«Отсюда за морем – Китай. Садись и за море катай». Сегодня мы последуем совету Маяковского и отправимся в Поднебесную – страну, давшую миру немало великих поэтов и множество устойчивых поэтических образов, в том числе и тот, что вынесен в название. Мне довелось около 20 лет прожить в Бурятии, откуда до Китая рукой подать, но Великую китайскую стену я так и не увидел, потому что далёкий Запад притягивал больше, чем родная и близкая Азия. Теперь, если когда-нибудь и соберусь, то придётся лететь в Пекин из Брюсселя. Но сначала хотелось бы понять, звучит ли за китайской стеной русская лира.

…Первая крупная русская община в Китае появилась в начале XX века после строительства Китайско-Восточной железной дороги – магистрали, проходившей по Маньчжурии и соединявшей Читу и Владивосток с Порт-Артуром. Тем самым бывшим портовым городом на Жёлтом море, в котором 70 лет назад родился замечательный поэт и член редколлегии нашего журнала Даниил Чкония. Сейчас город называется Далянь[2]. Эта община на северо-востоке Китая, состоявшая в основном из семей служащих железной дороги, в 20-30-е годы пополнилась эмигрантами из Советской России. Правда, в конце 20-х – начале 30-х гг. большая часть советских служащих КВЖД была выслана на историческую родину, но это дела не меняет. Характерными чертами русской диаспоры в Китае были высокий уровень образования и большое количество талантливых журналистов, прозаиков и поэтов, совместными усилиями создавших на чужбине новую самобытную и богатую культуру. Как отмечает Ю. Минералов[3], в период с 1918 по 1947 гг. только в Харбине и Шанхае вышло более 200 (!) поэтических сборников русских авторов, постоянно живших на китайской земле.

В довоенном Китае издавались газеты и журналы на русском языке (одним из самых известных журналов был харбинский «Рубеж»), шёл активный культурный обмен между русскими и китайскими интеллектуалами. В Шанхае и Харбине, благодаря стараниям эмигрантов, появились русские симфонические оркестры, театры, оперетты и опера. Однако после победы китайских коммунистов в 1949 г. ситуация изменилась. До конфликта Мао Цзэдуна с Хрущёвым и советско-китайского раскола русская культура в Китае всячески поддерживалась. В ходе культурной революции (1966-1976 гг.) она была практически уничтожена и долгое время находилась под негласным запретом.

По мнению того же Ю. Минералова, русская поэзия в Китае характеризовалась не только щемящей тоской по утраченной родине, но и необыкновенным синтезом европейской и китайской культуры. Китайские русисты тоже отмечают, что «русская эмигрантская литература в Китае сохранила не только характерные для литературы «серебряного века» особенности культуры России, но вобрала в себя и многие черты китайской культуры. Её отличают яркая индивидуальность, присутствие местного колорита, глубокая и искренняя тоска по покинутой Родине, неповторимый этнический стиль»[4].

Составитель антологии поэтов первой и второй эмиграции «На Западе» (Нью-Йорк, 1953) Юрий Иваск объяснил в предисловии название книги тем, что «данные о дальневосточных поэтах отсутствуют». Действительно, русская поэзия Китая первой половины XX века, в отличие от поэзии западной ветви русской эмиграции, была к тому времени гораздо менее известной. Между тем она, не побоюсь этого слова, процветала. Среди русских поэтов Китая того времени выделялись А. Несмелов, В. Перелешин, М. Колосова, Ю. Крузенштерн-Петерец, А. Ачаир, О. Скопиченко, Л. Андерсен, В. Обухов, Г. Сатовский-Ржевский, Н. Щёголев, М. Щербаков… В этот список в качестве популяризатора русского поэтического слова можно добавить и жившего в Шанхае в 1935-1943 гг. Александра Вертинского.

1.      Русские поэты в Китае в первой половине XX века. Расцвет поэтической диаспоры.

Основными вехами в жизни русской поэтической диаспоры Китая стали: (1) появление в этой стране, начиная с 1918 года, многочисленной харбинской группы русских поэтов, (2) первый «великий исход» поэтического Харбина (ядром которого было литературное объединение «Чураевка»), преимущественно в Шанхай, после начала японской оккупации Маньчжурии (1931 г.) и продажи в 1935 г. Советским Союзом доли КВЖД «Маньчжурской империи», (3) «великий исход» (фактически рассеяние по всему миру) русской диаспоры Китая после окончания Второй мировой войны, победы китайских коммунистов в гражданской войне и провозглашения КНР в 1949 году – явление, к которому с полным основанием можно отнести афористичные строки одного из крупнейших поэтов русского Китая Алексея Ачаира: «И за то, что нас Родина выгнала, / Мы по свету её разнесли».

Подробный рассказ о богатой литературной жизни «русского» довоенного Китая не входит в мои планы. Всех интересующихся этой темой отсылаю к замечательной антологии «Русская поэзия Китая»[5], которую без проблем можно прочитать в интернете. Я же ограничусь кратким упоминанием важнейших имён.

Наиболее крупным поэтом не только русского Китая, но и всего русского восточного зарубежья можно по праву назвать Арсения Несмелова[6] (1889-1945). Бывший офицер армии адмирала Колчака и участник Сибирского Ледяного похода, Несмелов с 1920 по 1924 гг. жил во Владивостоке. Скрываясь от ареста и расстрела, он ушёл оттуда в Китай с помощью карты, данной ему писателем и географом Владимиром Арсеньевым. Поэт жил в Харбине. В сентябре 1945 года он был арестован смершевцами и вскоре погиб в пересыльной тюрьме под Владивостоком[7]. «Нынче ветер с востока на запад, / И по мёрзлой маньчжурской земле / Начинает поземка, царапать / И бежит, исчезая во мгле».

Иван Елагин

Интересно, что один из лучших русских поэтов второй волны эмиграции Иван Елагин (ум. в 1987 г. в США) годовалым ребёнком был в 1919 г. вывезен родителями из Владивостока в Харбин. В 1923 г. семья вернулась в СССР. В конце 20-х годов отец Елагина, поэт-футурист Венедикт Март был арестован, а после повторного ареста в 1937 г. – расстрелян. Таким образом, Харбин дал русской диаспоре двух лучших поэтов – одного в восточном, другого – в западном полушарии.

Поэт Алексей Ачаир (1896-1960) происходил из семьи сибирских казаков. Активный участник гражданской войны, в 1922 г., после занятия Владивостока красными, он пешком через тайгу ушёл в Корею, а оттуда – в Харбин. А. Ачаир организовал харбинское литературное объединение «Молодая Чураевка», ставшее в 30-х годах ведущим поэтическим центром русского эмигрантского Дальнего Востока. Наравне с А. Несмеловым Ачаир был настоящим кумиром эмигрантов, оказавшихся в Китае после революции и гражданской войны. В сентябре 1945 г. А. Ачаир был принудительно депортирован в СССР. Он провёл 10 лет в ГУЛАГе (в Воркуте) и три года в ссылке на севере Красноярского края. После освобождения жил в Новосибирске. «Дно чаши озерной покроется илом, / Столетние ели наденут тенёта, / Таежные птицы загрезят о милом / И будут осеннего ждать перелёта».

