. Л.Арнольдов //Шанхайская Заря, 15 октября 1933 г. – С.12.))Сходные творческие ориентиры для себя определила и новая организация «Восток», в инициативную группу которой вошли все те, кто не успел реализоваться ни в «Понедельнике» (туда принимались лишь опытные литераторы), ни в «Чураевке» (куда стекались в основном известные молодые поэты).Несмотря на большую загруженность общественными поручениями и работой, П.Северный сумел стать активным участником и объединения «Восток». Официальным печатным органом объединения «Шатер» стал литературно-художественный сборник «Врата», 2 номера которого вышли в Шанхае. Первый сборник вышел в 1934 г., в рецензии о котором писалось: «Содержание этой книги разнообразно, интересно и указывает на стремление составителей сборника быть строгими к самим себе. …Появление на свет книги “Врата” является событием не только в художественной жизни Дальнего Востока, но и всей русской зарубежной литературы. Нужно было много любви к делу, усилий и труда, чтобы провести в жизнь издание такого сборника в трудных условиях нашего занятого эмигрантского существования, а тем более при теперешнем экономическом кризисе. Нужно надеяться, что русская читающая публика поддержит своим вниманием культурную и вдумчивую работу руководителей объединения “Восток”.

Сборник заканчивался краткой информацией о работе, сделанной объединением “Восток” с момента его возникновения, и затем – довольно объемистым библиографическим отделом, вмещающим отзывы о большинстве книг, выпущенных в последнее время на Дальнем Востоке. Рецензент писал: «Можно не соглашаться с мнениями рецензирующих о тех или иных книгах, но самую попытку серьезного критического подхода к местным изданиям нельзя не приветствовать». ((«Врата». 1-я Книга Дальневосточных литературно-художественных сборников объединения «Восток». //Шанхайская Заря, 17 апреля 1934 г. – С.5.))

Заметим, что «бунт» многих молодых понедельниковцев против критики М.Щербакова был спровоцирован уничтожающей критикой последнего по отношению ко многим молодым товарищам, издавшим во «Вратах» свои работы. Известно только, что в апреле 1934 г. М. Щербаков навсегда покинул «Понедельник». Тем не менее, он оставался признанным критиком не только городских литобъединений, но и всего литпространства русского Китая, зарекомендовав себя как самый эрудированный современник — литератор и писатель.

Отметим, что уже осенью 1935 г. «Чураевка» и «Восток» объединились под названием «Шатер», создав новое литературно-музыкально-худо-жествен¬ное и научное объединение. Можно сказать, что нереализовавшиеся планы музыкальной и художественной секций «Чураевки» оформились в объединении «Восток». К тому же «восточная тема» давно уже волновала русскую интеллигенцию Шанхая, и теперь можно было без всяких сомнений отдавать на заседания восточников свои произведения, исследующие Китай и китайцев, религии, связь запад-восток, россияне-китайцы, Восток и Россия, мировая философия и пути развития будущего и т.д. Председателем «Шатра» стал профессор Шанхайской Национальной Консерватории С.С.Аксаков. ((«Чураевка» и «Восток» укрылись под «Шатром» //Шанхайская Заря, 4 ноября 1935. – С. 4.))

Из альбома В.Д.Жиганова «Русские в Шанхае»

Еще одного возникшее 1 ноября 1933 г. в Шанхае творческое объединение — «ХЛАМ», название которого было составлено из 4-х начальных букв богемных категорий — Художников, Литераторов, Артистов и Музыкантов. Объединение ставило своей целью организацию богемных вечеров, участниками и исполнителями которых явятся сами же посетители этих вечеров. Инициативная группа «ХЛАМа» или его «ядро» включало в свой состав известных русскому Шанхаю представителей всех видов искусств: балетмейстера Э.И.Элирова, корреспондента А.В.Петрова (Полишинеля), музыкантов А.Г.Бершадского, А.О.Кирсанова, художника Л.В.Сквирского (эти 5 человек являлись руководителями), а также В.Г.Шушлина, В.В.Панову-Рихтер, режиссера драмы З.А.Прибыткову, П.А.Дьякова, главного редактора «Шанхайской Зари» Л.В.Арнольдова, поэта М.Ц.Спургота, писателей В.С.Валя, П.А.Северного и других.Днем встреч «богемцев» была назначена среда, поэтому нередко вместо ХЛАМа в периодике встречались объявления типа «Очередная «Среда» состоится там-то». Если другие литературно-художественные объединения стремились заниматься серьезной работой и воспитанием новых представителей русской культуры и литературы, то ХЛАМ занимался исключительно организацией досуга, составлением специальных программ, которые готовились силами «богемистов» и включали в себя ряд совершенно оригинальных номеров. Вход на вечера богемы был бесплатным, по рассылаемым извещениям. (( Шанхайская Заря, 30 октября 1933 г. — С.4.)) С самого дня создания Содружество приобрело огромную популярность, привлекая к себе многих людей. Постоянных членов Содружества было 70 с лишним человек, а с 17 февраля 1934 г. ХЛАМ был зарегистрирован в Генеральном консульстве Франции в Шанхае как общественное творческое объединение. Только на протяжении четырех лет с ноября 1933 г. по май 1936 г. хламисты провели 70 мероприятий, а ежегодное среднее число участников зимнего сезона Содружества составило 1500 человек.

П.А.Северный вместе с другими соратниками вошел в Совет Правления ХЛАМа, и вместе с ним упоминавшиеся активисты-руководители: Э.И.Элиров, А.В.Петров, Л.В.Сквирский, М.Ц.Спургот, П.А.Дьяков, З.А.Прибыткова, Б.С.Захаров, В.В.Панова-Рихтер, Л.А.Далевич, А.Я.Рихтер. В разные годы Северный был членом Ревизионной комиссии ХЛАМа, а вместе с упоминавшимся ранее В.Лоренцем – был членом Фонда взаимопомощи; позднее хламистами был создан Комитет искусства (в него вошли шанхайцы — выдающиеся представители различных областей культуры и искусства, такие как музыкант и педагог Б.М.Лазарев, редактор газеты Л.В.Арнольдов, художник М.А.Кичигин, режиссер З.А.Прибыткова).

ХЛАМисты ежегодно избирали лучших представителей своего объединения – «Мисс ХЛАМ» и «Мистера ХЛАМ», так называемых ХЛАМ-папу и ХЛАМ-маму. Лавровых венков удостаивались самые талантливые, самые популярные знаменитости в области культуры и искусства. Ими стали актриса В.В.Панова-Рихтер и писатель и журналист А.В.Петров (1933-1934 гг.); художники Т.П.Хомякова и Л.В.Сквирский (1934-1935 гг.); молодая драматическая актриса Тамара Птицына и поэт Михаил Спургот (1935-1936 гг.). Известно, что после избрания мисс ХЛАМ замечательной артистки В.В. Пановой, был дополнительно отпразднован ее бенефис, на котором П.А.Северный выступил с чтением стихов Анны Ахматовой. (( Вечер ХЛАМа //Шанхайская Заря, 27 апреля 1934 г. – С.6.))

ХЛАМ устраивал и тематические вечера, на которых обсуждались вопросы, касающиеся различных областей культуры и искусства, читались научные доклады и происходил обмен информацией. ((Жиганов В.Д. Русские в Шанхае. – Шанхай, 1936. – С. 74-75; Шанхайская Заря. – 1933. – 30 октября. – С.4; там же. – 1933. – 02 ноября. – С.4; там же. – 1933. – 15 ноября. – С.4; там же. – 1934. – 18 февраля. – С.5; там же. – 1934. – 21 марта. – С.4; там же. – 1934. – 04 апреля. – С.5; там же. – 1934. – 10 мая. – С. 5; там же. – 1934 – 22 мая. – С. 7; там же. – 1934. – 2 ноября. – С. 9; там же. – 1935. – 23 ноября. – С.5; там же. – 1935. – 11 декабря. – С.5; там же. – 1941. – 12 сентября. – С.3; Слово. – 1938. – 07 апреля. – С. 4; там же. – 1940. – 08 декабря. – С.6; там же. – 1941. – 02 сентября. – С.4. См. также: Ван Чжичэн, указ.соч., с. 609-611.)) «Среды» ХЛАМа стали одними из самых любимых мероприятий в среде шанхайской русской эмиграции, а членами Содружества могли стать не только писатели, поэты, художники, музыканты или артисты драмы, оперы и балета, известные представители разных областей культуры и искусства, но и репортеры и корреспонденты, деятели кинематографа и вся творческо-пишущая братия. Здесь были завсегдатаями все представители объединений, получившие шутливое название «богемистов» Шанхая. Здесь проводили свой досуг, здесь шутили и отдыхали, здесь искрился пульс творческой молодежи и не молодежи, так как хламистом мог стать любой творческий человек, независимо от возраста.

Из альбома В.Д.Жиганова «Русские в Шанхае»

Хламисты кроме того, стремились встретиться со всеми известными представителями мировой художественной культуры, которые так или иначе попадали в Шанхай. Именно на этих встречах П.А.Северный вместе с другими шанхайскими «богемистами» познакомился с самыми выдающимися представителями мировой богемы. Так, в разные годы они встречались с чемпионом мира шахматистом А.А.Алехиным, русским басом Ф.И.Шаляпиным, певцом А.Н.Вертинским, исполнителем песенок разных народов Виктором Хенкиным, выдающимся композитором А.Авшоломовым, популярным французским писателем Морисом Декобра, автором популярной теории по омоложению человечества доктором С.Вороновым, художником и философом ак. Н.К.Рерихом, китайским артистом Мей Ланфаном, голливудско-гонконгским артистом Чарли Чаном (предшественник современного нам Джеки Чана), со многими другими мировыми и местными знаменитостями (С.С.Аксаковым, А.И.Яроном, А.З.Кармелинским, С.А.Шушлиным, и др.).Таким образом, можно утверждать, что к 1935 году в Шанхае уже определились главные точки «культивации» молодых литературных сил: Понедельник, Чураевка, Восток, ХЛАМ. Литературно-драматическая секция «Четверг» при еврейском клубе (ЛХК) охватывала силы еврейской колонии и опереточных артистов, что в известном смысле ограничивало круг ее влияния. Возможно, кроме жанровых отличий, эти силы чуть отличались возрастными пределами, но утверждать не беремся.

Известно лишь, что наиболее «взрослой» и опытной на литературном небосклоне русского Шанхая к середине 1930-х оставалась группа «содружников» «Понедельника». Тем не менее, формальная принадлежность к одному литературному объединению не исключала посещения заседаний другого объединения в качестве гостя. Так, на некоторые заседания чураевской «Пятницы» нередко приглашались члены правления «Понедельника», как это было, например, в октябре 1933 г., когда докладчиком выступил поэт Николай Петерец в небольшом, но содержательном докладе «О Тургеневе». Тогда газеты отмечали, что «очередная «Пятница» литературной студии шанхайской Чураевки прошла оживленно и привлекла ряд представителей местной богемы». (( Собрание Чураевки //Шанхайская Заря, 2 октября 1933 г. – С.3.))

Такова была обстановка в общественных и культурных кругах русского Шанхая середины 1930-х годов. Незаметно русская эмиграция в Китае подошла к еще одному историческому этапу своего существования: от пережитого тяжелого становления (пришедшегося на 1920-е годы) – к укоренению в местных условиях и экономическому и культурному расцвету. Расцвет этот пришелся на середину 1930-х годов.

Второй выпуск сборника «Врата» (конец 1934 г.), а вслед за ним опубликованная в одной из шанхайских газет рецензия на книгу П.Северного «Косая Мадонна» неожиданно для всех стали причиной серьезного инцидента в творческом союзе беллетристов и писателей Шанхая, и в центре его оказался герой нашего повествования – Павел Северный.

«Уже сейчас, — писала белоэмигрантская газета, — масса железнодорожников, состоявших не только в сов. гражданстве, сколько в советском «паспортстве» очень озабочена своей дальнейшей судьбой. … Назваться советским груздем – это одно, а полезть в советский кузов – это другое! О социалистическом отечестве мнение у держателей сов-паспортов невысокое, и желания ближе с ним познакомиться, как показал ряд примеров, нет никакого. В результате уже сейчас в Харбине начался усиленный выход из советского подданства.… В Шанхае уже появились передовые разведчики эмигрантов-оборотней, нащупывающие местную обстановку и возможность бросить здесь свой якорь. Таким образом, местной эмиграции предстоит столкнуться с новой категорией зарубежных русских, своеобразных невозвращенцев из советской каноссы, побывавших под красной эгидой, но не побывавших на территории СССР. «Редиски», как метко прозвали их в Харбине, расстаются со своим внешним защитным покровом ввиду не только минования в нем надобности, но и опасности его дальнейшего использования.

…До сего времени Шанхай знал эмиграцию военную, оказавшуюся за рубежом в результате известного всем финала белой борьбы. Затем в Шанхай пришла из Харбина волна эмиграции экономической, уходившей от слишком тесного зажима клещей кризиса, в поисках новых более богатых ресурсами и возможностями мест. Теперь же Шанхаю предстоит познакомиться с новым видом эмиграции – редисками, ничего не имеющими против произрастания на советских огородах за границей, но не терпящими пересадки на советскую землю». ((В. Ростовцев. Судьба «редисок» //Вечерняя Заря, 4 июля 1933. — С. 2))

В шанхайских эмигрантских газетах массово появляются статьи о бывших совподданных, которые не просто не хотят уезжать в СССР, — они прибудут в Шанхай в качестве конкурентов и дешевой рабочей силы. Некоторые статьи непримиримы к идеологическим противникам: «25.000 сов.подданных на КВЖД под ударом», «Бюро Общественной Безопасности устанавливает личность русских эмигрантов в Шанхае», а некоторые — проникнуты сочувствием: «6.000 сов.граждан выехало из Маньчжурии за месяц», «Хорошо ехать в СССР, если надоело жить. Завербованные невольники – лаконический язык ГПУ», ((Вечерняя Заря, 18 июля 1933. С.3; Вечерняя Заря, 23 июля 1935 г. С. 2; Слово, 5 ноября 1935 г. – С.2)) ведь среди отъезжающих – большое число художников, артистов, писателей, музыкантов, просто хороших знакомых, которые не смогли избежать отъезда. Этих талантливых людей откровенно жаль. Но те, кто переселяется в Шанхай и дальше на юг, — их надобно бояться, ибо они расколют так долго устанавливаемое равновесие и будут «раскачивать» колонию до тех пор, пока вся она не распадется на мелкие группировки.

Профессор Ван Чжичэн

Китайский ученый Ван Чжичэн, автор книги «История русской эмиграции в Шанхае», ((Ван Чжичэн. Русская эмиграция в Шанхае. М., Русский путь, 2008. 576 с.)) с иронией заметил, что если в Шанхае встречались трое русских, — то у них уже было две партии! Так он прокомментировал кажущуюся «общность» и единство русской колонии. Ретроспективно накал идеологической борьбы временно могли снижать внешние обстоятельства: первоначально тяжелое бедняцкое существование, китайско-советские конфликты, экономический кризис, даже Трехреченский инцидент (вооруженное нападение красноармейцев на эмигрантский поселок) и т.д., но, немного оправившись от ударов, — русская эмиграция вновь сшибалась в битве за чистоту своих рядов, проявляя животное неприятие большевизма. А время шло, и люди менялись, менялось их мировоззрение. Бывшая молодежь взрослела, старики потихоньку ослабевали, новое поколение не собиралось участвовать в идеологических дрязгах, ибо менялся вектор их интересов, нужно было выживать в многонациональном окружающем пространстве, где русский язык и русское прошлое уже не котировались…

Так и П.Северный, уже пересматривал многое из прошлого с новой точки зрения, с новых позиций. Как-то однажды по поводу гражданской войны он сказал горько и сокровенно: «а мне всех жаль – и белых, и красных. Каждая сторона потеряла главное: Россию», чем вызвал небывалый гнев убежденных антисоветчиков. Поскольку он тесно общался в том числе и с военными, бывшими сослуживцами и ныне членами военных организаций в Шанхае, его «примиренческая» в известном смысле позиция показалась антипатриотичной по отношению к былой России, чуть ли не предательством. Инакомыслия в белом Шанхае не терпели. Те же процессы в скрытом латентном виде происходили и на литературно-художественном фронте.