Валерий Перелешин

Мемуарист «первой волны» эмиграции, поэт, переводчик и журналист Валерий Перелешин (1913-1992) эмигрировал с матерью в Харбин в 1920 г. В 1932 г. он вошёл в литературную группу «Чураевка». В 1938 г. Перелешин принял монашеский постриг под именем Герман, а через год переехал в Пекин, где работал в Российской духовной миссии. В 1943 г. поэт перебрался в Шанхай, откуда в 1950 г. выехал в США, а в 1953 г. – в Бразилию. Всю последующую жизнь он прожил в Рио-де-Жанейро. Наряду с А. Несмеловым, Перелешин считается одним из наиболее крупных поэтов «восточной ветви» русской эмиграции. Для его стихов, написанных преимущественно в жанре философской медитативной лирики, характерна классическая манера с ориентацией на твёрдые формы. «Ты пойдешь переулками до кривобокого моста, / Где мы часто прощались до завтра. Навеки прощай, / Невозвратное счастье! Я знаю спокойно и просто: / В день, когда я умру, непременно вернусь в Китай».

Поэтесса Марианна Колосова (1903-1964) в годы гражданской войны, будучи ещё совсем юной, по воле судьбы ненадолго связала свою судьбу с наркомом В. Куйбышевым, впоследствии одним из руководителей советского государства. После разрыва с ним и скитания по России, в 1922 г. девушка эмигрировала в Харбин. С 1934 г. Колосова жила в Шанхае, где содержала платную русскую библиотеку. В её творчестве преобладала гражданская лирика. Современники называли её «бардом Белой армии» и харбинской Мариной Цветаевой. Вот отрывок из стихотворения М. Колосовой, посвящённого бывшему другу-наркому: «Но я твой след подкараулю / И обещаю, как врагу, / Что в черном браунинге пулю / Я для тебя приберегу. / За то, что многих злобно мучишь, / За то, что многих ты убил, – / Ты пулю смертную получишь / От той, которую любил». В 1946 г. вместе со своим мужем, одним из организаторов русского патриотического движения за рубежом А. Покровским, поэтесса переехала сначала на Филиппины, оттуда в Бразилию и затем в столицу Чили Сантьяго. Здесь она и умерла. На табличке, прикрепленной к могильному кресту, написано: «Русская национальная поэтесса».

Потомок знаменитого мореплавателя, адмирала Ивана Крузенштерна, журналист и поэт Юстина Крузенштерн-Петерец (1903-1983) была дочерью кадрового офицера, погибшего в Первую мировую войну. В 1920 г. с волной беженцев, вместе с матерью и братом она оказалась в Харбине (где ещё до войны провела детские годы). Молодая поэтесса участвовала в деятельности «Чураевки». В 1930 г. она переехала в Шанхай. Её мужем был поэт и критик Николай Петерец. Не успев вовремя уехать, поэтесса несколько лет жила в красном Китае. Лишь в 50-е годы она выехала в Бразилию, откуда в 1960 г. перебралась в США.

Ольга Скопиченко

Поэтесса и писательница Ольга Скопиченко, в замужестве Коновалова (1908-1997), эмигрировала в Харбин около 1923 г. с отцом, кадровым офицером Белого движения. Скопиченко активно участвовала в работе «Чураевки». Она была близка с М. Колосовой (чьи стихи оказали на неё сильное влияние), дружила с А. Несмеловым. Чуть позже О. Скопиченко переехала в Шанхай. С потоком русских беженцев, уходивших от побеждавших в гражданской войне в Китае коммунистов, поэтесса попала на Филиппины, где прожила два года в лагере русских беженцев В 1950 г. она перебралась в Сан-Франциско. «…Но знаю я, что и в далёких, / Красивых, но чуждых полях / Я буду писать те же строки / И прошлое встанет в стихах. / Я знаю, по-прежнему будет / Мне сниться далекая Русь, / И где бы я не был, повсюду / Настигнет знакомая грусть».

Поэтесса и танцовщица Ларисса Андерсен (1911-2012) попала в Харбин в 1922 г. вместе с родителями. Именно так, с двумя «с» пишется её имя. С юного возраста девушка увлекалась поэзией и балетом. Литературную деятельность она начала под эгидой всё той же «Чураевки». В начале 30-х годов Андерсен переехала в Шанхай. Влюблённый в Лариссу А. Вертинский называл её поэзию «Божьею Милостью талантом». Вокруг Лариссы всегда царила атмосфера восхищения и влюбленности. Она была знакома с С. Рерихом, Вс. Ивановым, А. Несмеловым, И. Одоевцевой. В 1946 г. вышел сборник шанхайской группы «Остров», название которого, по одной из версий, придумано Лариссой Андерсен. В отличие от других дальневосточных поэтов-эмигрантов, она почти ничего не написала о Китае. В её творчестве преобладает лирика, эмоциональный взгляд на жизнь, сердечные переживания. В 1956 Л. Андерсен вышла замуж за сотрудника французской морской компании Мориса Шеза (Chaize), после чего много лет провела в разных странах, в которые был командирован её муж. С 1971 г. Андерсен поселилась во Франции, где проживала в местечке Иссанжо (Овернь). После отъезда из Китая литературным творчеством она почти не занималась. Умерла поэтесса на 102 году жизни в госпитале в городке Ле-Пюи-ан-Веле (в 25 километрах от Иссанжо)[8]. В наши дни во Владивостоке, в стенах Приморской краевой публичной библиотеки имени Горького регулярно проходят заседания Клуба друзей Лариссы Андерсен. «Я думала, Россия – это книжки. / Всё то, что мы учили наизусть. / А также борщ, блины, пирог, коврижки / И тихих песен ласковая грусть. / И купола. И тёмные иконы. / И светлой Пасхи колокольный звон. / И эти потускневшие погоны, / Что мой отец припрятал у икон. / Всё дальше в быль, в туман со стариками. / Под стук часов и траурных колёс. / Россия – вздох. / Россия – в горле камень. / Россия – горечь безутешных слёз».

Поэт и прозаик Василий Обухов (1905-1949) жил в Харбине с детских лет. Его кумирами были Гумилёв и Анненский. Обухов входил в литературное объединение «Чураевка», публиковал стихи и прозу в харбинской и шанхайской периодике. В. Перелешин назвал В. Обухова «дальневосточным акмеистом». В 1945 г. поэт был арестован советскими властями и депортирован в СССР, где некоторое время сидел в лагере. Вскоре он был освобожден и мог остаться в Советском Союзе, но решил вернуться в Харбин. Это ему удалось. Умер поэт в 1949 г. По словам Н. Резниковой, «каждое стихотворение Василия Обухова – отражение его трудной, мучительной жизни, в которой единственной настоящей радостью было творчество»[9]. «Как крылья стрекозы, осенний воздух сух. / Калитка в сад. Скамейка. Стол. Поляна. / И дремлет старый вяз, протягивая сук / Над тонкими стеблями гаоляна».

Поэт Григорий Сатовский-Ржевский (1909-1955) попал в Харбин в 1918 г. вместе с родителями. С 1940 г. он жил в Шанхае. Его единственный поэтический сборник «Золотые кораблики» вышел в свет летом 1942 г. в Харбине. Книга получила название по первому стихотворению, в котором противопоставлены «житейское злое ненастье» и «золотые обломки небывшего счастья». Согласно В. Перелешину, Сатовский «обожал стихи Бориса Поплавского и знал их все наизусть»[10]. «Мне так страстно хочется в Россию, / В западные нищие поля, / Где озера сине-голубые / Васильками смотрят из жнивья, // Где дороги в комьях желтой глины / С косогора убегают в лес / И болотистые низкие равнины / Спят под блеклым пологом небес…».

Поэт и журналист Николай Щёголев (1910-1975) в эмиграции, куда попал мальчиком, сначала жил в Харбине (где в 1930 г. стал одним из руководителей, а чуть позже – председателем «Чураевки»), затем переселился в Шанхай. Совместно с В. Перелешиным Щёголев редактировал поэтический альманах «Остров» (1946) участников литературного объединения «Пятница». В 1947 г. поэт добровольно вернулся в СССР. «Дни, сотканные из тумана, / Вновь начинают возникать… / Вначале – больно, нынче – странно / Мне отрочество вспоминать».