В конце 1933 — начале 1934 гг. содружество «Понедельник» пережило кризис, поскольку старшее поколение литераторов «не признавало права младших на самостоятельность, а младшее бунтовало». Старшие, по мнению молодняка, тоже не являли собой генерацию великих писателей современности, и поэтому кризис был налицо. Молодые эмигрантские литераторы в Содружестве начали тяготиться сковывающими творчество формальными правилами и рамками, и это привело к тому, что весной 1934 г. объединение пережило раскол, хотя и после этого продолжало свою деятельность. Председателем стал В.С.Валь, а затем его сменил художник М.А.Кичигин. Содружество продолжало частенько устраивать литературные вечера, дабы «объединить литературные силы русских эмигрантов в Шанхае». ((По материалам шанхайской периодики 1933-1935 гг.))

В истории ничего нельзя утверждать категорически. Однако не исключено, что «бунт» молодежи на «Понедельнике», показавший неприятие диктата и постоянных нравоучений, — как раз был спровоцирован, во-первых, внешними обстоятельствами (увеличением числа инакомыслящих в Шанхае), а во-вторых, — взрослением и ростом писательских амбиций вчерашних понедельниковских «аспирантов». Думается, что П.Северный волей-неволей относился к лагерю «взрослого поколения» или, по крайней мере, старших товарищей, тем удивительно, что беспощадная критика М.Щербаковым творческих исканий товарища обрушилась на П.Северного всей мощью сильного опытного литератора. Он выступил против только-только становящегося на ноги самодеятельного писателя, хотя и сверстника по годам, но не получившего сколь-нибудь качественного литературного образования (о чем чуть позже). Для понимания ситуации необходимо развернуть литературно-художественную картину, сложившуюся в Желтом Вавилоне в первой половине 1930-х гг. Но подробнее об этом – в следующей главе.

Продолжение следует…

Сам план этого мемориала повторил планировку старого иностранного кладбища: центральная аллея, доходящая почти до самых задворок, упирается в крытый павильон. В помещениях павильона расположены фотогалереи, коллажи — свидетельства жизненного пути супруги великого Суня.

Не все знают, что три дочери известнейшего банкира Цинского Китая стали женами знаменитых общественных деятелей и политиков ХХ века. Старшая сестра Сун Айлин вышла замуж за министра финансов Китайской Республики; средняя, самая красивая, – за лидера национально-демократического движения Китая Сунь Ятсена; младшая, самая бойкая и амбициозная, — за «китайского Бонапарта» – генералиссимуса Китайской Республики Чан Кайши.

16 мая 1981 года, всего за 13 дней до смерти, Сун Цинлин была избрана «почётным Председателем КНР». Можно сказать, «почетный Ленин» в женском обличье. Скончалась Сун Цинлин в возрасте 88 лет.

Не доходя пятидесяти метров до центрального павильона, по правой стороне, перпендикулярно центральной аллее, находится еще одна аллея, которая ведет непосредственно к памятнику Сун Цинлин, за которым, собственно, и находится ее могила. Рядом захоронены ее мать и дети, умершие во младенчестве. За павильоном и чуть правее от центральной аллеи в подражание западным погостам китайцы устроили своего рода «Новодевичье кладбище», где на зеленых лужайках под красивыми плитами и памятниками захоронены известные поэты, писатели, общественные деятели Китая. В 1982 г. старые плиты с могил иностранных захоронений были уничтожены, свезены в сторону бульдозерами, говорят, что некоторые из этих плит попали в фундамент Мемориала. Но все это лишь предисловие к нашей истории.

С объявлением в начале 1980-х годов политики реформ и открытости, в Шанхай устремились потомки бывшей еврейской колонии сефардов (иудеи приехавшие из Израиля и США). Сефарды были известны как самые богатые из иностранцев, вложивших в строительство города в первой половине ХХ века миллионы долларов. В числе самых заметных — знаменитые еврейские торговцы и предприниматели Хардуны и Сассуны. Их потомки для начала добились от правительств КНР и Шанхая разрешения восстановить старые синагоги (их две старинных, а третья – относительный новодел, построена в конце 1920-х годов эмигрантами-россиянами). Предприимчивые евреи снова вложили кучу денег в городские структуры, вновь восстановили утерянную, как казалось, навсегда, выгодную международную торговлю с новым Китаем, подписали всяческие договоры о сотрудничестве Израиля и США с КНР. Но вскоре разразился скандал: потомки шанхайской еврейской колонии потянулись посмотреть могилы предков. Приехали — а захоронений предков-то и нет! И след простыл, и ничегошеньки не осталось! А вместо старого еврейского кладбища стоит новенький Мемориал Сун Цинлин!

Вот тогда иностранные гости стали грозить и гневаться, пошли заявления, что КНР нарушило всяческие правила приличия и т.п. В такой обстановке китайцы стали опасаться что поток инвестиций в экономику страны может значительно сократиться. К тому же объявленные реформы и политика открытости оказались под прицелом критики со стороны мировой общественности.

Тогда власти решили сделать следующее: раз наши гости так хотят иметь мемориальное кладбище еврейской и других колоний, хорошо! Давайте посмотрим, что осталось после строительства мемориала Сун Цинлин. Оказалось, что на его задворках еще продолжали валяться разбитые старые плиты с надписями. В архивах также сохранилось немало фотографий со старых иностранных кладбищ. Китайцы скопировали сохранившиеся имена на однообразные таблички и выделили небольшой участок размером примерно 300 х 50 м, на котором расположили изготовленные таблички рядами по национальному признаку: португальцы, немцы, евреи… Могилы Хардунов — главные, с большими плитами, в несколько раз больше других стандартных табличек, подтверждают версию о прямом отношении их потомков к созданию мемориального участка. Есть там и русские имена и фамилии, например: Igor Vasilievitch Ivanoff и некоторые другие. На некоторых табличках, но далеко не на всех, были выбиты также даты рождения и смерти.

Вот такую историю поддельного кладбища поведал мне один шанхайский историк, учившийся в докторантуре в нашем Восточно-китайском педагоги-ческом университете.

Перед отъездом из Китая я провела на этом «кладбище» несколько дней, переписывая в тетрадочку все имена без исключения. Некоторые имена и фамилии были высечены на китайском языке. Их трудно было идентифицировать, так как они зачастую представляли собой транскрибированное отображение имени иностранца, но было ясно, что некоторые имена были явно русского звучания. У меня была цель все это разобрать на досуге. Но эту тетрадь со многими другими материалами по эмиграции у меня украли вместе с сумкой с другими вещами незадолго до отъ-езда, до сих пор горюю! Очень надеюсь завершить свое исследование, вернувшись в Китай.

М.Кичигин. Певички. Из собрания ЯХМ

Дружба с художником М.А.Кичигиным. Замечательный русский художник М.А. Кичигин попал в Китай, как и многие, в годы гражданской войны. До этого он преподавал в Екатеринбурге в художественном училище. Он был старше Павла Северного на 17 лет, но это не помешало им подружиться еще в Харбине, где Кичигин основал студию «Лотос». Кичигин был прекрасным художником-портретистом. Кочуя по русским городам Китая со своими выставками, Кичигин приехал в Шанхай и был очарован этим городом. Этому способствовал также финансовый успех выставки, его картины были прекрасно приняты русской и иностранной публикой. Так художник решил остаться в Шанхае.

Став популярным живописцем в этом многонациональном городе, он завел большую мастерскую, где периодически «квартировали» его друзья и приятели, переселяющиеся из Харбина в Шанхай в поисках счастья. Не исключено, что П.Северный мог воспользоваться гостеприимством М.А.Кичигина в 1933 году, когда появился в Шанхае после путешествия по северным провинциям. Поскольку М.А.Кичигин был одним из основателей и даже стал председателем содружества «Понедельник», связь между этими людьми очевидна. Еще в 1930-м году, во время одной из самых нашумевших кичигинских выставок, П. Северный поместил свой репортаж с вернисажа в газете «Слово»:

М.А.Кичигин

«…Вчерашний вернисаж, собравший большое количество зрителей всех национальностей, а также количество уже проданных полотен свидетельствуют об интересе, проявленном к творчеству нашего соотечественника. Прямо напротив входа на драпировке висит красочная, написанная в «малявинских» тонах, композиция, изображающая крестьянскую свадьбу на Урале. Краски взяты полной силой, крайне смело и как в то же время они гармоничны. А слева сгруппированы портреты, каких, наверное, уже давно не видел Шанхай. Здесь мастерство художника сказалось вовсю, забываешь, что находишься в комнате и чувствуешь себя на одной из больших столичных выставок…

Крайне изящны по рисунку и благородству линий портреты сангиной и углем. Это изящество линий и мастерство рисунка мы видим и в многочисленных этюдах тела. Эти «ню» набросаны уверенной рукой мастера, не стесняющегося позой и ракурсом, и свидетельствуют о громадной школе, пройденной художником.

Прелестны по своему тону и своеобразности этюды из монгольской жизни. Правая стена вся занята пейзажем. Китай здесь изображен ярко и колоритно, полотна насыщены светом и залитым солнцем. Останавливают на стене глаз группа джонок, ярко освещенных вечерним солнцем. Хороши по колориту и настроению виды Цинанфу и старых китайских монастырей.

Художником проделан колоссальный труд, собран громадный материал и жалко, что условия эмигрантской жизни и необходимость постоянно думать о заработке не позволили ему еще претворить этот материал в большие самостоятельные произведения. Это стремление художника к самостоятельности мы видим в довольно многочисленных графиках в русском стиле, которым он посвящал с очевидной любовью свои немногочисленные  досуги». ((Выставка М.А. Кичигина //Слово, 9 февраля 1930 г. – С.9.))

В коллекции уцелевших картин из собрания П.Северного есть замечательный этюд кисти художника М.Кичигина «Голова китайца». Этюдов этой работы художника известно несколько, но в собрании Северного – лучший. Этот рисунок был подарен П.Северному автором. Эта картина пережила тяжелое время японской оккупации в Шанхае, годы войны, время гражданского противостояния в Китае после 1945 года, переезд в СССР, почти 20-летнее хранение в сарае у чужих людей…. И это – своего рода символ нерушимости дружбы и поддержки художника и писателя, о чем рассказ впереди…

В своих ранних произведениях П. Северный часто рисует мир, влияющий на формирование  культурного образованного человека, за то, что составляет в конечном итоге его мировоззрение и представление о счастье. Мир героя показан через окружающее: «…Внутренняя обстановка говорила об изысканности и вкусе хозяина. В комнате было много картин, две из них почти во всю стену. На стенах висело старинное китайское оружие…. В углу, задрапированном шкурой тигра, стоял рояль, а рядом на точеных подставках тяжелые шандалы со свечами. Сервировка стола, где хрусталь в серебре и фарфор чередовались, создавала ласкающие глаз блики. В библиотеке были книги русских классиков и новейших писателей, а также всевозможные иллюстрированные журналы на разных языках. В доме не было электричества… Тем не менее, в кабинете хозяина был особенный простой уют. Во всем чувствовалась жизнь человека с тонкой душой» [изложено с купюрами, из книги «Озеро голубой цапли»]. ((Описание обстановки таежного жилища одинокого героя на лесной концессии из повести П. Северного «Озеро голубой цапли». Шанхай, 1937 г.))

В представлении П.Северного современный «рыцарь без страха и упрека» должен быть окружен живописью, тесно связан с литературой, с природой, которая дополняет и наполняет жизнь человека. У него есть свой кодекс чести, благородное отношение к женщине (пусть даже не самого достойного поведения)… Здесь отражены образы наивного детства с рыцарскими представлениями о благородстве и чести, нечеткие мечты о богатстве и комфорте, и – отсутствие всего этого в реальной жизни. Интересно, что эта воображаемая писателем обстановка и жизнь  мужчины-борца – те самые, к которым он сам стремился, и которым, возможно, сам он старался соответствовать. Ибо вне представления о добре и зле и без умения определить ориентиры не может сложиться художник.

Знакомства с известными людьми. 1935-й год стал рубежным еще и потому, что в Шанхай приезжают мировые знаменитости: в феврале – знаменитый пластический хирург и автор популярной теории по омоложению человечества доктор С.Воронов (прототип профессора в «Собачьем сердце» М.Булгакова);

В марте — многоликий артист, исполнитель песенок города и толпы Виктор Хенкин и известнейший композитор Оскар Строк;

Мей Лан-фан

В августе – знаменитый китайский артист Мэй Лан-фан, который только что вернулся из мирового турне, начавшегося с гастролей по СССР. На встрече в совконсульстве Шанхая Мэй Лан-фан благодарил за прием, который был ему оказан в СССР, и ту помощь, которая была проведена советским правительством в деле популяризации китайского искусства. ((Прием в честь Мэй Лан-фана //Вечерняя Заря, 15 августа 1935. – С.4.))  Надо отметить, что в те годы большинство китайцев, даже политиков, почти не отличали русских по политическим убеждениям: советские, белоэмигранты, безгражданские, принявшие другие подданства – русские для них были едины. Возможно, поэтому после гастролей по СССР Мэй Лан-фан так сдружился с русскими в Шанхае: и советскими, и несоветскими. Свободно владевший английским, Мэй Лан-фан легко общался с иностранцами в Шанхае, вел жизнь на широкую ногу, сделавшись «шанхай»-лендером, осев в Шанхае и поселившись на территории французской концессии (как раз недалеко от особняка, который снимали Северные-Ольбрих);

В сентябре  Шанхай посещает знаменитый художник, философ и археолог Н.К.Рерих (с которым у Павла Северного завязалась переписка и личные отношения, о чем чуть ниже);

В ноябре в Шанхай с гастролями приезжают Кира и Борис Лиссаневичи (хореографический дуэт, артисты русского балета С.П.Дягилева), с ними «хламисты» устроили большой вечер; ((Кира и Борис Лиссаневич о вкусах балетоманов Европы и Д.Востока //Шанхайская Заря, 13 ноября 1935 г. – С. 4. Для непосвященных: Борис Лиссаневич стал затем большим человеком в Непале, стал министром культуры при молодом короле, сделал большую карьеру.))

В декабре в Шанхай прибывает А.Н.Вертинский, который был совершенно очарован городом и большущей русской колонией, заявив:  «Русский Шанхай – кусочек старой России. Я нашел в русском Шанхае то, что потерял 17 лет тому назад». ((Русский Шанхай – кусочек старой России. Вертинский нашел в русском Шанхае то, что потерял 17 лет тому назад //Слово, 11 декабря 1935 г. – С.6.)) Певец так тепло был принят русскими шанхайцами (а позднее – русскими харбинцами), что решил остаться на Дальнем Востоке еще на некоторое время. Известно, что «хламисты» устроили встречу с А.Н. Вертинским в Шанхае 4 декабря 1935 года. Относительно общения Северного  с Вертинским подробностей, увы, нет, но сын писателя —  Арсений Павлович помнит, что А.Н. подарил Северному свою фотографию с дарственной надписью, которая хранилась в семейном архиве.

А 30 декабря 1935 г. все шанхайские газеты взорвались новостью: «Ф.И.Шаляпин едет с женой и дочерью на Дальний Восток»! (приехал в Шанхай 20 января 1936 г.). П.Северный в числе других избранных из художественной богемы Шанхая встречал семью Шаляпиных на пароходе. Шаляпин направлялся на гастроли в Японию, был подписан контракт. По просьбе харбинцев и шанхайцев великий русский певец согласился после японских гастролей провести два концерта в Шанхае и Харбине. Во всех шанхайских газетах – русскоязычных, английских, французских, китайских приезд певца приветствовался самым восторженным образом. П.Северный опубликовал в газете несколько строк, посвященных Ф.И.Шаляпину под названием «ЕМУ». ((Ему // Новости дня, 20 января 1936 г. – С.1. Из личного архива Арсения Северного))

Павел Северный под впечатлением от встречи с Шаляпиным на следующий день опубликовал небольшое эссе «Руки Шаляпина». ((Руки Шаляпина //Шанхайская Заря, 23 февраля 1936 г. – С. 1.))  В семейном архиве отыскалась вырезка из этой газеты. Вот текст этого эссе (в сокращении).