Поэт и писатель, фотограф и неутомимый путешественник Михаил Щербаков (1890-1956) покинул Владивосток осенью 1922 г., за день до прихода большевиков, на вспомогательном крейсере «Лейтенант Дыдымов», разбившемся во время шторма за 150-200 миль до Шанхая. Щербакова спасло от смерти то, что на одной из стоянок он пересел на канонерскую лодку «Улисс». Трагическое путешествие автор описал в очерке «Одиссеи без Итаки». В 1929 г. в Шанхае М. Щербаков был избран председателем Содружества русских работников искусств «Понедельник». Щербаков много путешествовал по Юго-Восточной Азии и островам Тихого океана, неоднократно бывал в Японии, Корее, Гонконге, посетил Цейлон и остров Пасхи. Его путевые очерки и заметки публиковались в шанхайских газетах и журналах. Всю жизнь поэт увлекался фотографией. В 1950-х гг. Щербаков оказался во Вьетнаме. Там он заболел нервным расстройством, после чего друзья перевезли его в Париж и определили в психическую больницу. Из больницы М. Щербаков вышел в 1955 г. В январе 1956 г. он в состоянии депрессии выбросился из окна. «Душный гул тропического леса / Весь пропитан пряными отравами; / Гроздья змей, – лианные завесы, – / Чашами шевелятся шершавыми...».

Лев Гроссе

Поэт и философ Лев Гроссе (1906-1950), сын немецкого барона и блестящего дипломата Виктора Гроссе (генерального консула Российской империи) в эмиграции жил в Шанхае, где входил в содружество «Понедельник». В Харбине он организовал религиозно-философский кружок. Гроссе превосходно знал английский, немецкий, французский, китайский языки и позже, после учебы в Сорбонне и Берлинском университете, работал переводчиком в иностранных фирмах. В 1948 г. поэт добровольно уехал в Советский Союз. Был арестован, погиб в лагере. «Благовест об Архангеле я / Складываю на лире… / Если не дар Евангелия, / Как бы я выжил в мире?».

В довоенном Шанхае проживала старшая сестра Бориса Поплавского, поэтесса Наталья Поплавская (ок. 1900 – конец 20-х годов). «Ты едешь пьяная и очень бледная / По тёмным улицам совсем одна. / И смутно помнишь ты ту скобку медную / И штору синюю окна».

Говоря о русской поэзии Китая, нельзя также не упомянуть имена Н. Алла, Б. Бета, М. Визи, М. Волина, Б. Волкова, Л. Ещина, В. Н. Иванова, В. Иевлевой, Ф. Камышнюка, Я. Кормчего, Н. Крук, И. Лесной, В. Логинова, В. Марта, А. Паркау, Н. Петереца, Е. Рачинской, Н. Резниковой, М. Спургота, М. Шмейссера, Е. Яшнова… Этот список далеко не полон.

2.      Политические пертурбации второй половины XX века (до распада СССР). Исчезновение русской поэтической диаспоры в Китае.

После окончания Второй мировой войны одни русские эмигранты («колчаковцы», «каппелевцы», «семёновцы» и др.) были репрессированы, другие получили советское гражданство и вернулись в СССР, третьи перебрались в Австралию, США, Канаду и другие страны. Последняя массовая волна возвращения русских из Маньчжурии в СССР пришлась на середину 50-х гг. Почти все эти репатрианты были отправлены на освоение целины. К первой половине 60-х гг. практически всё русское население Харбина покинуло Маньчжурию. К началу 90-х в этом городе осталось около двадцати русских, в большинстве своем преклонного возраста. «Туристы, приезжающие сегодня в Харбин, не находят даже следа «самого большого русского города за пределами России». Ничего не осталось – ни русских церквей, ни кладбищ, ни зданий, ни людей»[11].

Одной из причин этой новой волны переселения стало провозглашение в 1956 г. китайскими властями нового курса, вылившегося в победу идей Мао Цзэдуна и политику «большого скачка» (1958-1966). Чуть позже (1966-1976) была провозглашена «культурная революция», сводившаяся к отказу от старых культурных ценностей во имя строительства нового, коммунистического общества. В эти годы в стране громили университеты, избивали уважаемых профессоров, учёных и писателей. Были уничтожены почти все памятные места, связанные с русской довоенной эмиграцией. Под горячую руку разорению подверглись даже русские кладбища. Православные храмы в Харбине и Шанхае оказались разрушенными[12]. Понятно, что конфронтация в китайско-советских отношениях сказывалась и на русской поэзии. Во-первых, наших поэтов в стране практически не осталось. Во-вторых, даже потенциальные поэты боялись брать в руки перо. Когда на тебя смотрят как на потенциального шпиона, тут не до стихов. По словам тех, кто пережил эти годы в Китае, даже говорить по-русски было небезопасно. Об этом времени родившаяся в Харбине поэтесса Нора Крук рассказывала так: «…моя подруга вышла замуж за китайца. Жили они очень хорошо. И вот началась культурная революция, пришли хунвейбины к ним домой. (…). Схватили они её, вывели в парк, поставили на какую-то тумбу, надели на неё дурацкий колпак, ходили вокруг, ругали всяческими словами, плевались»[13].

Елизавета Кишкина с мужем Ли Лисанем

Кроме немногочисленных старожилов, в Китае в эти годы проживали несколько сотен советских женщин, вышедших замуж за китайцев. Одной из лучших представительниц русской эмиграции этого периода в Китае была Елизавета Кишкина (Ли Ша) (1914-2015). В 1936 г. она вышла замуж за одного из руководителей китайской компартии Ли Лисаня, а в 1946 г. вместе с мужем приехала в Китай. В этой стране Е. Кишкина пережила все самые сложные годы советско-китайских отношений. Во время «культурной революции» ей около восьми лет пришлось провести в одиночном заточении. Ли Лисань стал объектом травли со стороны хунвэйбинов, в результате чего в 1967 г. покончил жизнь самоубийством. А в 1979 г., после полной реабилитации, Е. Кишкиной присвоили звание профессора русского языка. Все последующие годы она работала на факультете русского языка в Пекинском университете. Ли Ша вела активную преподавательскую и научную деятельность до последних дней. Её последним трудом стала автобиографическая книга «Из России в Китай – путь длиною в сто лет», изданная в 2014 г. О дочери Ли Ша Инне Ли речь пойдёт чуть ниже.

В 1952-1965 годы из КНР в Австралию, Аргентину, Бразилию и Новую Зеландию при поддержке Управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев, общественных и религиозных организаций было вывезено более 1500 русских[14]. Наконец, в 1978 г. (при Дэн Сяопине) был провозглашён курс на социалистическую рыночную экономику. После смягчения политического климата в Китае с начала 80-х годов вновь изменилось отношение государства к русскому национальному меньшинству.

Для любителей статистики приведу цифры, наглядно показывающие динамику исчезновения русской диаспоры в Китае после Второй мировой войны. Если к 1930 г. в Китае насчитывалось 125 тыс. русских (в том числе 110 тыс. в Маньчжурии), то в 1953 г. их осталось менее 23 тыс. человек[15]. За годы, прошедшие после создания КНР, большинство русских эмигрировали в Австралию, США, Канаду и Южную Америку. Особенно тяжело по русской диаспоре ударила «культурная революция». Перепись 1982 года выявила в Китае лишь 2933 русских (причём большинство из них, 2262 человека – в Синьцзяне, на протяжении около 45 км граничащим с Россией)[16].

Итак, в 80-е годы отношение к русским изменилось к лучшему. В 1983 г. в Синьцзяне официально признали право русских не выходить на работу в Пасху и на Рождество, в 1991 г. в Урумчи открыли православный храм, в 2000-х годах в Кульдже – русскую школу, а в 2008 г. власти Синьцзян-Уйгурского автономного района выделили деньги на новый храм в Чугучаке[17]. Накануне распада СССР (в 1990 г.) в Китае насчитывалось 13,5 тыс. русских[18]. Численность русской диаспоры в Китае, бывшей близкой к исчезновению, начала понемногу увеличиваться.

Что касается русскоязычных поэтов этого драматичного периода, у меня нет о них совершенно никаких сведений. Хотя вполне возможно, что и в это время в Китае жили русские поэты, писавшие стихи, но не публиковавшие их.

3.      Реформы конца XX-го (после распада СССР) – начала XXI-го вв. Начало возрождения русской поэтической диаспоры в Китае.

3.1.  Русские клубы и центры, китаисты и русисты.

В результате потепления отношений между Китаем и СССР, особенно после исторической встречи Дэн Сяопина и Михаила Горбачева в 1989 г., в Китай сначала зачастили многочисленные русские предприниматели-«челноки», затем начали приезжать студенты, желающие изучать китайский язык. Постепенно русские снова принялись обживать Поднебесную. К началу третьего тысячелетия численность русской диаспоры немного увеличилась. В 2000 г. в Китае насчитывалось 15,6 тысяч, а в 2010 г. – 15,4 тысяч русских[19]. По данным Всекитайской переписи населения 2010 г., большинство русских КНР жили в Синьцзяне (9000 человек) и во Внутренней Монголии, в том числе в русской национальной волости Шивэй под городом Аргунь, что рядом с Забайкальским краем (5000 человек)[20]. При этом надо иметь в виду, что китайская статистика учитывает лишь русских, ставших гражданами Китая (преимущественно «старых» русских), и совершенно не берёт в расчёт «новых», приехавших в эту страну по семейным обстоятельствам, на учёбу или в коммерческих целях и живущих преимущественно в Харбине и Шанхае, Тяньцзине и Пекине.

В городах проживания наибольшего количества выходцев из России и стран бывшего СССР открылись Русские клубы.

Творческий вечер поэта Ю.Кублановского. Шанхай, 2010

Русский клуб в Шанхае  появился в 1998 г. – почти через 50 лет после закрытия своего довоенного предшественника. Это первое общественное объединение живущих в Китае выходцев из России со времен послереволюционной эмиграции. Им руководит Михаил Дроздов. В ноябре 2010 г. клуб провел творческий вечер поэта Юрия Кублановского, опубликовавшего интересные воспоминания о своей поездке в Шанхай и об этом вечере (в записи от 15 ноября): «Наши в Шанхае. Я выступал у них в Русском Клубе, небольшом зале богатого отеля. Человек 30 – 40. Как понимаю, это некрупные честные предприниматели, которые не нашли себя в России (…). Люди чистоплотные, но стремящиеся к достатку. И в Шанхае, где бизнес не омрачен беззаконием и поборами, они себя нашли. Купили квартиры, даже выписали из Самары учителя Закона Божия и русского языка»[21]. Гостями Русского клуба в Шанхае было также немало писателей: Леонид Бородин, Валерий Ганичев, Юрий Поляков, Александр Проханов, Захар Прилепин, Сергей Шаргунов, критик Владимир Бондаренко и др. Выступали в Шанхае и группа «Мумий Тролль», и лидер «Аквариума» Борис Гребенщиков.

Русские клубы работают также в Пекине, Гуанчжоу, Харбине, Урумчи и Гонконге. Надо сказать, что мало кто из новых русских переселенцев планирует остаться в Китае навсегда. Слишком много различий в жизненных укладах, а многим не по нраву и перенаселённость больших городов[22]. Тем не менее, потребность в русских центрах и клубах появилась, а это – хороший знак для русской поэзии. В Шэньяне, Харбине, Урумчи, Шанхае, Гуанчжоу, Шэньчжэне на добровольных началах работают образовательные центры, классы и кружки для детей по изучению русского языка и литературы. Воскресные школы открыты при православном храме, расположенном на территории российского посольства, а также в Шанхае. В Гонконге и Макао работают Центры русского языка. Солидный фонд художественной литературы на русском языке имеется в библиотеке провинции Хэйлунцзян, которая активно сотрудничает с Дальневосточной государственной научной библиотекой в Хабаровске, а также в Государственной библиотеке Китая. Небольшая библиотека русской литературы есть и при Русском клубе в Шанхае. В генконсульствах в Шэньяне и Гонконге, а также в посольстве и Российском культурном центре в Пекине тоже открыты библиотеки русской литературы. Это значит, что русская поэзия в Китае как минимум проникла на полки библиотек.

Российский культурный центр в Пекине регулярно проводит разные мероприятия, связанные с русским языком и культурой. Поэтических вечеров в программе центра я не нашёл, но судя по всему, это дело недалёкого будущего. Проведение поэтического фестиваля «„Эмигрантская лираˮ в Пекине» (или в любом другом крупном городе Китая) наверняка способствовало бы оживлению русско-китайской литературной жизни. Но прежде чем думать о будущих поэтических фестивалях, надо как можно лучше понять китайскую жизнь. Здесь не обойтись без помощи русских китаистов, китайских русистов, а также разного рода журналов, издающихся на русском языке.

Для познания Китая и китайской мудрости чрезвычайно полезен сайт «Средоточие», созданный живущим на Тайване российским китаистом Владимиром Малявиным (род. в 1950 г.). Малявин перевёл на русский язык многие китайские трактаты («Чжуан-цзы», «Ле-цзы», «Дао дэ цзин» и др.) и написал более 30 книг и сотни статей, посвященных китайской философии и истории культуры. А Бронислав Виногродский (род. в 1957 г.) не только китаевед, но и поэт (автор четырёх сборников стихов), писатель и переводчик всё тех же основополагающих китайских текстов («Чжуан-цзы», «Дао дэ цзин», «Книга Перемен»). Правда, в Китае москвич Б. Виногродский постоянно не живёт, бывает здесь наездами, по несколько раз в год, но творческие силы черпает именно в здешней культуре. В 2015 г. поэтесса Ирина Чуднова (о которой я расскажу дальше) переводила на китайский язык одну из его книг. Личный сайт Б. Виногродского. О китайской поэзии и поэтике активно пишут китаисты Марина Кравцова, Сергей Торопцев, Лидия Стеженская, Иван Семененко и другие. Очень полезный сайт о китайской культуре (http://www.synologia.ru/) курирует Отдел Китая Института востоковедения РАН.

Активно работает в области образования и переводческой деятельности дочь Елизаветы Кишкиной и Ли Лисаня (о которых я рассказывал выше), профессор, русист-филолог, переводчик и поэт Инна Ли (Ли Иннань), с 2001 по 2012 гг. возглавлявшая Центр русского языка в Пекинском университете иностранных языков»[23]. В далёком 1985 г. за переводы русской литературы она была удостоена премии «Радуга», учрежденной Союзом писателей Китая. Большое удовольствие доставляет ей перевод поэтических произведений. В числе изданных поэтических сборников, в которые вошли переводы Ли Иннань – «Антология современной китайской поэзии», «Стихотворения Чэнь И», «Стихотворения Джиди Мацзя». Персональный сайт Ли Иннань. На этом сайте можно найти и несколько собственных стихов поэтессы.

В Шанхае функционирует русскоязычный Книжный клуб. Члены клуба встречаются раз в две-три недели и обсуждают прочитанные книги. В этом же городе инициативная русская молодёжь регулярно проводит на свежем воздухе Арт-пикники – небольшие фестивали интересов, увлечений и хобби. Например, в октябре прошлого года в Cenruty Park прошёл второй Шанхайский слёт любителей авторской песни «Струна»[24].