Ф.Шаляпин. Портрет работы шанхайского художника А.Ярона, 1936

«Федор Шаляпин. Величественность и  простота во всем облике. Оживший богатырь русской былины. В облике Шаляпина предельное благородство и возвышенность души утончают мощь физической силы. Такими были колоссы в прошлой России. Высокий. Упруго-стройный. Все движения подчеркнуто музыкальны и гибки. В облике Шаляпина сильнее всего поражают лицо и руки. Скульптура головы создана природой и жизнью, она почти всегда откинута назад. Смелые черты лица. Только жизнь имела право на этом лице провести линии морщин. Вдохновенное лицо. Иней пережитых метелей блестит в прядях волос. Глаза Шаляпина смотрят из глубоких орбит, сквозь кустики бровей. Когда смотришь в них, они удивительно колдуют теплом и лаской души. Эти глаза видели в своей жизни страдание и радость. Рассудок научил их подчинять и повелевать. Но рассудок не смог заставить их потерять способность нежно, по-детски, смеяться. Такие глаза в обычной жизни не умеют лгать. Они нежны и ободряющи, когда искренне заинтересованы. Они жестоки и уничтожающи, когда безразличны. Улыбки на лице Шаляпина живут самостоятельной жизнью, мускулы рождают их жизнь. Улыбки оживляют рисунок ролей, оттеняют волю, заканчивают все контуры…

Но лицо, глаза, губы без рук Шаляпина не дают полноты и законченности его образа. Его руки буквально ошеломляют, потрясая своей непостижимой силой жизни. Движения пальцев завораживают. На первый взгляд, это холеные руки аристократа, в любой момент могущие стать руками музыканта. Порой в руках уверенность и цепкость скульптора. Они научены всегда добиваться победы, в них есть, пожалуй, даже что-то хищное. Эти руки способны также крепко держать топор. Чувствуется, что они выдержали суровый экзамен, предъявленный жизнью…

Руки – зеркало души. В облике Шаляпина руки запоминаются прежде и сильнее всего, ибо в них отражение его настроений, иллюстрация его мыслей и слов. Страдание опутывает их шнурками вен. Радость разглаживает эти путы. В этих руках – душа артиста. Они создают предельный облик гения, соединяя артиста и человека. Произведения его рук нельзя перечесть. Разве забывается крестное знамение, конвульсивное трепетание пальцев умирающего Бориса Годунова? Разве кто-нибудь способен повторить хохот рук торжествующего Мефистофеля? А лукавая хитрость в руках Дона Базилио?… В них, и только в их власти чеканка гениальных образов Шаляпина. А в жизни? Разве их жесты, гипнотизируя, не помогают рассудку перечитывать души людей?

Эти руки создают мастерство его грима. Можно не видеть лица, не обязательно слышать слова, но достаточно видеть только руки, чтобы знать настроение их господина. Достаточно увидеть руки Шаляпина только раз, чтобы навсегда сохранить их в своей памяти. Руки Шаляпина помогают постичь и понять его гениальность».

Ф.Шаляпин и шанхайская богема

Представители шанхайской богемы сумели не только встретиться с Ф.И.Шаляпиным в январе 1936, но и завязали настоящую дружбу с ним после возвращения певца из Японии. Так, в семейном архиве А.П.Северного отыскалась и уникальная групповая фотография участников объединения ХЛАМ с Ф.И. Шаляпиным.

На фото по порядку — Северный П.А., писатель, актер, художник; Петров А.В. (Полишинель), журналист; Элиров Э.И., балетмейстер русского балета; Шаляпин Ф.И., певец,  актер, реформатор оперной сцены; Ганина А., солистка балета; Спургот М.Ц., поэт; Кудинов Г., руководитель театра оперетты; Дьяков П., драматург и артист.

Знакомство и переписка с Н.К.Рерихом. Имя Н.К.Рериха довольно тесно связано как с Дальним Востоком, так и с русской эмиграцией. Известно, что он дважды приезжал на Дальний Восток с экспедициями: в 1927-1929 гг., (( В. А. Росов. Маньчжурская экспедиция Н. К. Рериха: в поисках «Новой страны». — Журнал «Ариаварта», № 3, Санкт-Петербург, 1999, с. 19.)) и в 1934-1935 гг. Поэтому приезд знаменитого художника и археолога довольно подробно освещался в харбинской и шанхайской прессе. ((Беседа с Н.К. Рерихом //Шанхайская Заря, 14 июля 1929 г. – С.9.))

Вообще, в 1920-е и первой половине 1930-х годов молодая активная часть эмиграции была озабочена поиском путей создания нового человечества, что довольно тесно смыкалось с идеей Н.К.Рериха о создании в Тибете или в Центральной Азии ((На заседании «Понедельника» //Слово, 15 января 1930 г. – С.9.)) новой страны с новыми гражданами мира, объединенными идеями культурного сотрудничества и мирового искусства. Так, на заседаниях «Понедельника» активно обсуждались книги Рериха, например «Сердце Азии», в которой он описывал свою 3-летнюю экспедицию по Тибету и Центральной Азии.  Беспокоились эмигранты и известиями, получаемыми с родины, в которых освещались будни великих строек, и то обстоятельство, что в новой России не всегда целесообразным считалось хранить картины прошлого, например, панно Рериха, которое было изрезано на холст для учеников академии искусств. ((Панно Рериха изрезали на холст //Вечерняя Заря, 11 июля 1933.  С.3.))

В уже упоминавшемся первом сборнике дальневосточных писателей «Врата» в беллетристическом отделе был напечатан очерк “Последней Азии” П.К.Портнягина, которое было посвящено описанию путешествия, проделанного автором в 1926-28 годах вместе с Н.К. Рерихом по  Монголии и Тибету. Вещь была написана очень просто и бесхитростно, и многие ее страницы, повествующие о мытарствах, пережитых экспедицией в пустынях и горах, где редко ступала нога человека, захватывала читателя…. Однако даже упоминания о Павле Северном там нет. ((«Врата». 1-я Книга Дальневосточных литературно-художественных сборников объединения «Восток» //Шанхайская Заря, 17 апреля 1934 г. – С.5))  Вероятно, Павел Северный хорошо был осведомлен об экспедициях художника и о его философско-экспериментальной работе, но вряд ли сам мог принять участие в ее работе. В книге сына художника, Юрия Рериха, сохранилось достаточно подробное описание набора в экспедицию в Монголии (1925-1928 гг.): «Кто-то распустил в городе и его окрестностях слух, что «американской экспедиции требуется 900 человек». Они шли валом — безработные рабочие, сибирские казаки, бывшие монгольские солдаты и китайские кули. Все они уверяли нас, что им нечего терять, нечего оставлять, что жизни большинства из них полностью разбиты, и что они желают принять участие в научном приключении. Мы отослали назад большую часть наших посетителей и наняли лишь шестнадцать стойких монголов, чье прошлое и настоящее мы смогли установить у местных жителей». ((Н.К.Рерих // Режим доступа: Wikipedia.ru))

Из переписки с Арсением Северным: «Как папа познакомился с Рерихом, — точно не знаю. Он ездил к нему, был с ним в какой-то экспедиции, потом была переписка между ними (7 писем). Также он получил несколько книг от него в подарок. Так как в СССР Рерих был запрещён, то перед отъездом [в СССР – Л.Ч.] папа подчищал переписку, перечитывал письма с Шаляпиным, армейские фотокарточки (все порвал). Я хорошо помню его слезы…». Арсений Павлович также припомнил, что отец ездил на встречу с Н.К. и Е.Н.Рерихами на большой пароход в порт.

В рассказе Елены Виноградовой есть интереснейшее свидетельство о дружбе Северного с Рерихом: «… довелось дружить с ним, путешествовать, проводить бессонные ночи за беседой у костра», — цитирует слова Северного Е.Виноградова. И далее его же признание: « У меня хранились десятки писем Рерихов, но, увы, при выезде из Китая дорогую мне переписку китайцы уничтожили, как и уникальную коллекцию книг… да и мои собственные произведения пострадали. Несколько экземпляров удалось вывезти тайком. Любопытную вам «Косую Мадонну» и эти письма сын Арсюша спрятал под своей рубашкой, так и провез через кордон…». ((В прошлое — на трамвае. В гостях у сына писателя П.А. Северного. // Подольск. Режим доступа: http://subscribe.ru/archive/country.msk.podolsk/200607/12101613.html))

Однако в 1935 году отъезд Павла Северного из Шанхая в экспедицию Н.К. Рериха был совершенно невозможен, что прослеживается по периодике (по числу публикаций и выступлений в Шанхае), когда же он мог поехать с ним в экспедицию? Давайте разберемся.

Если присутствие Павла Северного в монгольско-маньчжурской  экспедиции 1920-х годов мы подвергаем сомнению, тогда, все-таки – вернёмся к варианту участия его в экспедиции середины 1930-х годов. Известно, что 2 и 5 июня 1934 г. Н.К.Рерих выступил перед членами харбинского литературного кружка «Чураевка» с докладом «Несение света» — о культурных задачах русской эмиграции (о чем шанхайских чураевцев тут же известили из Харбина, и на заседаниях в Шанхае этому докладу было посвящено несколько заседаний). Можно предположить, что вдохновленный словами Рериха молодой писатель, бросив все, ринулся в Харбин на встречу с Учителем. Но такое предположение тоже не выдерживает никакой критики: 1933-1934 гг. – самые трудные в биографии П.Северного, ибо он только что добрался до Шанхая, необходимо было искать работу, устраиваться с жильем, завершить и издать повесть «Косая Мадонна» (вышла в конце 1934 г.). Хотя нашему герою было уже 34 года – нельзя исключать того, что существовала угроза мобилизации его в японские отряды Маньчжурии, а то и  угроза ареста и заключения, так как писатель совсем недавно наверняка покинул Маньчжурию нелегально, чему свидетельством его пеший переход…. То есть, вряд ли он мог поехать в Маньчжурию для встречи с художником и его экспедицией…

Н.К.Рерих. Великая китайская стена. Из собрания ГМВ, 1930-е гг.

К тому же сам Рерих неожиданно для себя оказался в опале, под градом резкой критики со стороны харбинской эмиграции. Обнаружив разброд среди «светлых» русских эмигрантов, Н.К.Рерих постарался объединить русских вокруг культурных идеалов. Так, он приобрел печатный  орган, газету «Русское Слово», для отделения Русского Общевоинского союза. Однако убеждения Н.К. были явно шире местнических интересов и убеждений военных и гражданских руководителей эмиграции: он не видел различия между белыми русскими и новым полувоенным японским порядком, не видел различия между военной доктриной японцев и их «культурной миссией в Азии». Поэтому он сделал ряд тактических ошибок: в ноябре 1934 г. присутствовал на открытии политехнического факультета Института Св. Владимира (прояпонского учебного заведения), а накануне встретился с императором Маньчжоу-ди-го — Пу И. С середины ноября тон харбинской прессы сменился с восторженного на злобный. Начали печататься статьи, тон которых все повышался, пока не дошло до откровенных «разоблачений»: Рериха объявляли масонско-розенкрейцерским императором Сибири, перевоплощением Сергия Радонежского, правящим на средства американско-еврейско-комму-нистического капитала, главою Коминтера и Фининтерна, и даже Антихристом. ((Материал из Википедии))  Обструкции подвергся Рерих и в связи с выдачей ему японцами своего рода «охранной грамоты» на проведение экспедиции в Маньчжурии и Монголии. ((Токио об ак. Рерихе. Важный документ японского министерства ингостранных дел //Шанхайская Заря, 17 марта 1935 г. – С.9.))

Не понравилось в Харбине и Шанхае также и то, что Рерих обрушился с критикой на книгу популярнейшего европейского писателя-эмигранта — автора десятков романов И.Ф. Наживина, назвав книгу откровенно вредной. ((Н.К. Рерих о книге Наживина «Евангелие от Фомы». //Шанхайская Заря, 20 марта 1935 г. – С.5.))  Разбору произведения Наживина и осуждению книги вслед за Рерихом,  было посвящено заседание «понедельниковцев» в марте 1935 г. ((У «Понедельниковцев». // Шанхайская Заря, 20 марта 1935 г. – С.5.)) То есть основные идеи Н.К. Рериха понедельниковцы приняли безоговорочно.

Маршруты второй экспедиции Н.К.Рериха проходили по территории Внутренней Монголии, расположенной в северной и северо-восточной части современного Китая. Помощниками его из эмигрантов выступили Т.П. Гордеев, А.А.Костин, В.И.Грибановский. Экспедиция была досрочно прекращена американцами (они прекратили ее финансирование) в связи с активной ролью Рериха в политической жизни эмигрантов на Дальнем Востоке. В сентябре 1935 г. через Шанхай (там пробыли с 20 по 24 сентября) пароходом Рерихи отправились обратно в Индию.  Возможно, и скорее всего, именно в Шанхае и произошла личная встреча П. Северного и Н.К. и Е.К. Рерихами.

В США хранится архив Рерихов, который исследовал В.А.Россов. В архиве отложилась также переписка Рериха и сотрудников музея с деятелями русской эмиграции на Дальнем Востоке, такими, как А.А. Ачаир (Грызов), Г.К. Гинс, С.И. Зенкевич, В.Н. Иванов, архиепископ Мелетий (Заборовский), архиепископ Нестор (Анисимов), В.К. Рерих, А.П. Фридландер, Г.И. Чертков, П.А.Чистяков и другие. Архивные материалы дополнены подборкой газетных статей из дальневосточной прессы о пребывании Рериха в Японии и Маньчжурии. ((В.А.Росов. Маньчжурская экспедиция Н.К.Рериха 1934-1936 годов. Материалы архивов США. http://www.aryavest.com/work.php?workid=11; Опубликовано: журнал Российской Академии наук «Новая и новейшая история». 2005. Июль-август. № 4. С. 184-189.))

В путешествиях и поездках Павла Северного много неясного и относится к области мифологии, по крайней мере, что касается экспедиций Н.К.Рериха. Однако вот что отложилось в семейном архивные А.П. Северного, который прислал нам автобиографическое эссе писателя, где, в частности, написано: «Живя в Шанхае, я часто кратковременно посещал Японию, Индокитай, Индию, Гонконг и Европу. Путешествия давали мне возможность встречаться с очень интересными людскими характерами, и некоторые такие встречи обогащали меня познаниями… Памятна краткая встреча с Рабиндранатом Тагором, и самое для меня ценное – личное общение и переписка с Н.К.Рерихом, позволившая почувствовать и сохранить в памяти его мудрость мыслителя и художника и написать повесть о Шамбале под названием «Легенда о Таинственном храме жизни»». ((Из автобиографического эссе П.Северного (из архива Арсения Северного), с. 8. Повесть «Легенда о Таинственном храме жизни» была опубликована в журнале «Современная женщина», № 1, Шанхай, 1937 г.)) Добавим, что благодаря смелому мальчишескому поступку Арсения-подростка, вывезшего на свой страх и риск переписку отца с художником, сегодня мы имеем два письма Н.К. Рериха, адресованных Павлу Северному.

Письменная благодарность великого художника Н.К.Рериха стала наивысшей оценкой писательской деятельности Павла Северного. «У П.Северного есть наблюдательность, есть любовь к красоте, заставляющая его подчас «перерисовывать» свои ярко-выписанные картины. Его творчество, вообще, — это рисование, и он принадлежит к тем художникам, для которых внешние эффекты и красочность декорации важнее внутренней правды. Это не упрек автору: каждый писатель должен иметь свой стиль, — этим самым он утверждает свое существование на книжных полках библиотек» (Н.Р.). ((Печ. по: Хисамутдинов А.А. Российская эмиграция…. Указ. соч. С.272.))

По меткому выражению художника Маковского, Рерих был «мечтателем о прошлом»,((Маковский С. Силуэты русских художников. М., 1999. С.81, 91.))  вероятно, мыслящим другими категориями – высшего порядка, мало разбирающимся в реалиях той жизни, в которой ему пришлось жить самому. Он был именно мечтателем, и как это похоже на мировоззрение Павла Северного! В одном из рассказов устами одного из героев он говорит: «Научимся ли мы когда-нибудь не делиться на красных и белых, на бедных и богатых, на власть и народ, на сильных и слабых? Когда же мы станем просто людьми, чтобы созидать, творить, стремиться стать лучше и духовнее?». Такие же мысли, только в другой стилистике и более сложно выраженные, имеются в письме  Н.К.Рериха Духовному Содружеству В Шанхае (в сокращении и редакции):

Н.К.Рерих

«NRM. Машинописная копия. Копия: РЦНК.

Дорогие друзья, вы чувствовали, что некоторые мои листы имели отношение и до ваших обстоятельств…. Всякое уныние обычно возникает от недостатка творчества, скажем вернее, добротворчества…. В творчестве даже самые трудные обстоятельства проходят незаметно. Также необходимо и сердечное руководство, а вы его имеете.…

…Хотя бы самое простое благоразумие требует от людей соблюдения чистоты мыслей. Ведь в чистоте мысли нет ничего ни сверхъестественного, ни отвлеченного. Мысль действенна более слова. Мысль творяща, и потому она является рассадником добротворчества или злоумышления. Человек, вложивший злую мысль, не менее, если не более ответственен, нежели производящий злое действие. Найдите слово самое доходчивое. Всякое доброе семя рано или поздно процветет, и не нам судить о том, когда и как должно расцвести добро посеянное. Сеятель должен сеять и не воображать себя жнецом. Сожнет тот, кому будет указано приступить к жатве. И никто не скажет, что прекраснее: посев или жатва. От посева рука устает, и в жнитве спина утруждается. И то и другое – в поту, в труде. Но радостны эти труды, ибо в них полагается утверждение блага…

Люди особенно часто вредят и себе, и всему окружающему, допуская злоречие и глумление за спиною и подло, тайком. При случае поясняйте людям, что всякое злоречие и глумление удесятеренно обернется им же, в самую неожиданную для них минуту, когда, может быть, они находятся в иллюзии победы. Как часто люди воображают свое победительное благополучие именно тогда, когда они находятся уже на краю вырытой ими самими же пропасти. Но там, где сердце чисто, где оно было раскрыто перед Господом, …там не может быть темных зарождений.

..Сумейте не только почитать, но и сердечно любить, именно в любви и преданности вы не допустите умаления или глумления. Каждый глумящийся уже предатель. Вы же должны уберечься от всякого предательства, ведь оно, как темная отрава, заражает весь организм. Не преувеличим, если скажем, что большинство человеческих болезней и несчастий происходит от предательства и прочих низких и грубых выявлений. …Странно подумать, что еще и сейчас люди думают, что мысли их могут быть тайною, а ведь нет ничего тайного, что бы ни стало явным. А сейчас это обнаруживается как-то особенно быстро. И злобный бумеранг как-то особенно сильно и быстро ударяет метнувшего его. Разве не прискорбно видеть метателей зла, которые в каком-то безумии мечут отравленные стрелы и сами корчатся от разбросанного яда своего.

Очаги добротворчества нужны так же, как врачебно-санитарные учреждения (повсюду жалуются на отсутствие достаточных санитарных мероприятий). Так же точно следует стремиться к тому, чтобы очаги добротворчества умножались на благодатных основах… Содружество есть сотрудничество, а сотрудничество есть общая песнь труду и творчеству. Молитва о творчестве будет сильна и благодатна. Да снизойдет благодать и благословение Преподобного Сергия на вас во всех светлых трудах ваших. Духом с вами, Р. 24 августа 1935». ((Письмо Н.К. Рериха Духовному Содружеству В Шан¬хае (в сокращении и редакции). Режим доступа: http://svitk.ru/004_book_book/10b/2184_rosov-ekspedicii_reriha2.php#_Toc8632 9616))

Павел Северный встречался  и дружил с писателем Лу Синем, известна его многолетняя дружба с выдающимся китайским художником Лин Фонмином. Был очень дружен с шанхайским оперным басом В.Г. Шушлиным, был знаком с А. Вертинским и очень дружил с композитором С.С.Аксаковым (правнуком писателя С.Т.Аксакова). Близкими друзьями его помимо  М.А.Кичигина, были также художники А.А.Ярон, И. Герасимов, М.Домрачёв, Н.К. Соколовский, Л.В. Сквирский, А. Пакидов и другие.

Продолжение следует…

Харбин.

Вот в такой Харбин попадает молодой барон фон Ольбрих, и сразу включается в кипящую здесь культурную жизнь. Ему был 21 год, он покинул родину молодым человеком, когда адаптироваться к новой жизни не так уж сложно. Он сумел найти свое место на чужбине, но поначалу нашел себя не в литературе. Нельзя забывать, что литературными заработками в эмиграции было не прожить, все-таки это Китай, не Франция, не Европа…. Писать заметки в журналы, делать репортерскую работу, — куда ни шло. Но стабильный постоянный заработок давала в Харбине только принадлежность к дороге, к КВЖД.

Павла Северного можно назвать счастливчиком, ему часто везло в жизни. Так, после заключения советско-китайского соглашения о КВЖД, он все же сумел устроиться на работу при Дороге (хотя лиц с белогвардейским прошлым массово с Дороги увольняли). Сохранилось удостоверение 1926 г., по которому Павел Александрович Ольбрих-Северный являлся штатным служащим склада Модягоу на КВЖД. ((Находится в личном архиве Арсения Северного.))

Выжить в Харбине тех лет Павлу Северному помогла наблюдательность, хорошее литературное чутье и… удачная внешность! Кроме литературных начинаний, он стал выступать на сцене в спектаклях местных российских театров, в советских труппах и любительских спектаклях. «В Харбине в 1919-1920-м годах существовало несколько студий, — пишет О. Софонова, — в том числе «Кольцо», куда входили артисты, художники, поэты… [Руководители] вели беседы с молодежью о поэтическом творчестве, о музыке и поэзии, красках, о мистических сферах в поэзии Блока, и молодежь… слушала. Тянуло к лирике, поэзии не только юношей. Так, недавно еще был пережит Ледяной поход, крушение Белого движения, опасности, лишения, потеря товарищей, памятный тифозный бред, — забыть все! Уйти, оторваться! И слушали стихи, пробовали писать. Прокормиться стихами было трудно…. Сытый Харбин 1920-х годов отдавал предпочтение театральным постановкам…». ((Софонова О. Пути неведомые: Россия (Сибирь, Забайкалье), Китай, Филиппины, 1916-1949 гг. – Мюнхен, Gesamtherstellung: F. Zeuner Buch und Offsetdruck, 1980. – С.107. Цит. по: Хисамутдинов А.А.  Российская эмиграция в Азиатско-Тихоокеанском регионе и Южной Америке. Биобиблиографический словарь. – Владивосток, Изд-во ДВГУ, 2000. – С.28-29.))

Выступление в антрепризных спектаклях давало не самый большой, но стабильный заработок, да и вряд ли Павел мог играть большие роли. Зато это было надежнее, чем литературное творчество, появлялась возможность изредка ездить на гастроли, и таким образом путешествовать по городам Китая… В 1921-1922 гг. Павел работал в харбинской труппе «Товарищество артистов», с 1924 по 1930 гг. выступал в спектаклях разных театров в  Харбине. Здесь он познакомился с З.А.Прибытковой, известным дальневосточным театральным режиссером и профессиональным музыкантом,  играл в спектаклях ее театра. Использовали таких непрофессиональных актеров, в том числе и как монтировщиков, старших помощников режиссера, литработников или драматургов-инсценировщиков.

Гастролировали со своими театрами по Дальнему Востоку и советские театры. Впоследствии П.Северный отмечал, что в Харбине он ходил на спектакли и познакомился с такими известными исполнителями, как С.Я.Лемешев и другие выдающиеся русские оперные артисты. Так, в 1924 г. в Харбин приезжает российская труппа артистов под руководством знаменитого Н.Смолича, которая проработала в городе более трех лет. В это время П.А.Северный знакомится с артистом этой труппы В.Лоренцем, с которым позже будет играть в некоторых постановках и в Шанхае. Лоренц в 1929 г. уехал в Шанхай, несколько лет не мог устроиться  по специальности, перебивался случайными заработками. Одно время ему даже пришлось стать …управляющим гвоздильным заводом. В 1931 г. в Шанхае, совместно с З.А.Прибытковой, В.Лоренц организовал Русский Театр, который просуществовал более десятка лет. Постоянная смена профессий и специальностей типичны для многих беженцев, попавших на Дальний Восток, а ищущим работу в Шанхае было очень и очень нелегко. ((В.Лоренц был родом из Уфы, репатриировался в 1954 г. в СССР. См.: К юбилею В. Лоренца //Шанхайская Заря, 10 апреля 1935 г. – С.6; из материалов личного дела В.Лоренца. Уфа, архив Башкирского театра оперы и балета.))

В период с 1921 по 1926 гг. Павел Северный выходит на литературную стезю, активно печатается. Первые его публикации пока не найдены, это дело времени. Известно только, что это были пьесы, драмы, рассказы и очерки. Сотрудничая в газетах и журналах, трудно было «кормиться» литературным трудом. Журнал «Рубеж», например, платил по 4 коп. за строчку, — сколько же надо было принести… ((Цит. по: Ю. Крушенштерн-Петерец. Чураевский питомник (О дальневосточных поэтах) // Возрождение (La Renaissance): ежемес. лит.-полит.журн. – 1968. – Дек. (№ 204). – С.45-70. — Ссылка по: Хисамутдинов А.А.  Российская эмиграция в Азиатско-Тихоокеанском регионе и Южной Америке. Биобиблиографический словарь. – Владивосток, Из-во ДВГУ, 2000. – С.173.))   Главное, что ему удалось в литературе: не только отразить духовное бездорожье русского эмигранта, но и то, как все-таки человек находит свой путь, где черпает силы, как выстраивает свое будущее….

Литературная жизнь Харбина к 1924 г. (до заключения советско-китайского соглашения) была весьма оживленной. В русской периодике о начале 1920-х писалось: «… В Харбине, одно время выходило 14 ежедневных газет!.. Приезжая публика только руками разводила: «До революции в обоих Питере и Москве столько не было газет, как у вас!!!» Харбинцы ухмылялись, они знали, что это очередная – “очередь”, поветрие, оттепель на газетном фронте…». ((Шанхайская Заря, 2 июля 1929 г. – С.5.))

Первым зафиксированным на сегодня самостоятельным произведением П. Северного стала драма в 4-х действиях «Смерть императора Николая II», вышедшая в 1922 г. в Харбине. Поскольку среди исследователей русской эмиграции есть те, кто не считает П.Северного драматургом, — можно считать это издание литературно-драматургическим дебютом будущего писателя. И этот дебют подчеркивает, как символичен мировоззренческий путь барона фон Ольбриха в эмиграции: от монархиста в молодости – к неприятию большевизма; от антикоммунизма – через ностальгию по России — к лояльности к СССР, особенно проявившейся во время Великой Отечественной войны; от лояльности – к восхищению Сталиным и СССР в 1945 году; от вступления в Советский клуб в Шанхае — к решению репатриироваться на родину после войны. Такой эволюционный перелом пережил Павел Северный в эмиграции (и вместе с ним – многие эмигранты).

В 1924 г. в Харбине выходит уже упоминавшийся выше первый сборник рассказов «Только моё, а может быть и Ваше». Понятно, что в условиях эмиграции литературные горизонты были объективно сужены, масштабы на порядок уменьшены. Русская колония в Китае, даже в самых больших городах, — все-таки не могла имитировать Россию. Да и местные условия, и читатель был не тот… Когда рухнула та цивилизация, которую покинули белогвардейцы и образованный класс, выживание в непривычной инородной, иноязычной и инонациональной среде имело свои определенные правила и границы. Многим пришлось осваивать новые профессии, нередко – профессию журналиста, очеркиста, писателя. Большинству пришлось заниматься совсем не тем, чем они жили в России, чаще всего – совершенно новым для себя делом.

Труднее всего пришлось офицерам, которых в Китае оказалось больше всех. «И чего только они здесь не делают? – писала русская газета. — Клерки в офисах и ночные сторожа, грузчики и таперы, владельцы магазинов и галантерейные приказчики, шоферы и миссионеры, содержатели столовых и хозяева бордингов – бесконечна приспособляемость русского человека…». ((Бординг-хаусы (boarding-house), в просторечии «бординги» — меблированные комнаты со столом; Шанхайская Заря, 24 февраля 1928 г. – С.5.))  Это был продолжительный, нередко изнурительный, труд, вынужденный заработок. Надо отдать должное: деловая культура большинства эмигрантов требовала осваивать дело на достаточно хорошем, приличном уровне; они стремились совершенствоваться, делать «как дóлжно», максимально качественно выполнять свои обязанности. И это – существенное отличие от того времени, в котором мы живем сейчас.

К концу 1920-х гг. в политическом отношении эмиграция уже претерпела большое эволюционное развитие. Территориально русские в Китае в основном освоили Дайрен, Мукден, Харбин, Тяньцзинь и Пекин, т.е. произошел стихийный рост русских колоний. Русские и китайцы уживались более-менее мирно, однако русские лишились права особого положения иностранцев в Китае, что обусловило негативное, порой даже презрительное  отношение коренного населения к русским как к «не совсем европейцам». Многие русские военные служили в китайских армиях местных милитаристов. Русские и японцы до 1931 г., хотя и помнили Русско-японскую войну и интервенцию на Дальнем Востоке, имели достаточно лояльное отношение друг к другу в Китае. С 1932 г. все изменилось, особенно для тех русских, которые оказались в зоне Маньчжоу-Го.

Не только обстановка, со временем изменились настроения белой эмиграции. Если в первые годы в Китае эмиграция жила надеждой на скорое возвращение на родину, — то уже в 1928-1930 гг. эмигрантские вожди —  Г.Д.Меркулов, Г.М.Семенов, Д.Л.Хорват и др. — призвали свою паству «не сидеть на чемоданах», а активно приспосабливаться к долгому эмигрантскому существованию «до лучших времен». ((Переговоры Д.Л. Хорвата с дипломатическим корпусом. Проект легализации русских в Китае //Шанхайская Заря, 26 апреля 1928 г. — С.5; Глава Русской Дальневосточной Эмиграции генерал-лейтенант Д.Л.Хорват//Слово, 7 января 1930 г. – С.6; Шанхайская Заря, 14 сентября 1927 г. – С.4.))  Русская газета писала: «…Сроки возвращения на родину все еще никому не ведомы, будущее продолжает быть темным, но политика «сидеть у моря и ждать погоды» оказалась опровергнута самою жизнью… Последняя статья акад. Струве из Европы как нельзя кстати трактует необходимость для эмиграции улучшать свое материальное благополучие, пускать поглубже корни в землю, на которой, волей беженского рока, нам довелось осесть, соучаствовать в окружающей деловой жизни. Упорный труд, настойчивое и систематическое ознакомление с местными условиями, приспособление к ним, накопление материальных благ – вот путь к тому, чтобы эмиграция приобретала за рубежом вес и влияние и представляла бы собою в чужой среде силу, с которой всюду должны были бы считаться». ((Поддержка с Запада //Шанхайская Заря, 11 октября 1929. – С.2.))  Так для большинства эмигрантов вопрос возвращения на родину откладывался на неопределенный срок.