3.2.  Журналы, сайты и интернет-форумы на русском языке.

В 2005 г. возобновлено издание китайского государственного русскоязычного журнала «Китай», впервые вышедшего в свет в 1951 г. В рубрике «Культура» немало материалов посвящено новостям литературной жизни в стране. С 2009 г. издаётся и распространяется в обоих странах журнал «Россия и Китай» – международное издание с параллельным переводом, посвященное китайско-российским отношениям. В просмотренных мной номерах материалов о литературе не обнаружено. С 2009 по 2013 гг. на территории Китая раз в месяц выходило первое и единственное в своем роде бесплатное русскоязычное печатное издание – «Наш журнал». В 2014 г. вышел единственный номер журнала, по всей видимости – последний. В доступных для скачивания номерах литературных новостей нет. В 2004 г. начал издаваться сетевой русскоязычный журнал «Дыхание Китая», рассказывающий о разных сторонах жизни Поднебесной. В 2012 году этот журнал стал выходить как приложение к государственной «Российской газете». В нём можно найти много интересных статей и материалов, касающихся китайской жизни. Что касается литературы, а тем паче поэзии… Как вы догадались? В журнале «Словесница Искусств» есть постоянная рубрика «Русский Харбин».

Обложка журнала «Партнеры. Берега дружбы». Июль 2009

Кстати о Харбине. Здесь с 2002 г. издаётся русскоязычный журнал «Партнеры» – орган пресс-канцелярии правительства той самой приграничной с Россией провинции Хэйлунцзян, в которой расположен Харбин. Эта провинция наиболее тесно связана с Россией в силу исторических, географических и экономических причин. С 2009 г. по 2011 гг к журналу выходило приложение – «Партнеры. Берега дружбы», ориентированное на русских, проживающих в Китае. Форма приложения к китайскому журналу была выбрана из-за того что по китайским законам иностранные издания не могут самостоятельно издаваться в КНР. Инициатор издания – Лариса Жебокритская, живущая в Китае уже 25 лет (она же является литературным редактором «Партнеров»). Приложение издавалось при поддержке Русского клуба в Харбине, Российского культурного центра и Координационного совета соотечественников в Китае. Время от времени в нём публиковались и стихи.

«Восточное Полушарие» – это крупнейший интернет-форум в русскоязычном сегменте интернета, посвященный Китаю и Азии. Одна из веток сайта посвящена переводам китайской классической поэзии. Здесь русские китаисты и переводчики выкладывают свои заметки и переводы с китайского и обсуждают проблемы литературного перевода китайской поэзии – как старинной, так и современной. Большинство участников форумов спрятаны под вымышленными именами. Большой популярностью пользуется сетевой журнал«MANDARIN» – издание о жизни в Китае, в котором люди делятся полезной информацией, анонсами мероприятий, рассказывают о выставках, встречах с интересными людьми и т.д. Журнал распространяется лишь в ВиЧате (WeChat, программа мгновенных сообщений). Очень востребован в русскоязычной диаспоре и сетевой журнал «Магазета»  живущего в Ханчжоу Александра Мальцева. Александр также со-ведущий аудио-проекта «Laowaicast» (от слова Лаовай – иностранец, чужак, посторонний). ЖЖ А. Мальцева.

В сентябре 2013 г. по инициативе и под редакцией лингвиста, переводчика и писателя Антона (Тони) Гау[25] вышел первый и последний выпуск Литературного альманаха «CRUX» («Южный Крест»), заявленного как южно-китайский литературный альманах, издание независимого литературного клуба г. Гуанчжоу[26]. В разделе «От редактора» Антон Гау, в частности, рассказывает: «Данный альманах является сборником литературных работ русскоязычных людей, так или иначе связанных с Китаем. Начинался он с желания отдельных русскоговорящих обитателей южного Китая показать друг другу свои работы, встретиться и даже, может быть, провести некий литературный салон, при всей иронии данного словосочетания. Такая встреча случилась 20 апреля 2013 года в г. Гуанчжоу. (…) Скорее, это стенгазета или же рабочие тетради пишущих китаистов – и профессиональных, и, – волею судеб, – любителей. (…) Город Гуанчжоу был выбран как эпицентр существования в южном Китае, хотя уже раздаются голоса о проведении подобных мероприятий в других городах и провинциях, чему мы рады и что мы приветствуем. (…) Наше издание не ставит целью из последних сил добиваться литературных высот каждой строки и выверенности каждой буквы. Это, скорее, подиум для того, чтобы выразить себя, посему строгие суждения о литературной ценности произведений приветствуются, хотя и не принимаются, ибо, с одной стороны, пока некуда, а с другой – «каждый пишет, как он слышит» и далее по тексту. Авторы, публикующиеся здесь, не подают заявок на исключительную отточенность литературного мастерства, скорее – на право выразить себя и свой мир».

В первом номере альманаха «CRUX» были, в частности, опубликованы стихи и переводы Игоря Алимова, Альберта Крисского (Папа-Хуху), священника о. Александра (Панасенко)[27], Гранта Грантова, Марии Громаковой, Анны Виктория, Тони Гау (Tony Gau)[28] и Полины Синицкой[29]. 

3.3.  Русскоязычные поэты и переводчики современного Китая.

В этом разделе речь пойдёт об интересных переводчиках с китайского (в том числе поэзии), об интересующихся поэзией китаистах и о поэтах, живущих в Китае постоянно или живших здесь некоторое время и вернувшихся в Россию.

Забегая вперёд, замечу, что в целом ситуация с русскоязычной поэзией в Китае напоминает затишье перед бурей. Поэтической общности пока ещё не сложилось, поскольку в стране не успела ещё сложиться многочисленная и хорошо структурированная русская диаспора. Нет ни литературных журналов, ни широко известных за пределами Китая поэтов, пишущих стихи на русском языке и регулярно публикующихся в поэтических сборниках, серьёзных журналах или «несерьёзном» интернете. Переводов современной русской поэзии тоже делается крайне мало. Даже выходивший недавно сборник Цветаевой в переводах известного поэта Ван Цзясиня делался через английский язык[30]. Но всё не так пессимистично, если учесть, что русско-китайские контакты в полной мере активизировались лишь каких-нибудь 20-25 лет назад. Поэтому я смотрю в будущее русскоязычной поэзии Китая с осторожным оптимизмом.

Михаил Дроздов

Один из основателей «Русского клуба в Шанхае» (в 1998 г.) и его председатель (с 2001 г.), он же – председатель Всемирного Координационного совета российских соотечественников Михаил Дроздов (род. в 1971 г. во Владивостоке) живёт в Шанхае с 1996 г. Он один из соавторов и куратор проекта по выпуску книги «Русские в Китае. Исторический обзор» (2010), автор нескольких статей о жизни русской диаспоры и интервью с деятелями русской культуры в эмиграции, редактор сайта «Русский клуб в Шанхае», организатор творческих вечеров с российскими деятелями культуры в Шанхае. Стихи М. Дроздова публиковались в сборнике «Побудь у одиночества в гостях» (Владивосток, 2002) и газете «День литературы» (Москва, №7, 2007). Дроздов – автор поэтического сборника «Шанхайские акварели» (2002)[31]. «Опять туман. / Неясно фонари / Мерцают. // Прохожим дела нет – Возникнут близ меня / И тают. // А я, как будто пленник, / Сквозь строй / По лужам // Венчаю понедельник / Дождем / На ужин. // И ветер, / Словно лист, / Меня вращает, // В густом тумане / Лиц Не различает». Персональный сайт М.Дроздова.