По словам Арсения Северного, из рассказов отца ему запомнилось, что в Харбине ему не очень понравилось, жилось не сладко. В феврале 1932 г. Харбин захватили японцы, создав марионеточное государство «Маньчжоу-Го». «Русские обитатели Харбина оказались в тяжелом положении, и отец принял окончательное решение перебраться в Шанхай». Прощанием с Харбином стал его рассказ «Свечи монашеского обета», опубликованный в 1931 г. в литературно-художественном сборнике «Багульник». Этот сборник успели выпустить лишь раз, вскоре  японцы закрыли этот альманах.

В рассказе содержится совершенно изумительное описание таинственного и подлинного Китая, вплоть до современности сохранившего все обычаи старины. «Красные, толстые колонны из кедра подпирают тяжелые гнутые кверху крыши, – живописует убранство монастыря П. Северный. — Тяжело дереву, трудно колоннам поддерживать многосотпудовые черепичные крыши. Так тяжело, что они даже потрескались и кое-где облупившийся лак обнаруживает морщины усталости дерева. Дерево утомилось…». В этом дивном наполненном внутренней энергией коротком рассказе, сюжете-штрихе из жизни буддийского монастыря, раскрывается обряд посвящения в монастырское братство молодых монахов, которые должны пройти тяжелое испытание огнем. Рассказ совершенно четко делится на логические ступени, которые совершенно невозможно «разъять» на отдельные составляющие, входящие, словно китайская шкатулка, «друг в друга»: первая – описание монастыря, вторая – слитое воедино описание природы и внутренних покоев зала обрядов, третья – собственно «таинство бронзовой религии Востока…». На наш взгляд, несомненно, это очень талантливая вещь, попытка обращения русского писателя к миру религиозного древнего неясного и вязкого бытия, параллельно существующего с окружающим настоящим, реальным ХХ веком.

Павел Северный к тому времени уже побывал во многих городах Китая с театральными гастролями, а также несколько раз приезжал в Шанхай, в том числе — для участия в литературно-художественных вечерах молодых писателей, поэтов, артистов и музыкантов. «Но в 1932 году денег на переезд в Шанхай у него не оказалось, — продолжает Арсений Павлович, — и тогда он решил пешком (!) идти из Харбина в Шанхай, пересечь чуть ли не весь Китай с севера на юг. Так, путешествуя по Китаю, он многое узнал о стране и народном быте китайцев. В те годы в глубинных районах европейцы были большой редкостью, и богатые китайцы охотно пускали их на ночлег в свои имения. И в дальнейшем в своих книгах отец описал многое из того что увидел». ((Из личных бесед с А.П.Северным.))

Хотя Павлу Северному было уже 32 года, существовала потенциальная угроза быть мобилизованным в японские военные отряды, создающиеся в Маньчжоу-Го. Не этим ли обстоятельством объясняется пеший переход будущего писателя из Харбина в Шанхай? На легальных переездах стояли японские таможни и полиция, но тотальному контролю были подвластны не все переходы. В этом отношении П.Северный не был исключением: чаще всего нелегально значительная часть русских мужчин призывного возраста в те годы стремилась покинуть «японский рай» в Маньчжурии и отправлялась на юг, в город свободы и мечты — Шанхай.

Шанхай. Сами журналисты русских газет, сравнивая жизнь Харбина и Шанхая, писали: «Когда в начале 1920-х гг. в Харбин хлынуло огромное число беженцев из России, Шанхай в русском отношении представлял собою пустыню аравийскую. По прошествии 6-7 труднейших лет, наша колония Шанхая из почти бесправных русских превратилась в один из крупнейших факторов благополучия международного города. Причем заслуга в этом принадлежала не русским «старожилам» Шанхая, а исключительно новопришельцам, в основном — харбинцам. Тогда на шанхайские мостовые вышел неимущий русский рабочий люд, на всякую шли работу. Им кричали здесь: «Безумие конкурировать с желтым трудом!», а они все шли и шли. Эти люди поверили в Шанхай, решили открыть здесь русские школы, русские магазины, русский госпиталь, русские заводы… Они одарили, наконец, русскую колонию русскими газетами и литературными талантами. Позднее появились русские журналы…. В 1921 г. в Шанхае не было ни одной русской вывески, — сейчас [1928 г.] говорят по-русски во всех крупных иностранных магазинах на торговой улице Нанкин род, а на французской концессии даже французы будто бы разговаривают по-русски. Официальные объявления властей делаются на 3-х языках в Шанхае: по-английски, по-китайски и по-русски! Почему же не на других языках больших колоний? За нами ничего нет, кроме наших собственных рук, не отказывающихся ни от какой работы, ничего нет, кроме знаний, опыта, честности, законопослушания и твердого сознания нашего права на место под шанхайским солнцем…». ((Л.Арнольдов.  Ставка на русских  // Шанхайская Заря, 27 февраля 1928 г. – С.3.))

«…Попавшие совершенно случайно сюда русские эмигранты, — писала газета, — у себя на родине о Шанхае знали разве что по рассказам Станюковича как о далеком экзотическом городе пряных ароматов и волшебных сказок дремлющей Поднебесной Империи. И вот, выброшенные революционной волной мы тут. Поднебесной Империи нет – она проснулась и стала республикой. Запахов много, но не всегда пряных, а вместо волшебных сказок – тяжелая борьба за наше эмигрантское существование… Мало-помалу, преодолевая трудности изучения языка, усваивая новые, и подчас неожиданные для себя профессии русские беженцы отвоевали в Шанхае свое «право быть», а некоторые счастливчики даже пошли по путям карьеры, как если бы они были у себя на родине. Короче, излишне говорить о том, что для живущих здесь русских эмигрантов и настоящее, и будущее Шанхая представляет громадный житейский интерес…». ((Будущее Шанхая // Слово, 15 января 1930 г. – С.1.))

К началу 1930-х годов имя Павла Северного стало уже довольно известным в литературном читающем Китае, его работы печатаются во многих русскоязычных харбинских и шанхайских журналах, в крупных тиражных газетах. Его перу принадлежат десятки очерков, рассказов, эссе. Крупнейшая ежедневная газета «Шанхайская Заря» в своих подписных анонсах, рассказывая о своих популярных авторах, называет среди прочих и Павла Северного:

Продолжается подписка на 1930 год на ежедневную газету «Шанхайская Заря». В состав редакции газеты входят следующие русские писатели и журналисты (по алфавиту):

Л.В. Арнольдов, Л.С. Астахов, Ф.И. Благов, Н.Н. Брешко-Брешковский, Почетный академик И.А. Бунин, С.М. Варшавский, Б.Глебов, Н.Д. Городецкая, Далекий Друг Дон-Аминадо, Георгий Дьяков, А. Жалудский (Америка), Н.Зарин, Н. Кобцев, А.И. Куприн, К.А. Коровин, Л. Ларин, Бор. Лазаревский, М.С. Лембич, В.М. Левицкий, И. Лукаш, В.Н. Малянтович, Ю. Майский, И.Л. Миллер, Вас. И. Немирович-Данченко, Н.Н. Покровский, А.М. Ренников, Гр. Сатовский-Ржевский, Мих. Спургот, Илья Сургучев, О.С. Трахтерев, Н.А. Тэффи, П.Северный, Кн. Н.А. Ухтомский, Саша Черный, Евг. Шахов, Бор. Шилов, Б. Эффенбах (Болгария), Александр Яблоновский и др.

Главная контора и редакция: 551 Av. Joffre, Shanghai.

В 1932 году, по оценке русской газеты, «…с затуханием харбинской русской звезды стала все ярче разгораться в Китае звезда русского Шанхая…. Русский Шанхай выпускает уже газеты, журналы, книги…. Развивается в Шанхае и книгоиздательство на русском языке. Что касается роста русских предприятий, … — то успехам русских начинают завидовать и иностранцы. Начало положено прочное. Шанхай никто уже себе не может представить без русского элемента. И русский элемент останется в Шанхае — навсегда». ((Виктор Сербский. Русский элемент // Шанхайская Заря, 6 ноября 1932 г. – С. 11.))

Павел Северный обосновался в Шанхае в 1933 году.  Шанхай был в Китае городом сказочных возможностей, но надо было знать Шанхай! Тут требовалась своя, шанхайская сноровка. Здесь надо было «не только поймать фортуну за хвост, надо было суметь на этом хвосте усесться…». ((Шанхайская Заря, 24 февраля 1928 г. – С.5.))

.

 Шанхай (в сокращении)

Шанхай – это город чужого каприза,

Шанхай это город, виденье, мираж.

Старинная пагода, в дугах карнизы,

А рядом – убогий шалаш.

Гранитная пристань, бетон, небоскребы,

Сирены Паккардов, трамваев свистки.

Раскосые взоры запрятанной злобы

И желтые кулаки.

…Широкие дали, асфальта панели,

Бетона немого массивы громад.

И узкие, узкие темные щели

Лачужек, харчевок и хат… …

Шанхай — это город надуманной сказки,

Виденье наркоза, обмана и слез.

Линяют в нем быстро все яркие краски

В нем желтое горе слилось…

Уедете вдаль от шанхайского сплина

На берег Европы веселой, живой

И будут вам милы Китая картины

Своей неумолчною синевой… …

Н. Языков, из книги «Стихи о самоваре», 1930 г.

Шанхай, конечно, был совершенно удивительным, совершенно не похожим ни на что самобытным городом. В начале 1930-х годов китайское население (проживающее в так называемом «китайском городе») насчитывало 3 миллиона человек. Примерно 50 тысяч составляла иностранная колония – англичане, французы, голландцы, американцы, японцы, русские и другие. В этой связи в русской колонии встал вопрос о сохранении национальной идентичности, национального лица.

«Жизнь русских в Америке, в Германии, даже во Франции, — писал русский журналист о судьбе эмиграции, — содействует отходу от всего русского. Там процесс ассимиляции идет быстро и для самих ассимилируемых часто незаметно. В Шанхае — наоборот, несмотря на международный характер этого удивительного города, пользуется уважением только то, что сохранило свое национальное лицо. Шанхай даже на спортивном поле делится по национальностям. Каждая колония имеет здесь если не свой центр расселения, как, например, колонии французская, японская, португальская и даже русская, то свой флаг, свои клубы, церкви, школы, больницы, свои отряды в рядах волонтерского корпуса, свои драматические кружки и т.д. Здесь перестать быть русским — значит вообще стать никем. Шанхай не дает права легко менять свое подданство на другое. А “бесподданный” [синоним “беспаспортный”], скажем, если вы не захотите больше именоваться русским эмигрантом, — значит, денационализируетесь, и будете иными словами – выброшенный за борт человек. Усваивая английский язык как официальный, язык бассейна Тихого океана, мы в Шанхае легко можем сохранить в неприкосновенности наше русское лицо. Но нужно, чтобы это лицо знало себе цену, хранило на себе печать национальной гордости, сознание собственного достоинства.

Конечно, среди тех, кто здесь хочет играть роль среди русских, есть и темный элемент и элемент разлагающий, это неизбежно, но сплоченное ядро, проникнутое честными намерениями, может много сделать для поднятия и престижа, и материального благополучия русской колонии». ((Л. Арнольдов. Денационализация и Шанхай // Шанхайская Заря, 2 октября 1929 г. — С.6.))

Продолжение следует…

Арсений Северный на фоне портрета своего отца — писателя Павла Северного

Не так давно жизнь подарила мне знакомство с Арсением Павловичем Северным – сыном известного шанхайского эмигрантского писателя 1920-1940-х годов Павла Северного. Ровесник века революций, мятежей и войн, П.А.Северный своей судьбой мог бы  привлечь любого историка, беллетриста, драматурга, режиссера, задумавшего написать и снять захватывающий исторический роман. Родился он в Российской империи, почти 35 лет своей жизни провел в Китае, а потом вернулся в СССР.

Павла Северного без преувеличения можно назвать самым издаваемым и самым читаемым писателем русской эмиграции в Китае. В конце нашего исследования мы приведем полную его библиографию, которая убедительно говорит о широте литературных интересов и пристрастий писателя.

Можно сказать, что именно в эмиграции сначала робко, а потом все решительнее и крепче проявился талант Павла Северного аккумулировать общественные думы и чувства, волнующие русскую эмигрантскую среду, выражать мысли и чаяния совместного отечественного прошлого и настоящего. Конечно же, его нельзя сравнить ни с Достоевским, ни с Львом Толстым. Однако он стал типичным выразителем, рупором и транслятором тех общественных настроений, которые витали в среде думающего эмигрантского большинства. В эмиграции им было написано  18 произведений, а по возвращении в СССР – еще десяток больших романов и книг. Всего перу писателя принадлежит 128 произведений, написанных в разные годы на самые разные темы и в разных жанрах. И по ним явственно видно, что русская тема у него неизменно — главная.

У Павла Северного очень лирический, проникновенный язык, такая в наше время уже почти забытая «пейзажная» проза, но проза суровая, уральская, как природа, среди которой он вырос, которую полюбил и которую впитал. В своих произведениях он часто обращался к историческому прошлому России и Китая, и через картины этого прошлого пытался понять и объяснить настоящее, то, чем жил писатель и общество в различные периоды существования. В тех же случаях когда то или иное произведение П.Северного было целиком отдано китайскому сюжету, там неизбежно, хотя и пунктирно проявлялся и русский человек или русская тема: то русская жена главного героя-китайца, то идущий мимо прохожий, то картина русского художника на стене…

Он был именно русским писателем, которого, прежде всего, волновали идеи и темы, связанные с Россией и русским народом, с его будущим, прошлым и настоящим. Осмысление этих тем он выражал в сюжетах, где часто моделировалась ситуация: человек в тупике неразрешимых обстоятельств. Разворачивая действие, он вместе с читателем искренне удивлялся и восхищался своим персонажем, выходящим из всех возможных трудностей если не героем, то преодолевшим их Человеком.

Наше время интересно тем, что изучая наследие русских мыслителей и философов, писателей и общественных деятелей, поэтов и артистов, относящихся к  русской эмиграции, мы и посейчас находимся в стадии находок и открытий. Темы, которые выбирал Павел Северный, всегда были животрепещущими. Можно утверждать, что нет ни одного произведения, которое было бы неинтересно читать! Досадно лишь, что многое из творческого наследия вовремя не нашло своего читателя, было загнано «на полку» цензурой и досадными историческими обстоятельствами (эмиграция, затем репатриация).

Интересный писатель, как правило, является и интересным человеком. Павел Северный дружил и имел большую переписку с Николаем Рерихом, встречался с Рабиндранатом Тагором и многими другими известными общественными деятелями, политиками и представителями культуры разных стран. Так, встреча Павла Северного с Лу Синем, знаменитым артистом китайской классической пекинской оперы Мей Ланфаном, многолетняя дружба с выдающимся китайским художником Лин Фомином оставили глубокий след в жизни писателя и его творчестве. Незабываемой для писателя была и его встреча с Федором Шаляпиным во время гастролей великого певца в Шанхай. Павел Северный был очень дружен с известным шанхайским оперным басом В.Г.Шушлиным, был знаком с А.Н.Вертинским и очень дружил с С.С.Аксаковым (правнуком писателя С.Т. Аксакова). Близкими его друзьями были известные и состоявшиеся в Шанхае художники М.А.Кичигин, А.И.Ярон, И.Герасимов, М.Домрачев, Н.Г.Соколовский, Л.В.Сквирский, И.Пакидов и другие, чье творчество только сейчас стало доступно знатокам и стало предметом научного изучения.

Из альбома В.Д.Жиганова «Русские в Шанхае»

К сожалению, многое из биографии П.Северного оказалось неясным, и восстановлению, увы, не подлежит. Сведения о жизненном пути писателя скудны и зачастую больше похожи на легенды. По сути дела, нет ни одной серьезной литературоведческой работы о его творчестве, нет  даже его внятной биографии. Туманом покрыты годы пребывания Северного в эмиграции, и совсем ничего неизвестно об участии в экспедициях Н.К.Рериха, о парижском периоде жизни, о путешествиях в Индию и Японию, о легендарном пешем переходе из Харбина в Шанхай. Его сын, Арсений Северный, признается: «К сожалению, многого я не знаю, так как родители оберегали меня от лишней информации, ибо жизнь жестока и переменчива…!»