Альберт Крисской

Китаист, востоковед и переводчик Альберт Крисской (Папа ХуХу) является одним из организаторов интернет-сообщества «Восточное Полушарие» (см. выше) и автором сайта «Папа ХуХу», который и дал ему его неформальное имя. А. Крисской родился в Ростове-на-Дону в 1974 г., там же поступил на геолого-географический факультет Ростовского университета. После двух лет учебы, в 1993 г. получил предложение поехать по обмену в Китай для продолжения обучения. За годы учебы освоил китайский, английский и испанские языки.[32] Крисской занимается переводами старинных китайских стихотворений. В прошлом году он переехал в Словению. «Ведь Тао Юаньмину было тридцать семь / Когда печать повесив, из ворот столичных вышел / Я тоже в этот год уеду насовсем / На берег Си, в деревню к горам Шан поближе» (Возвращаясь к полям. Юань Чжэнь. – Перевод А. Крисского). ЖЖ.

Профессиональный китаист-филолог Юлия Дрейзис[33] родилась в 1986 г. в Москве, где сейчас и проживает. Юлия закончила Институт стран Азии и Африки по специальности «лингвистика» (китайский язык), а кандидатскую защищала уже по литературе китайского авангарда. В 2005-2006 гг. она проходила стажировку в Педагогическом университете центрального Китая (Ухань, КНР), а сейчас работает в МГУ имени М.В. Ломоносова и в Институте стран Азии и Африки (на кафедре китайской филологии). В конце прошлого года вышел в свет её перевод романа Юй Хуа «Братья». Затем Юлию очень заинтересовала современная поэзия Китая. Оказалось, что это совершенная terra ingonita для русского читателя, мало кто этим занимается профессионально. Так появился сайт-блог Юлии Дрейзис «Стихо(т)ворье» о китайской поэзии последних тридцати лет. Переводы Ю. Дрейзис печатались в журнале «Транслит», а также презентовались в 2015 г. на ежегодном Фестивале свободного стиха/верлибра в Москве. Сейчас Центр мировой поэзии Института языкознания, с которым Юлия сотрудничает, совместно с тайваньскими коллегами запускает проект двуязычной антологии современной русской поэзии в переводах китайских поэтов. Если всё получится, книга выйдет через три года. В настоящий момент Юлия Дрейзис занимается исследованием литературы китайского авангарда и переводами Юй Хуа, одного из наиболее ярких представителей течения. Ю. Дрейзис – лауреат поэтической премии журнала Poetry East West (DJS Art Foundation в номинации «Перевод современной китайской поэзии» (2015). Все публикации Юлии Дрейзис.

Востоковед, китаевед, директор Центра «Петербургское Востоковедение», доктор исторических наук, писатель-прозаик и переводчик Игорь Алимов (род. в 1964 г.) в конце 80-х гг. стажировался в Китае. Сейчас он, по его словам, «живёт и работает в Санкт-Петербурге и по мере сил – в Пекине». Фактически Алимов проводит в Китае ежегодно около месяца. В 2010 г. он защитил докторскую диссертацию по теме «Китайские авторские сборники X-XIII вв. в очерках и переводах». Переводы И. Алимова можно прочитать в антологии современной китайской поэзии «Азиатская медь» («Петербургское Востоковедение», Санкт-Петербург, 2007). Под псевдонимом Вениамин Гусь Игорь Алимов публикует короткие шутливые стихи: «Поднять искусство до себя – / Иль опуститься до искусства?» («Раздумья»), «Опять мой кот ликует. / И так – который год подряд. / Приди уже в себя, кастрат!» («Весна»), и т.д. Персональный сайт Игоря Климова.

Очень одарённая и тонко чувствующая поэтесса Зоя Гудкова жила в Пекине с 2011-го года (в 2015 г. она умерла). Прах её развеяли под Пекином, поэтому она теперь навсегда осталась в Китае. «Сыграй – на нервах – роль Савонаролы, / Пристрастной лютни струны приструни, / Про грех богатства с красотой шепни, / Чтоб покаянье принесла в подоле» (из последнего стихотворения «Великая иллюзия», опубликованного на сайте «Стихи.ру» 10 марта 2015 года). Страница Зои Гудковой на этом сайте (где она публиковалась под псевдонимом Umeko). Личная страница на сайте «diari».

Поэтесса Света Бритова (род. в 1975 г.), более известная по своему псевдониму Yandel, по профессии – лингвист. Во время учёбы в МГУ Света в 1998-1999 гг. стажировалась в Китае, потом преподавала китайский язык в МГУ. С 2010 по 2012 гг. она жила в Пекине, работала (или стажировалась – точно не знаю) в Международном университете бизнеса и экономики, после чего снова вернулась в Москву. В творчестве Yandel часто звучит китайская тема. Муж поэтессы, поэт и переводчик Евгений Дерлятко (Deyck, Дейк), скоропостижно умерший в 2009 г., писал: «Ключ к поэзии ЯнделЪ – Восток. Причем Восток Дальний, прежде всего китайский. Лингвист и китаист по профессии, Светлана прожила несколько лет в этой древней и вечно юной стране, прониклась ее духом, ее эстетикой, ее поэзией. (…) В каждой своей вещи Светлана пребывает там и тогда, где и когда свершается это чудо – отливка опыта, впечатлений, чувств и мыслей в законченную поэтическую форму»[34]. Всех интересующихся творчеством Yandel отсылаю к её давнему интервью Павлу Самсонову.[35] «я не видела снега шесть тысяч пятьсот часов, / вдоль великой китайской – по часу за пару ли. / от москвы до пекина две трети мечты. в висок / тук-тук-тычется нищенка-память. скребёт. скулит». Страница Светланы Бритовой (ЯнделЪ) на сайте «Интерлит». Страница Yandel на сайте «Стихи.ру». ЖЖ.

Поэт и переводчик, журналист и фотограф Ирина Чуднова[36] родилась в 1974 г. в Ростове-на-Дону. Более 20 лет живёт в Пекине. Стихи пишет, по собственному признанию, «сколько себя помнит». Относится к ним очень придирчиво – многое летит в корзину, многое остается недописанным из боязни одним неточным словом испортить несколько хороших строк. Ирина публикует свои стихи, переводы и рассказы преимущественно на сайте Максима Мошкова «Самиздат»[37]. Она член редколлегии сборников авторов «Самиздата». Страница Чудновой в «ЖЖ» (под именем Китайская КошЬ). Подборка стихов И. Чудновой «Десять стихотворений, написанных ночью» была опубликована в 130-м номере «Вечернего Гондольера». Несколько её переводов тайваньского поэта Линь Цзянь-Луна опубликованы в наиболее представительном собрании современной китайской поэзии новейшего времени, антологии «Азиатская медь» («Петербургское Востоковедение», Санкт-Петербург, 2007).[38] «эй! кто-нибудь! мои руки-крылья дождями исколотые намотайте на локоть. / закат небо исполосовал в радужные разводы, / трепещет сердечная камера клапанами-перегородками – / отходят воды. что-то в полночь родится – флейта ему позвоночником, / рифмы рёбрами, аллитерации кровью, вселенская тоска смыслом».

Поэтесса Марина Мурсалова[39] родилась в 1982 г. в Москве. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького. В 2006 г. Марина стала лауреатом премии «Дебют». Она публиковалась в журнале «Новый мир», альманахе «Алконостъ», региональных изданиях. После «Дебюта» и «Нового мира» публикаций практически не было (не считая собственного блога – тоже почти заброшенного). Уже третий год М. Мурсалова проживает в южном китайском городе Шэньчжэнь, где представляет российскую ювелирную компанию. «Всякий брошенный дом достаётся природе: / Крысам в подполе, серым кротам в огороде, / И жучкам в почерневшей, трухлявой доске, / И светящимся дивным грибам в уголке».