«Сам я, — продолжает он, —  еще в детстве совершенно случайно узнал, что мой отец — барон. Как-то в Шанхае нас пригласили в гости на прием к французскому вице-консулу, его русская жена была подругой мамы по юности. Тогда было не принято детей сажать за стол вместе со взрослыми, детей кормили и развлекали отдельно. Главное правило: дети не должны были знать, что делают и о чем говорят взрослые!

И вот меня провели в большую библиотеку, где я случайно обнаружил  книгу «Русские в Шанхае»! Конечно, я ее взял посмотреть. Перелистывая страницы, внезапно увидел там фотографию отца, под ней — сопроводительная надпись. До сих пор помню, как нелегко было тут же не броситься в соседнюю комнату с расспросами. Когда мы вернулись домой, я сразу выпалил: «Папа, ты что, — барон?!» Родители очень испугались, зашикали на меня, взяли слово, что я буду молчать. Так я узнал о происхождении своего отца».

Вопросов при написании данного труда иногда было настолько много, что Арсений Павлович сердился: «Что вы меня — проверяете? Родители всего боялись – красных, белых…. Боялись иногда не то что слово сказать, а даже не так посмотреть!»

И все-таки, главный вопрос остался без ответа: литературным творчеством прожить можно было с огромным трудом, особенно в Шанхае. Чем же жил и чем занимался П.А.Северный в эмиграции? Журналистикой? Был клерком в конторе? Служил где-нибудь в полиции или в охране (бодигардом или вочманом-сторожем). Все это так и осталось неясным! Мы сидели с А.П.Северным за документами, фотографиями, постепенно восстанавливая пробелы. Не все удалось восстановить, но кое-что – все-таки получилось. Результатами этой трудной и интересной работы нам хочется поделиться с читателями сайта Русского клуба в Шанхае.

Детство и юность на Урале. Семья. Павел Александрович фон Ольбрих родился 27 сентября 1900 года в селении Верхний Уфалей (ныне — Челябинская область) в дворянской семье. Отец его, барон Александр Викентьевич фон Ольбрих, потомок немцев петровских времен, был горным инженером и управляющим у богатых уральских заводчиков.  В Верхнем Уфалее они прожили с 1899 по 1903 гг. «Товарищество Сергинско-Уфалейских горных заводов» за его организаторские способности, энергию и авторитет назначило его главным управляющим своего завода в г. Невьянске.

Мальчик сначала получил добротное домашнее  начальное образование, а среднее образование  был отправлен получать в Пермь, где окончил гимназию. С детства восхищался профессией живописца, вообще любил художников. Павел Северный сам неплохо рисовал (по стандарту домашнего образования уметь рисовать, и на приличном уровне, должен был каждый), так же как, впрочем, знать классические языки и мало-мальски владеть музыкальными инструментами. Уже взрослым, он не только дружил с художниками, но был знатоком изобразительного искусства. Собирал картины, любил общение с интересными людьми. Это отразилось и на особенностях его литературного слога, такого «изобразительного», со многими точно подмеченными чертами, похожими на мазки живописца по полотну.

Детство Павла фон Ольбриха прошло в г. Невьянске на берегах Камы на Чермозовском заводе, где отец его служил главным управляющим. Детство прошло на природе, которую он так любил описывать.

«Леса реки Косьвы, пожалуй, были самыми глухими из всех лесов Северного Урала. Дремучи, мало исхожены людьми, зато вдоль и поперек исчерчены звериными тропами. Всякому зверю жилось в косьвинских лесах вольготно и привольно, а особенно хорошо было медведям…» — так начинается повесть «Топтыгин с Косьвы», сюжет которой  повествует о дружбе между старым охотником и медвежонком, оставшимся без матери. Именно в детстве, по всей вероятности, Павел Северный впервые познакомился и подружился с простыми людьми, к которым проникся искренним уважением. И это отношение к простому мастеровому русскому человеку, который и к охоте приучен, и, что называется, и в голоде и в холоде сумеет найти себе пищу и тепло, — он пронес через всю жизнь.

Безусловно, на всю жизнь запомнился ему Средний Урал и Прикамье — родные места и вечная любовь писателя. Уральские предания, ремесла, обычаи, быт – вот тот мощный жизненный пласт, который всегда питал творчество П.Северного. Недаром печататься он стал под псевдонимом «Северный», ставшим потом официальной фамилией жены и сына.

А жизнь уже готовила ему немало жизненных испытаний…

В годы революций и гражданской войны. Когда началась Первая мировая война, Павлу Ольбриху было 14 лет. Во время войны он успел окончить гимназию в Перми. Окончание учебы, по всей вероятности, пришлось на лето 1916 года, а осенью он добровольцем ушел на фронт. Это было не просто проявлением патриотизма. Он хотел доказать, что, будучи немцем, он готов бороться с врагами России за веру, царя и Отечество. По воспитанию он был монархистом, поэтому февральский и октябрьский перевороты 1917 года не принял. Был ранен, и вместе с такими же ранеными с фронта оказался в Екатеринбурге.

Надо сказать, что еще в период гимназичества он увлекся театром, ходил на спектакли заезжих знаменитостей. А в 1918 году, согласно выданной справке, несколько месяцев работал в екатеринбургской труппе П.П.Медведева как драматический актер.

А вот его отец, как бы это не показалось странным, принял советскую власть, не бежал от красных, как другие заводчане, а остался, решив помочь налаживать производство, поскольку считал своим долгом борьбу с разрухой. Несмотря на это, в 1919 году отец с семьей были расстреляны новой властью. Получив известие об этом, Павел тут же  ушел добровольцем в армию Колчака.

В колчаковской армии Павел пережил все тяготы гражданской войны, стал участником великого Ледяного похода, когда 100-тысячная армия Колчака по неокрепшему льду Байкала пыталась перейти на другой берег озера. Лед ломался, люди, животные, снаряжение, — все проваливалось вниз. В общей сложности Байкал перешло 15 тысяч человек, остальные погибли!

Оставшись в живых, «счастливчик» Павел фон Ольбрих попадает в плен к большевикам, однако вскоре ему удается бежать. Но изможденного холодом и голодом  барона  ожидает еще одно тяжелое испытание – он заболевает тифом. Благодаря самоотверженным медсестрам из Красного креста Павел едва выжил и сумел излечиться. Вместе с волной таких же беженцев-солдат он все дальше уходит на восток,  после l920 года эмигрирует в Маньчжурию, а в 1921 году добирается, наконец,  до Харбина.

Известно, что семья родителей Павла фон Ольбриха была большой: кроме отца и матери, у него были младшие сёстры, а сам он был самым желанным ребенком, — мальчиком, наследником. Обычно такие дети с детства окружены любовью и обожанием. Таким людям вдвойне тяжело пережить гибель близких, домашнего уюта и семейного очага. Не эти ли чувства выразил поэт-эмигрант Николай Языков.

Лишь теперь в стране чужой, безрадостной,

Где болит раненьями рука,

Я ценю уют домашний, сладостный,

Тихий шепот в углях камелька…

Только там, на Родине любимой,

Только там узнаю я покой…

Где нависла церковка незримая

Над великой голубой рекой…

А теперь в чужбинной муке тая,

На чужом, далеком берегу

Мысль о Родине своей в Китае

Со слезами в сердце берегу…

Первые рассказы и пьесы Павла Северного появляются еще до 1917 года (к сожалению, данные об этих публикациях не сохранились). Молодой писатель черпает вдохновение из собственного опыта, из воспоминаний детства, описывая факты биографии, случаи из жизни, представляя картинку-сюжет для серьезных размышлений и выводов. После написания нескольких пьес и благодаря этому он понял, что хотел бы писать и прозу. Со временем, оттачивая перо, от небольших рассказов он перейдет к очеркам, повестям, романам ((Первые рассказы (которые удалось интерпретировать): Буря на Волге (рассказ) //Студенческая жизнь, № 1, 1923; Шестая рапсодия Листа (рассказ); Письма с советскими марками (рассказ); Ксения Певцова (рассказ); Осколки битого хрусталя (рассказ); Только мое, а может быть и ваше (рассказ); Тот с голубыми глазами (рассказ); Шуты вместо Креста (рассказ); Прелюдия (рассказ); Песенка китайского Пана (рассказ) //Прожектор, № 42; и ряд других. Источник: Перечень произведений Павла Северного (из семейного архива А.П.Северного).)). За изобразительность, за увлекательный и закрученный сюжет, его быстро оценила женская аудитория (составлявшая в эмиграции большинство читающей публики).

Чаще всего история пишется победителями, а Павел Северный рисовал историю не сломленных духом побеждённых. Случаю своего пленения и чудесного освобождения П.Северный посвящает рассказ «Гимн» (написан в 1941-м г.),  сверхзадача которого  в ярко обозначенной идее монархизма и верности старой России. Сюжет сочный: во время гражданской войны группу пленных белых офицеров, плохо обыскав, сажают в чулан под театральной сценой. В театре готовится концерт для революционных матросов и солдат. Привозят напуганных пианистку и скрипача, из зала они слышат орущие голоса: — Эй, «Мурку» давай, «Гоп со смыком»!… В белом концертном платье неожиданно для всех пианистка играет «Боже, Царя храни!». Музыку обрывает выстрел, пианистка ранена. Через силу доиграв гимн, она, пошатываясь, выходит на улицу. Офицеры под сценой потрясены. Ночью один из них достает из голенища спрятанную гранату, взрывает дверь, и все убегают. Мужество женщины становится сигналом к действию для мужчин.

Отношение к Колчаку, вероятность личного знакомства. К теме Колчака и роли его в белом движении писатель Павел Северный обращался не раз. Будучи убежденным монархистом, он был выразителем настроений определенной части военных, недовольных Временным правительством и белыми вождями, обвинявших их в отсутствии перспектив строительства будущей России и нерешительности в действиях. Писатель признавался: как бы ни повернулся ход истории, — вожди наши были честны перед нами, и вечная им хвала и великая память за жертвы во имя России.

Впервые к личности Кол­чака Павел Северный обра­тился в своем сборнике расска­зов «Только моё, а может быть и ваше» (1924 г.). Один из расска­зов посвящен последним часам Колчака. Знал ли Павел Северный Колчака лично, мы можем лишь гадать. В разго­воре с  сыном писателя прозву­чало искреннее удивление: «Чи­тая его рассказ, меня не поки­дает вопрос: откуда папа знал это?!». Ясно одно: в книге собраны рассказы очевидца событий гражданской войны, поднята проблема самосознания той части общества, которое оказалось изгнано, выдавлено за пределы России. Один из российских публицистов как-то заметил: «Человек, прошедший гражданскую войну, потерял охоту оправдываться».

Вероятно, судьба белогвар­дейской армии и ее вождя волно­вала писателя всю жизнь, он собирал материал, знал мно­гих участников Ледового пере­хода, общался с ними в эмигра­ции. По рассказам сына, П.Северный дружил с несколькими высокопоставленными офицерами колчаковской армии (в том числе с Дитерихсом и князем Ананьевым). Со временем подробности раз­личных событий связанных с трагическим поражением белой армии вылились в круп­ный роман, который назван необычно: «Ледяной смех». Трагическая ги­бель почти сотни тысяч людей названа «ледяным смехом» судьбы, возмездием рока за непоправимые ошибки, за жестокую братоубийственную и человеко­ненавистническую войну.

Вообще смех как метафора встречается у писателя неоднократно, и каж­дый раз используется в совершенно непривычном смысловом значе­нии. Скажем, тот же «ледяной смех», можно объяснить тем, что большин­ство замерзающих умирает с улыбкой на устах, так как замерзая на морозе, человек ощущает тепло и ему становится хорошо… В другой повести, говоря о вырубке вековых лесов, П.Северный подмечает, что «тайгу огласили первые хохоты топоров»… То есть живым эмоциям и звукам писатель придает совершенно неподходящие эпитеты, и здесь проявля­ются, вероятно, очень личные и болезненные ассоциации из пережи­того…

История, описанная в романе «Ледяной смех», — это трагический рас­сказ об исходе армии адмирала Колчака из Екатеринбурга до Байкала, и жуткого окончания  Великого Сибирского Ледяного похода через замерз­шее озеро в январе-феврале 1920 года. «Павел Северный, – гово­рится в предисловии к роману, – предельно объективен и правдив в описа­нии событий, происходивших в Сибири, адмирала Колчака и его окружения. Характеристики писателя точны, исторически верны. В настоя­щее время их историческую точность можно проверить множест­вом печатных источников и документов, вышедших лишь через двадцать лет после первого издания романа в 1981 году».

Говоря об эмоциях и тех мыслях, которые вызвал этот роман, председатель Русского клуба в Шанхае М.Дроздов писал сыну писателя: «Поскольку начинал читать «Ледяной смех» П. Северного сразу после рассказов Бунина, мне бросилось в глаза несовершенство литературного языка, хотя если сравнивать с тем, что сейчас пишут и публикуют современные авторы, то эта книга просто образец для подражания. Несмотря на некоторые недостатки, я с большим интересом и удовольствием прочел  книгу, тем более что интересуюсь всем, что связано с революцией и гражданской войной. Был просто поражен смелостью автора, с такой симпатией и уважением нарисовавшего портрет Колчака, Каппеля, а также многих белых офицеров (Муравьев, Кокшаров и др.), аристократии (княжна Певцова), духовенства (владыка Виктор) и даже купечества. Учитывая, что книга писалась в 1970-е гг., — можно назвать это подвигом. Все мы знаем советское  время и хорошо помним негативное отношение к «белякам» в целом и к Колчаку, в частности, которые массово культивировались в СМИ, художественных и документальных фильмах. То, что книга вышла в СССР, — можно также отнести к числу чудес. Хотя, возможно, это объясняется тем, что вышла она в провинции. Уверен, что публикация книги такого содержания в Москве была бы исключена. [Книга в 1981 г. вышла в сокращенном варианте в Москве, в издательстве «Современник», но в современном издании 2009 года полный текст произведения представлен впервые, – Л.Ч.]. Безусловно, там есть идеологические вставки, которые сделали эту книгу «проходной для цензуры», но опытный взгляд их сразу выхватывает. В этой книге важно то, что события (жизнь в Омске, отступление и проч.) описываются уцелевшим очевидцем. И вынужденные вставки, дань цензуре, не сильно портят дело. Сам Колчак показан с симпатией. Даже эпизод, в котором Колчак приказывает расстрелять полк, перешедший на сторону большевиков, не разрушает картины. Жестокость Колчака продиктована обстоятельствами и имеет смысл, диктуемый логикой войны. В целом, на мой взгляд, это довольно крепкая беллетристика» ((М.Дроздов, председатель Русского клуба в Шанхае, из переписки с Арсением Северным.)).

35-летняя эмиграция и творческие дебюты. Первое время русская эмиграция в Китае переживала очень большие трудности, люди сильно нуждались. Не было возможности найти хорошую работу, сказывался языковой барьер; у большинства не было никакой специальности. Такие как П.Северный имели за плечами лишь опыт Первой мировой и гражданской войн, умели лишь стрелять, убивать, выживать в условиях походной и казарменной жизни (Северный был юнкером, то есть имел звание унтер-офицера из дворян).

Жилось русской эмиграции в Китае очень и очень трудно. Первое время жили исключительно ожиданием: вот-вот красные «голодранцы» потеряют власть и все вернется на круги своя, скоро возвратимся домой, и все станет по-прежнему!

Четырнадцать ужасных лет,

Что в жизни сброшено со счету

Без упоений, без побед,

Без созидательной работы.

Не пролита за славу кровь,

Труда нет гордых достижений.

И даже бледная любовь

Была без красок, без сирени!..

В неслышном горе, средь врагов,

В бессильном ропоте прострации…

В бульдожьем закусе зубов…

— Вся бесполезность эмиграции…

Н.Языков, 28 октября (1937 г.?)

Но время шло, а ничего не менялось. И вот в этой, можно сказать, морально и физически деклассированной эмигрантской среде, стали проявляться черты удивительной русской, российской приспособляемости: в среде растерянных и впавших в отчаяние людей постепенно стали выделяться талантливые люди, которые задались вопросом: как получилось, что мы оказались за границей никому не нужными, «лишними» людьми? Мы – не хуже тех, кто остался на родине, но мы проиграли великую битву за право жительства в родной стране. Значит, причина нашего изгнания – глубже, она не в образовании или культуре, она кроется в чем-то ином. И значит, нельзя отчаиваться! Нужно – жить. Эта немалочисленная группа людей сначала поодиночке, а затем, объединяясь в клубы по интересам, живо интересовалась всем, что их окружает, эти люди впитывали в себя чужую культуру и несли свою. Это были люди, от которых шла положительно заряженная волна, которая вела за собой и других. Поэтому правы те, кто считает, что российская культура и русский народ способны найти себе дорогу в любой стране, везде смогут адаптироваться и приспособиться, главное — не потерять своей культуры, своих убеждений и воспитания.

По сведениям главного управляющего китайскими таможнями, в 1927 году русских в Китае, не считая Харбина и Маньчжурии, насчитывалось 68.097 чел., в то время как англичан лишь 11.614. «Русские явились для Китая, — писал английский журналист, — в одно и то же время своего рода Божьим благословением и источником неприятностей. Большевистская катастрофа вынудила многие тысячи русских искать в Китае прибежища. В числе этих беженцев большинство были людьми образованными, привыкшими жить широко, знакомыми с достатком, а в некоторых случаях – даже с роскошной жизнью. Попав в Китай, им всем пришлось приспособляться к обстановке и чуждым условиям жизни. Однако подавляющее большинство русских нашли прочное и постоянное применение своих разносторонних знаний и способностей: кто преподавателем музыки, приказчиком, надсмотрщиком за работами, женщины – швеями, модистками, маникюристками и т.д. и т.п. Что характерно в отношении всей массы русских беженцев – это то, что, попав в тяжелую обстановку, в жизненные обстоятельства, к которым большинство из них не были подготовлены, никто, за редкими исключениями, не опустил рук, не признал себя побежденным жизнью…

Почти все русские, — продолжал журналист, — попав сюда в Китай, сохранили красивый жизненный энтузиазм и веру в жизнь (которая является, по-видимому, отличительной чертой этой нации) и которые привлекли к ним симпатии многих иностранцев. Нам, иностранцам, пришлось признать перед лицом результатов, достигнутых русскими в борьбе за право существования в Китае, что куда бы русский ни попал, в какой бы обстановке он ни очутился, — он приносит с собой чарующую способность улыбаться и даже отвечать смехом на гримасы жизни, даже при самых тяжелых обстоятельствах жизни… Это ли не сила, перед которой приходится преклоняться?», — завершала свою передовицу газета. (( По сведениям английской газеты «Пекин лидер». /Иностранцы о русских //Шанхайская Заря, 9 мая 1930 г. – С.5.))

Продолжение следует…

Восьмидесятые: на круги своя

Новый импульс отношений

В своих мемуарах бывший министр иностранных дел КНР Цянь Цичэнь, внесший большой личный вклад в нормализацию отношений Китая с Россией в 1980-1990-е годы, писал, что советско-китайские отношения пережили «три десятилетки»: 1959-1969 – десятилетие полемики; 1969-1979 – десятилетие противостояния; 1979-1989 – десятилетие переговоров.

Действительно, российско-китайские отношения в 1980-е годы стали постепенно улучшаться. Был восстановлен обмен студентами, постепенно отстраивались порушенные двусторонние связи в экономике, торговле, культуре. Принято решение вновь открыть Генеральное консульство СССР в Шанхае. Китайское телевидение дало зеленый свет популярным советским фильмам: «Москва слезам не верит», «Служебный роман», «17 мгновений весны», которые пришлись по душе жителям Поднебесной.

Новым каналом, расширявшим советско-китайские торгово-экономические связи в 1980-е годы, стала межрегиональная торговля. Так, в июне 1988 г. были подписаны межправительственные соглашения о принципах создания и деятельности совместных предприятий сроком на 10 лет.

С 15 по 18 мая 1989 г. Китай посетил председатель Верховного совета СССР, генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев. Итогом этой знаковой поездки стало советско-китайское Коммюнике, заложившее политическую основу двусторонних отношений. Визит М. С. Горбачева в Китай дал старт нормализации советско-китайских межгосударственных отношений. И обозначил официальное возобновление партийных связей между КПК и КПСС.

Возобновление работы генерального консульства СССР в Шанхае

16 декабря 1986 г. над крышей генерального консульства СССР в Шанхае был поднят красный флаг с серпом и молотом. Это означало, что советское представительство в китайском городе-мегаполисе после нескольких десятилетий вынужденного перерыва вновь начало свою работу. Для русских (советских) граждан восточного Китая это также означало, что теперь им есть куда обращаться за помощью. А проблем было немало. Одна из самых сложных состояла в том, что в Шанхае еще находились люди, которые по ряду причин не имели советского гражданства.

На торжественной церемонии открытия консульства присутствовали Посол СССР Трояновский, а также министр черной металлургии Колпаков, которого китайцы хорошо знали по сотрудничеству 1950-х гг.

С этого времени началась новая история консульства, со сменяющими друг друга генеральными консулами и новыми порядками. Благодаря изменениям, которые с молниеносной быстротой происходили в нашей стране и в мире – в 1991 г. на карте появилось новое государство — Россия. К слову, с декабря 1991 по 1998 никакого флага на консульстве вообще не было (на всякий случай).

При этом настоящим чудом можно назвать сам факт сохранения уникального по своей исторической роли здания генерального консульства, и возвращения его России. Сегодня это единственное официальное представительство иностранного государства на центральной набережной в Шанхае.

Генеральные консулы СССР и России в Шанхае (с 1986 года):

• Ф. Н. Строк (1986-1989)
• Г. П. Разумовский (1990-1992)
• Б. Н. Чаплин (1992-1997)
• В. А. Коннов (1997-2002)
• А. В. Кривцов (2002-2006)
• А. А. Шаронов (2006 – по настоящее время)

Шанхайские русские

В 1980-х годах русских, проживавших в Шанхае, можно было пересчитать по пальцам. В основном это были «китайские жены» (при этом все они имели советское гражданство). На их долю выпали годы культурной революции, начала новых реформ. В 1980-е стихийно было создано неформальное Русское общество. Позже к обществу стали присоединяться советские китайцы, прибывавшие в Шанхай из Казахстана, Молдавии и других мест. К середине 1980-х в обществе насчитывалось до 35 человек. Среди них: Л. А. Бабаскина, А. И. Лин с дочерью и внуком, Юлия Литинская, Валентина Ли, Людмила Михайловна Ша-Цзин, Галина Михайловна Сюе, Диас Циньпинь и др. Все эти люди, так или иначе, уже были интегрированы в жизнь КНР, хотя и не ощущали себя китайцами. На встречах общества можно было увидеть также тех, кто родился в смешанных семьях, но по тем или иным причинам не захотел уезжать в СССР.

Встреча со «старыми русскими»

Однажды, в начале 2000 г. мне посчастливилось попасть на встречу, устроенную «старыми русскими», теми, кто прожил в Шанхае не один десяток лет. В тот памятный вечер произошла знаменательная «передача власти» от старого председателя общества — молодому китайцу — Сюй Ляну, женатому на москвичке Юлии Литинской. За накрытыми столами сидели в основном пожилые и очень пожилые люди.

После провозглашения политики открытости, в Китае стали более внимательно относиться как к китайским эмигрантам – хуацяо, которые начали инвестировать значительные средства в различные отрасли китайской экономики, так и к иностранцам, когда-то приехавшим в Китай. В связи с этим в Китае был создан ряд соответствующих учреждений, включая Всекитайскую федерацию реэмигрантов. Тогда же был решен вопрос с так называемыми «полукровками» — детьми от смешанных браков с китайцами.

На памятном вечере собралось более 15 человек. Благодаря знакомству с Сюй Ляном, мне удалось увидеть воочию членов общества. В ходе знакомства выяснилось, что половина участников общества приехали в Шанхай из Урумчи и Кульджи. Мне удалось узнать несколько историй, рассказанных этими людьми. Хочу ими коротко поделиться.

Валентина и Володя Ли. У них трое детей: дочь и сыновья-близнецы. Валентина была певицей, сейчас дает уроки вокала. С мужем долгое время вместе работали в цирке.

Саша Сюй Лян и Юлия Литинская познакомились в Москве в 1992: друзья попросили ее помочь молодому китайскому бизнесмену набрать на компьютере текст документа. Сюй плохо говорил по-русски, Юлия не знала китайский, но это не помешало им полюбить друг друга. Спустя восемь месяцев после знакомства они поженились. У них четверо детей. У мужа своё дело – он занимается недвижимостью, Юлия выучила язык и теперь прекрасно говорит не только на китайском (мандаринском), но и на шанхайском диалекте.

Людмила Михайловна Ша Цзин – переводчица. Ее отец – китаец, мать — русская. В 1952 Людмила окончила театральный институт в Шанхае, вышла замуж и осталась в КНР. Родители, братья и сестры уехали в СССР. Она довольно часто с ними встречается. Людмила Михайловна преподает хореографию, театральное искусство, русский язык.

Галина Михайловна Сюе осталась в КНР в начале 1950-х, поскольку встретила здесь свою любовь. Несмотря на непростую жизнь, она не унывает. Увлекается танцами, хотя разменяла уже восьмой десяток.

Диас Циньпинь из семьи военного. Его отец был генералом и вместе с семьей в 1930-е жил в Москве. В 1937 отца с матерью отозвали в Китайскую Республику на борьбу с японскими оккупантами. Их дети попали в детский дом, в том числе и полуторагодовалый сын Диас. Он смог вернуться в Китай только после 1949 г. Встреча оказалась и радостной и трагичной. К тому времени родители забыли русский язык, а дети не знали ни одного китайского иероглифа! Только по возвращении Диас узнал, что он воспитывался с братом в одном детском доме, в Подмосковье. Им тогда так никто и не сказал, что они родные люди. В 1998 г. в Москве был устроен съезд бывших «китайских детдомовцев». Диаса туда тоже пригласили. Его жена и сын ни слова не знают по-русски, а китайский самого Диаса считается нечистым, потому что родной язык он осваивал уже взрослым.

Из дневника Ларисы Черниковой

Загадка старинного клада

Это произошло в конце 1980-х годов в Шанхае. Консульская служба уже не первый год опекала одну пожилую соотечественницу, самую бедствующую эмигрантку в Китае, по фамилии Павлова, выдавая ей ежемесячно по 120 юаней. Она была младшей дочерью инженера-железнодорожника Павлова, приехавшего ещё в конце XIX века в Китай на строительство КВЖД. Две дочери удачно вышли замуж, а третья осталась одинокой.

Однажды в консульство позвонили работники китайской милиции. Они сообщили, что Павлова умерла, необходимо присутствие советских представителей, чтобы произвести опись вещей. Когда трое консульских сотрудников попали в крохотную комнатушку умершей, они были поражены. Помещение находилось в страшном запустении: маленькое тусклое окошечко, стены черные от копоти, пол покрыт слоем пыли, от порога до кровати протоптана тропинка. При этом у стены стоял великолепный резной шкаф, рядом – пианино старой работы (эти раритеты перевезли в генеральное консульство). У кровати была тумбочка, где консульские сотрудники обнаружили обрывки газет, пожелтевшие листки бумаги, среди которых был старый тетрадный листочек в клеточку, исписанный химическим карандашом, а также стопку писем и толстую пачку юаней – деньги, которые консульство ежемесячно выдавало Павловой на жизнь в течение нескольких лет. Письма и бумаги, как не представляющие ценности, забрали с собой. Дело было в пятницу, в конце рабочего дня.

Передав китайскому чиновнику копии описей, советские сотрудники отправились на отдых. В воскресенье вечером один из них решил посмотреть, что же они привезли из павловского дома (старушка жила в фамильном особняке своего отца, занимая при этом одну комнатку). На тетрадном листочке были видны какие-то расчеты, список предметов. Написано было неразборчиво, с многочисленными сокращениями, но он сумел разобрать: «голова лошади – зол. слитки (3), хвост – монеты (700), втор. половица – кольца (12), серьги (4), брилл. (?)».

Он вдруг отчётливо вспомнил, что видел на стене массивную закопченную картину, скорее даже мозаичное панно, что-то вроде всадника на коне. Тайник?! — пронзила догадка. Завтра, в понедельник, китайцы передадут эту комнату старосте дома для заселения новых жильцов.

Через четверть часа сотрудник консульства вместе с коллегой были у павловского дома. Часовой, охранявший комнату, пропустил их внутрь, после убедительных объяснений – мол, консульские не успели всё осмотреть во время первого визита. Вскрыв вторую от порога половицу, работники действительно обнаружили большой сверток, где находились связки золотых колец, перстей с драгоценными камнями, а также колье, броши, серьги! Часовой истошно завопил, стал звать свидетелей. Делать нечего. Стали осматривать дальше «по списку». И обнаружили еще два «лошадиных» тайника – с золотыми слитками и с монетами царской чеканки. А в замызганной старой подушке и ветхом одеяле были припрятаны пачки полуистлевших купюр – в юанях, царских ассигнациях, шанхайских чанкайшистских долларах.

В этой убогой лачуге, по некоторым данным, оказалось ценностей почти на 2,5 миллиона долларов! После прихода китайских чиновников сокровища наспех описали и сдали на хранение китайским властям.

Согласно международным законам, если наследники не находятся, все, так называемое, выморочное имущество, переходит в пользу государства, где почил покойный. Родственников пришлось искать долго. Как выяснилось, почти все они погибли. Мужем одной из сестер был француз. Как гласят шанхайские легенды, много лет назад в городе разыгралась страшная трагедия: за одну ночь была вырезана многочисленная преступная группировка, не пощадили ни женщин, ни детей. Предполагали, что причиной резни стала кража «общака». И фигурировало имя француза, который, якобы смог умыкнуть драгоценности и деньги, хитро свалив вину на других, а ценности спрятал у родственницы, чтобы позже, когда все утихнет, переправить их за границу. Но после войны клад вывезти было просто невозможно…. Так и пропало целое состояние…

Вот такие легенды бродят по улицам старого Шанхая….

А вот о чем говорят скупые факты, которые удалось выяснить после специально проведенного расследования. В них — трагическая история семьи русских эмигрантов Павловых.

Павлова Ксения Александровна (1903, Харбин, — 1988, Шанхай), из семьи инженера-железнодорожника Александра Павлова. Отец был домовладельцем. Большая семья, где росли шестеро детей: три сестры и три брата, сначала жила на Пекарской улице в Харбине. Сестра Надежда с мужем-железнодорожником и сыном в начале 1930-х гг. уехала в СССР. Вслед за ними в Союз уехали все трое братьев, они поселились в Днепропетровске. В 1939 г. Надежду с мужем арестовали и сослали в ГУЛАГ. Судьба ее мужа неизвестна. Их сын Игорь Акишин был определен в школу-интернат г. Уфы, позже призван на фронт. В октябре 1943 г. он пропал без вести. Все трое братьев Павловых были сначала репрессированы, потом, после начала Великой Отечественной войны, отправлены на передовую, и погибли. Младшая сестра Евдокия в Шанхае вышла замуж за француза Мишеля Делякеза и эмигрировала в Сан-Франциско в 1940-е годы. Ксения Павлова замуж не выходила. Детей не имела. Умерла в Шанхае в 1988 г.

Евдокия Павлова-Делякез приезжала из США за прахом сестры, ей было далеко за 80. По ее словам ценности, найденные в квартире Ксении Павловой, имеют легальное происхождение (деньги были получены от продажи большого дома в Харбине).