Митя Цветков

Поэт, филолог и искусствовед Митя Цветков родился в 1982 г. в Ленинграде, окончил филологический факультет СПбгу. Активно участвовал в питерской литературной жизни, публиковался в альманахах, выступал на фестивалях, записывал музыкальные диски. В 2004 г. при участии Цветкова в Петербурге был организован так называемый арт-клуб «Болт», занимавшийся продвижением современной поэзии и молодых авторов. В 2008 г. М. Цветков вышел в финал поэтического турнира «Русский слэм». В 2012 г. он перебрался в Шанхай, где до сих пор и проживает, принимая активное участие в культурной жизни его русскоязычной диаспоры. В 2014 г. в Санкт-Петербурге вышел поэтический сборник Мити Цветкова «Тексты из ниоткуда»[40]. Это его первый полноценный сборник стихов, составленный из текстов, написанных за последние десять лет. Поэт неоднократно выступал перед шанхайской русскоязычной публикой. Он также неоднократно устраивал арт-квартирники, литературные вечера и кинопоказы, принимал участие в организации и входил в жюри конкурса «Читай, Шанхай!» (конкурс на лучшее прочтение вслух стихов). По частному сообщению Мити, в своё время он «кидал клич» по китайским городам и весям с призывом совместного поэтического слёта, но так никто, увы, и не откликнулся. «Изгибы твои / дорогая моя Сучжоухэ / так пленительны / вечером томным / и что мне та Хуанхэ / что течет вдалеке / если рядом со мной / ты лежишь / ты бежишь / ты ласкаешь волной / берега, корабли / и бросают сетями / в тебя рыбаки / от банальной тоски…».

Поэтесса и скрипачка Анна Ганина родилась в Костроме. Детство прошло на Северном Кавказе, потом Анна жила на Камчатке, закончила Дальневосточную Академию искусств во Владивостоке, а с 2000 года вместе с мужем, художником Владимиром Ганиным, она живёт в Китае в г. Юэян (Yueyang). Уже 15 лет Анна работает в Хунанском политехническом институте (провинция Хунань расположена в юго-восточном Китае). А. Ганина – доцент кафедры скрипки, лауреат международного конкурса-фестиваля в Пекине. Она преподаёт и выступает с концертами. И Анна, и её муж – обладатели Золотых медалей провинции Хунань «Лучший иностранный специалист», причем Владимиру первую медаль в 2004 г. вручал премьер-министр Вэнь Цзябао, а вторую в 2015 г. – председатель КНР Си Цзиньпин. Анна Ганина начала писать стихи в 2013 г. Её страница на сайте «Стихи.ру» (обратите внимание на стихи, сгруппированные в цикле «Китайские стихи. Хунан»). Специально для нашего журнала российский дирижёр, композитор, пианист и философ Михаил Аркадьев рассказал о её творчестве: «Есть разные поэты. Есть те, кто ждёт остроты ощущений и подбирают к ощущениям рифму. А есть те, кто постоянно мыслит рифмой, ритмом, образом, стихом. К этому более редкому и ценному типу принадлежит поэт и музыкант Анна Ганина, живущая уже более 15 лет в Китае, в провинции Хунань. Поэзия её насыщена пронзительным ощущением китайской природы, всего живого. Ганина удивительным, и при этом естественным образом примыкает к древней великой традиции Китайской пейзажной лирики. Лирика эта несёт в себе нечто абсолютно личное, и одновременно космическое, за ней чувствуется смертельное переживание жизни. Это знак подлинности, знак погружения в саму стихию поэзии, где любовь, природа, смерть, возрождение перетекают бесконечно одно в другое. Обратите внимание как в этих прекрасных стихах свет и тень, Инь и Ян органично сплетены в музыкальные аккорды, как разные голоса вплетены в непрерывность времени и пульс, почти как в любимой и исполняемой Анной Ганиной Чаконе Себастьяна Баха: «Блестящий хор цикад! / Как ночью у воды / похожи все деревья! / Возьму свой плащ / и подберу подол – / скорей к ручью! / Но как найти у ночи / единственное дерево свиданья?». Гармония стиха Ганиной соткана из покоя и разрыва, из созерцания и диссонанса. Так – сквозь её строчки, мы слышим музыку древности и музыку современности, радость и боль, полет и катастрофу. Спасибо Анне Ганиной – русскому поэту в китайском пространстве звука за эту чистоту строя»[41].

Поэт с экзотическим именем Грант Грантов (один из участников альманаха «CRUX») родился в 1969 г. в Пятигорске Ставропольского края. В детстве с родителями он переехал в Москву. В 1992 г. окончил международное отделение факультета журналистики МГУ по специальности «Литературный работник телевидения». В 1998 г. посетил Непал и Тибет, после чего вернулся в Москву, бросил бизнес и начал изучать китайский язык. В 2001 г. уехал учиться на факультет китайского языка для иностранцев Сианьского института иностранных языков[42]. Блог Гранта Грантова в «Магазете». Здесь же можно прочитать два его поэтических цикла – «Китайский цикл» и «Синьцзянский цикл», а также поэтические переводы. «Не поймёт богатый суть Востока, бедный же монах её нашел. / Если на Востоке сердцу плохо, это очень, очень хорошо!».

Актриса и фотомодель, певица и блоггер, поэт и филолог, журналист и преподаватель русского языка как иностранного Мария Громакова родилась в Москве, высшее образование получила в Санкт-Петербурге (филфак СПбГУ). С 1998 по 2007 гг. Мария была ведущей актрисой и режиссёром-постановщиком питерского «Театра Поэтов». С 2007 г. она живёт в г. Сямэнь (юго-восточный Китай), где преподаёт в местном университете. Увлекается фотографией. Мария Громакова – автор трёх поэтических сборников, участник и победитель всероссийских и международных литературных конкурсов. Публиковалась в нескольких российских журналах, альманахах и антологиях, а также в журнале «Новые берега» (Копенгаген, Дания, 2004). Подборку стихов Марии Громаковой можно почитать здесь (часть 1; ссылки на две другие части приведены на указанной странице). Послушать стихи поэтессы можно тут. «Некрасивая девочка плачет. / Сны уходят. / Уходят туда, где утро. / Капризное небо / под ногами прохожих / щёлкает клювами. / Птицы. / Брызнет радугой / из-под колё что-то. / Может, радость пролили, / а, может быть, просто лужа / после вчерашнего / не просохла».

Один из авторов упомянутого выше альманаха «CRUX» Анна Виктория поэтом себя не считает, стихи пишет «только по настроению или по случаю». Родившаяся в приморском Дальнегорске и выросшая во Владивостоке, филолог А. Виктория приехала на юг Китая в 2006 г. в годовую командировку, однако и по сей день живёт и работает в этой стране. «Здесь Новый год не пахнет хвоей, / Здесь всё совсем наоборот: / Зимой зелёные газоны, / И витамины круглый год».

Молодая поэтесса из Шанхая Светлана Кособокова публикует свои задиристые и нескучные стихи под заголовком «Стихи из сибирских хутунов» в социальной сети «В контакте» (https://vk.com/sibirskiehutuni), здесь же можно найти и видеозаписи её чтения), а также на сайте «Стихи.ру». Светлана, заместитель председателя Русского клуба Шанхая, придумала и реализовала тот самый проект «Читай, Шанхай!», про который я рассказывал выше. Это начинание оказалось востребованным, поэтому мероприятие решено расширить и провести в масштабах всей страны с новым названием «Читай, Китай!». «Тормозите голову – я сойду! / Без тебя тут паника и паранойя, / Город тошно ходит в больном бреду, / Я сама тоже не знаю кто я».