Площадь Тяньаньмынь

В конце 1980-х по Китаю прокатилась волна студенческих демонстраций под лозунгами «Без демократии нет реформ». В мае 1989 г. на центральной площади Пекина Тяньаньмынь студенты построили палаточный город. К студентам стали присоединяться рабочие в Шанхае и других городах страны.

Некоторые советские очевидцы, например, журналист Всеволод Овчинников, придерживались точки зрения, что «главной целью молодёжных манифестаций тогда были не права человека и демократические свободы, как утверждали западные средства массовой информации. …Они выступали против незаконных сделок частных предпринимателей с партийно-государственным аппаратом. Главный лозунг демонстрантов был: «Долой продажных чинуш!». 3 июня ночью в Пекин вошли армейские подразделения с танками. Официальное число жертв — 200 человек.

По рассказам русских, живших в то время в Китае, начало событий не предвещало трагических последствий. Наоборот – люди в массе своей всячески осуждали продажных и алчных чиновников. После крутых мер правительственных сил русские в Шанхае вновь «попрятались по углам»: «В Китае своих-то не жалеют, не то что чужих…». Некоторое ослабление режима и снятие напряженности произошло уже после 1990-го года.

Иностранное кладбище в Шанхае

В начале 1983 г. в Шанхай приехали потомки богатых евреев-основателей торгового Шанхая начала ХХ века – Хардунов и Сассунов. Они хотели поклониться могилам предков. Приехали на бывшее еврейское кладбище – и ничего не нашли. Большинство шанхайских иностранных кладбищ были уничтожены. На их месте разбиты парки, построены дома, стадионы. Потомки отцов-основателей дошли до самого высокого уровня китайского руководства. И вот в середине 1990-х гг. в Шанхае появилось небольшое мемориальное иностранное кладбище, на ул. Хунцяо. На восстановленном фрагменте старого европейского кладбища разместились таблички по национальной принадлежности – евреи, русские, грузины, армяне, литовцы, англичане.

Здесь же находится мемориал известной общественной деятельницы Сун Цинлинь (супруги доктора Сунь Ятсена).

Ван Чжичэн в период работы над книгой

И. Ентальцева: Я читала некоторые книги по истории КВЖД, о русском Харбине. Написаны они русскими авторами и история русской эмиграции там представлена как-то по-другому, не так как у китайского профессора. Вот существовала русская периодика. Пусть она существовала на чисто дилетантском уровне: «И по-домашнему внимала». И пусть ее большей частью делали непрофессионалы. Но она очень теплая! И когда мы читаем воспоминания русских, которые родились или жили в Китае (несмотря на то, что жили они там в трудные времена), — это очень интересно! Китай вызывает интерес, и его любишь! А вот после прочтения книги Ван Чжичэна – нет! То есть человек провел исследование, но судя по этой книге, такое ощущение, что ничего хорошего от пребывания русских в Китае не осталось! Что это просто была какая-то такая мятущаяся и все более приближающаяся к жизни преступных группировок масса! У меня сложное отношение к этой книге, поэтому я не уверена, что смогу объективно о ней высказаться.

Л. Черникова: А мне, как исследователю, который «жизнь положил» на то, чтобы эту книгу перевести, кажется, как раз наоборот, — ваше мнение, пусть  негативное,  будет весьма интересным и важным!

Е.: Знаете, мне кажется, что эта книга была бы хороша как часть большого сборника, куда вошли бы и воспоминания русских о Китае… Я понимаю, что монография должна быть написана академическим языком, должна быть беспристрастной, но, тем не менее, после ее прочтения у меня много вопросов и эмоций накопилось. Когда вы переводили эту книгу, с самим автором вы были знакомы?

Ч.: Да, конечно!

Е.: Вы с ним подружились?

Ч.: Да, мы с ним подружились, он очень  нам помогал, он предоставил нам ряд важных сведений, которые не поддавались переводу. Часть материалов он заимствовал из китайских источников (большинство из них никогда не были переведены ни на один европейский язык), нам было очень сложно интерпретировать записанные иероглифами европейские фамилии, названия. Поэтому некоторые фамилии, особенно в последней части, мы просто не знали как перевести. Кто эти люди, о чем это вообще… Поэтому там, в тексте иногда в скобках стоят вопросы, или написано – «не интерпретировано». Но в целом он очень дружелюбно относится к русским, потому что он полжизни потратил на то, чтобы вникнуть в эту тему, прочитать и перевести русскую периодику. Здесь важно указать на то, что он все-таки завершил свое исследование ещё в конце 1980-х годов…

Е.: Это то же самое, что и  наши 1970-е — пик советского времени?

Ч.: Да. Книга вышла в 1993-м только благодаря тому, что автор был дальним родственником одного из крупных политических коммунистических деятелей в Шанхае, который и написал потом предисловие к книге (автор предисловия Ло Цзофэн, Luo Zuofeng, в 1993 г. возглавлял Бюро по религиям в Юго-Восточном Китае). Это предисловие, между прочим, мы тоже перевели, но его забраковало издательство. Оно не стало помещать это в книге – там цитировались документы партии, слова Мао Цзэдуна, Дэн Сяопина, рассуждения о необходимости перестройки подходов к изучаемым темам, необходимости изучения разнообразных языков мира, в том числе и культуры разных народов, особенно если эти народы жили на территории Китая, Шанхая. Если бы не это предисловие, — то книжку бы зарубили, вообще бы она тогда в Шанхае не была опубликована! Поэтому тут надо понимать, в какое время вышла эта книга, и при каких драматических обстоятельствах чуть не был «зарублен» 10-летний труд нашего автора. Несмотря на эти обстоятельства, было бы интересно узнать ваше мнение – какое вы несоответствие нашли – в ментальности, в оценках и т. д. У нас совсем нет людей, которые могли бы интересно, критически, нетривиально подойти к теме. Лично меня как исследователя интересуют, например, разделы посвященные православию, быту и привычкам русских.

Е.: Но в книге-то этого почти и нет! Тут какая-то сухая статистика идет, а там ведь были прекрасные люди! А по поводу православия в Китае существуют исследования конца 1990-х – начала 2000-х годов. А у него не было возможности читать эти исследования, ведь книга вышла ещё в 1993-м году. То есть тех работ и исследований, которыми мы сейчас активно пользуемся, — еще не было.

Ч.: Да, верно. Правда, он успел в начале 1990-х в США в Гуверовский институт попасть. У него книга была уже в типографии, — он успел туда какие-то два-три кусочка вставить, но это, конечно, не спасло книгу – никоим образом. Для меня, как для переводчика, — был как раз наиболее интересен именно  вот этот китайский взгляд на русских. Там очень хорошо видно как китайцы относились и сейчас относятся к нам. И тогда и сейчас они нас не понимают! Они относятся к нам, если и не как к врагам, то,  как к чужакам! И сейчас такой глобальный вопрос в этой связи поднимается, — что собой представляют русские в мире? Кто мы такие? Мы – вечные маргиналы в чужих странах? Или есть шанс, что все-таки когда-нибудь нас поймут, и мы доживем до такого времени, когда не будем так сильно всех  раздражать!  И китайцев в том числе. Такой большой интерес в мире сейчас вообще к русским и к этой теме, — потому что мы в 1990-е годы вдруг получили возможность свободно ехать во все стороны! К счастью не только «новые русские» поразили весь мир. Русские, приехавшие в Китай,  — явили собой не самый плохой образец самоорганизации и устройства своего духовного мира.

Меня, как переводчика, абсолютно убило, что издательство всячески вычеркивало авторские комментарии (хотя их там и так совсем немного).

Е.: А может, в этой книге многое вычеркнуто? Ее сознательно «усушили»?

Ч.: Совершенно верно, многое вычеркнуто в результате редакторской работы! Примерно 2/3 книги осталось, а 1/3 – убрана совсем. Частично это было оправдано. Во-первых, у автора было много повторов. Так, автор начинал каждую главу, как говорится «от печки» — главы «Православие», «Военное дело», «Криминальная жизнь» и т. д. – начинал со слов: «с началом революции и гражданской войны в России состоятельный класс, буржуазия и т.д., гонимые Красной Армией….» – и вот эта фраза начинала каждую главу, что конечно, никак не сокращало объем повествования.

Е.: Есть такой тип учёных, которые могут только собрать какую-то статистику, а сами ее осмыслить или самостоятельно проанализировать, обобщить – не могут. Может быть, ваш автор – из таких?

Ч.: Вы знаете, это важный момент. Я бы его по-другому подала. В разговоре с автором книги выяснилось, что он сознательно пытался убрать свои собственные оценки. Потому что в Китае считалось (сейчас уже многое в этом плане изменилось), что если ты занимаешься исследованием, — ты должен представить факты, статистические данные, цифры, а свое мнение составит читатель. Это такие китайские «заморочки», связанные с ментальностью общей и научной культуры: я себя сознательно уничижаю, потому что имею ли я право судить о том, о чем веду повествование? Если хотите, это такая особая китайская позиция, которой хотят доказать прямо противоположное!

Мы все время критиковали автора за то, что у него практически нет никаких архивных данных, или они как-то странно завуалированы, ведь для нас, историков, документы – это то, что подтверждает факт документально. А он нам объясняет: в 1980-е годы в Китае были совершенно иные требования к исследованию, да еще к такому, как у меня. Раньше были другие стандарты. Когда он писал свою работу, только-только Культурная революция прошла, в 1981-1982 гг. был организован институт изучения Советского Союза, и он туда попал! В Китае существовала такая традиция, что исследователи не имели права ссылаться на архивы (кстати, тогда почти все архивы были закрыты, существовал так хорошо знакомый нам спецхран)! Ни в коем случае – даже если ты что-то там прочитал, сослаться на это не можешь, ты можешь, в крайнем случае, это изложить своими словами, но опять-таки ни на какой документ ссылки давать было нельзя! Тогда критически относились к архивным документам, поскольку они не были и даже не имели шанса быть опубликованными! Парадокс, но это было так. Если что-то было опубликовано в периодике, в каком-то журнале, в общем прошло через читательскую аудиторию, то это означает, что сама публикация и собственно исторический факт прошли наиболее объективную общественную цензуру. После чего автора публикации либо критиковали, либо хвалили. А если документы находятся в архиве – то исследователь не знал, какое к этому имеется официальное отношение. Причем, автор в разговорах с нами ссылался не то чтобы на коммунистическое прошлое, а вообще утверждал, что в Китае так считалось всегда! Например, он говорит: я столкнулся с огромным количеством документов — документы полиции, донесения, доносы осведомителей… Кстати, большинство китайских современных архивов заполнены доносами тех, кто когда-то «стучал» официальной власти на своих товарищей, а потом стал крупным партийным деятелем эпохи. Поэтому долгое время, и, кажется, чуть ли не до сегодняшнего времени, все это в спецхране так и находится! Поэтому, когда ты узнаешь, что какой-то великий деятель в русской эмиграции, оказывается, был «агентом» и доносчиком спецслужб, — английских, французских и так далее, — говорит автор, — не знаешь, как к этому относиться, как это интерпретировать! По его словам он старался вообще от этого отказаться, дистанцироваться от всяких оценок, — потому что если в этом разбираться, — работа затянется на десятилетия! К тому же, в большинстве случаев, он не знал, что потом, после отъезда из Китая, с этим человеком произошло!

Иными словами есть ряд моментов, которые нужно было понять, чтобы работать с этой книгой. Книга, безусловно, очень сложная! У меня к ней долгое время было весьма странное отношение, пока, наконец, не появились первые авторские ремарки и, пусть смутно, проявилось лицо автора, его китайская оценка русской колонии в Шанхае. Когда в книге, наконец, был «преодолен» период 1920-1936 гг., и когда автор начал «отходить» от своего первоисточника – альбома В. Д.  Жиганова «Русские в Шанхае», который, как известно, вышел в 1936 г. и который  китайский автор взял за основу своего повествования, Ван Чжичэн перешел на русские газеты, «начинив» альбом важными дополнительными сведениями из публикаций русской периодики. К тому же он широко пользовался и англоязычными, и франкоязычными газетами, а также китайской периодикой тех лет. Повторяю, автор провел грандиозную работу, но она была вторичной, учитывая жигановский альбом. А вот когда он взялся за период после 1936 года, — уже пошли авторские изыскания, его собственный, самостоятельный взгляд на события и их интерпретация. И вот, честно говоря, пока мы переводили первую половину книги,  я все время находилась в некоем раздражении. Ну что же мы, — думала я — с китайского переводим жигановский альбом обратно на русский язык! Не легче ли просто его переиздать на русском, — и не мучиться? Но в заслугу автора я ставлю еще один момент, — он ведь в канву своей монографии вплел огромное число русских фамилий, фамилий китайцев и иностранцев, так как всякий исследователь понимает, что крайне важно, если мы хотим воспроизвести события прошлого, показать это окружение, антураж, присутствие массы других людей!

В любом случае, работа над книгой была и трудной, и интересной! В ходе работы от моих китайских коллег я узнавала массу интересных вещей, которых не было в книге (в смысле объяснения тех или иных явлений китайского быта, каких-то необыкновенно интересных сравнений и сопоставлений с китайской жизнью прошлого). И тем более жаль, что некоторые из этих вещей были вычеркнуты редактором. И в этом смысле книга, безусловно, многое потеряла! Тут еще надо подчеркнуть, что Ван Чжичэн занялся совсем не той темой, какую требовали от него в те времена. В начале 1980-х годов, Китаю нужны были специалисты-русисты. Автор не раз говорил: «мне предлагали – пишите о Советском Союзе, делайте дайджесты из советской прессы, — переводите на китайский язык. А мне показалось это неинтересным, слишком политизированным. Я тогда понял, что это  не мое! А я хотел выяснить,  почему здесь было столько русских, и что они тут делали и чем занимались. Я помню свое детство, и что на шанхайской французской концессии жило огромное количество русских, причем они были очень разные, — было видно, что они из разных социальных групп, слоев и т.д. Что у этих людей разные доходы и воспитание».

Кстати, на мой взгляд,  одна из причин «бегства» Ван Чжичэна от политики, — то, что он и его родители сильно пострадали по время Культурной революции в Китае. Ему долгое время не давали вообще эту тему разрабатывать – «нет финансирования». Так он всё равно ходил в библиотеку и архивы как на работу – каждый день и сидел там с 9 до 17 —  полный рабочий день и свои деньги платил за ксерокопии, которые тогда крайне дорого обходились. И по субботам он работал, хотя в Академии общественных наук (ШАОН), куда он перешел, это был выходной день. Вот — пример подвижничества! Я впервые встретила человека, который целенаправленно и методично тратил годы на свое исследование. Это — настоящий ученый! Он 10 лет читал газеты и иностранную периодику, — это источники, которые рассказывали о жизни русских в Шанхае. Собственно говоря, эта книга –своеобразный дайджест периодики тех лет, плюс альбом Жиганова – который стал «стволом», основой этой книги.

Е.: Ну вы мне такие раскрыли сейчас глубины, что я даже не знаю, могу ли я критиковать человека, да еще и иностранца, который так отнесся к своему делу! Стоит ли  его ругать? Его и так китайцы в свое время ругали! Принесет ли моя критика пользу этому человеку? Книга – есть, она состоялась. Роль этой книги – вклад в общую историю русской эмиграции, что само по себе очень полезно. Настоящих монографий-то нет. Хотя  стиль книги и суховато-аналитический, книга не конъюнктурная, автору пришлось нелегко, ему нужно было пробиваться к своему читателю.  Мне кажется, автор полностью выложился! Единственное пожелание к будущим исследователям,  на основе этого статистического сборника  нанизывать уже настоящие реальные факты жизни русских в Китае. Я не специалист. Зато эта ваша книга меня подвигла на одну вещь, — я давно собирала материалы о «русских харбинцах» репатриировавшихся в Россию в послевоенные годы. Это интереснейший материал! И он лежал у меня несколько лет. А теперь я вплотную им занялась.

Ч.: Что же, если книга китайского автора заставила вас обратиться к своим материалам и записям, вызвала желание сказать свое слово по этой проблеме — я  только рада, значит и мы трудились не напрасно.