Живущая с 2004 г. в г. Далянь Мира Максимова родилась в Якутии. По матери она якутка, по отцу – китаянка. Филолог по образованию (Якутский гос. университет, 2003), Мира занимается переводами с использованием четырёх языков – русского, якутского, китайского и английского. М. Максимова работает в сфере международного бизнеса. Она также редактор отдела культуры двуязычного англо-китайского журнала «Focus on Dalian» и представитель русско-китайского журнала «Россия и Китай» в Даляне. В свободное время рисует, пишет авторские песни, переводит стихи и песни с разных языков. Стихи и переводы на сайте «Стихи.ру»: http://www.stihi.ru/avtor/umira2/

Пишет стихи и Екатерина Цабенко из Шэньяна, однако связаться с ней мне не удалось.

В Харбине живёт музыкант, автор и исполнитель бардовской песни Алексей Шихалеев (род. в 1962 г. в Благовещенске). Запись беседы с ним о жизни в современном Китае я прочитал с большим интересом.[43] Тексты песен, иронические стихи и стихи для детей Алексея Шихалеева можно прочитать здесь. К числу поэтов, имеющих прямое отношение к Китаю, можно отнести и Илью Лагутенко, создателя и лидера группы «Мумий Тролль». Певец, музыкант, поэт, композитор, актёр, художник и писатель, Лагутенко окончил одну из школ Владивостока с углублённым изучением китайского языка, затем Дальневосточный государственный университет (восточный факультет по специальности «Страноведение»), где защитил диплом на тему «Развитие приграничной экономики между Россией и Китаем». Довольно долго в Шанхае жил писатель Вадим Чекунов, известный своими романами «Кирза» и «Шанхай. Любовь подонка». Здесь же проживает автор двух книг о Китае Владимир Марченко, известный также по псевдониму Aqua Mar. Марченко пишет и стихи, некоторые из которых становятся песнями в его собственном исполнении.

3.4. Хроника поэтической жизни русского Китая последних лет.

В ноябре 2010 г. Русский клуб в Шанхае провел творческий вечер русского поэта и публициста Юрия Кублановского. В ноябре 2013 г. в Пекине прошло вручение первой в новейшей истории премии за лучший перевод современной русской литературы на китайский язык. Лауреатом премии «Россия – Новый век» стал Гао Ман. Он был удостоен награды за перевод поэмы А. Ахматовой «Реквием»[44]. В мае 2014 г. в Шанхае прошли мероприятия в рамках Конкурса самодеятельной и бардовской песни им. А.Н. Вертинского. Их организовал и провел Русский клуб в Шанхае при поддержке Правительства Москвы. Конкурс ставил перед собой задачу пропаганды наследия великого русского шансонье А.Н. Вертинского, жившего в Шанхае в последние годы эмиграции перед своим возвращением в 1943 г. на Родину, и был приурочен к 125-летию со дня его рождения. Победителем стал упоминавшийся чуть выше Владимир Марченко. 15 ноября 2015 г. в Пекине поэту Евгению Евтушенко вручили престижную китайскую поэтическую премию «Чжункунь». Он стал первым лауреатом этой награды из России. 82-летний поэт лично прилетел в Пекин на вручение премии. С 27 по 30 ноября 2015 г. в Шанхае проходил первый международный Форум молодых писателей Китая и России, посвящённый Году дружбы китайской и российской молодёжи, и Году русской литературы. В рамках Форума прошёл поэтический вечер, собравший славистов, переводчиков и любителей поэзии. Каждое стихотворение читалось на русском и китайском языках, при этом все тексты проецировались на стену[45].

Вместо послесловия

Признаюсь, мне не по душе умозаключения некоторых моих собеседников и советников о том, что ситуация с русскоязычной поэзией Китая удручающая. Удручает всегда то, что угасает, умирает, исчезает. Русская же поэзия в этой стране лишь только-только начинает заново пускать корни, вырванные перипетиями бурного XX века. Она ещё не набрала «критической массы» для того, чтобы забурлить, как бурлила некогда в Харбине. Есть немало способов поддержать имеющиеся сегодня робкие поэтические ростки. Чем-то могут помочь русскоязычные поэтические диаспоры других стран, чем-то – толстые литературные журналы, чем-то – российские власти. Возможно, окажется полезной и «Эмигрантская лира». Но последнее слово остаётся за самими русскими поэтами и переводчиками, живущими в Китае.

Белый заяц толчёт в ступе снадобье бессмертия.

Пришла весна.

На Банде, у таможни, старый памятник английскому баронету щурится от солнца и тоскливо думает:

— Прыгнуть бы вот так – как есть, во всех регалиях с пьедестала в Вампу.

И то подумать: человек трудился всю жизнь для того чтобы после смерти стоять здесь каким-то каменным «вочманом»!

Для удобства воробьев и ворон.

Стой и все!

Маленький щупленький старичок, нафабренный и расчесанный в аккуратном служебном сюртучке. Он так не подходит для героических поз монументов.

Но люди таковы. Они не любят героев. Даже после смерти. И только в силу необходимости иногда ставят им памятники.

Для этой цели они выбирают самых безобидных из своей среды.

Так-то, господин баронет!

Я, конечно, не знаю ваших заслуг. Но едва ли кто-нибудь их помнит.

Я начинаю думать вслух.

Вот если бы процедить эту грязную реку через большое сито…

Чтобы вода стала голубой…. Да вместо чахлых ворон пустить белых птиц чаек, например. Да убрать грязные джонки, на которых стирают в чернильной воде загнившее белье.

Да посжигать в крематориях всех этих уродов, калек, прокаженных.

Да нагнать сюда белых пароходов и яхт и маленьких катеров – бойких и пронзительных, начищенных как медные самовары! –

— Так это была бы Нева, а не Вампу, — говорит кто-то рядом со мной.

Я оглядываюсь. Никого нет. Может быть это сказал старый пароход?

Он только что прибыл из Владивостока, и проходит курс лечения в местных доках. У него застарелый ревматизм со времен полярных экспедиций. Он скрипит и брюзжит и не верит здешним врачам и санаториям.

Но внуки привезли его сюда. И он терпеливо позволяет себя выслушивать, выстукивать и лечить.

Внукам он отказать не может. А внуки веселые, светлоглазые.  Им все ясно. Никаких сомнений разъедающих души у них нет. Они твердо знают что делать. Лица их словно с самого дна моей души, с приснившегося золотого детства, как братья, как забытые сверстники игр, как самые близкие… Они вдруг острой болью обжигают сердце…

Ну да, конечно, ведь они же русские! Люди с моей родины. И только сейчас, в этот миг, я остро и ясно понимаю… что я русский!

Милые вы мои!..

Только не надо петь. Не надо! Мое сердце уже не выдерживает русской песни.

Это выше моих сил.

Я бегу…

Вечереет. Сонные шаланды тихо скользят по реке. Огромные Моллеровские «старухи», какие-то «Агриппины» и «Розалии», крепкие, суровые и властные как старые бретонские торговки, — не спеша набивают себе животы китайским «чау» из тюков хлопка и ящиков. А маленькие «моллерята» — катера, шныряют тут же, где-то около их подолов, и заливаются звонкими голосами и пронзительно визжат…

Ветер, теплый, сладковатый, затхлый китайский ветер, который всегда пахнет смертью, — обдает меня резким порывом.

Скупо и бедно поставлена китайская весна!

На этот спектакль у природы не хватило средств.

Я вспоминаю наши русские вёсны с тонкими, как церковные свечи березками, с талым снегом, с первоцветами, «Иван да Марьей», с пасхальными звонами. Нестеровскую «священную весну»…

И в голову мне приходит чье-то забытое стихотворение:

— Ты сказала: «И в нашей унылой стране

Будет снова весна». Может быть! Может быть!

Но я знаю, я твёрдо уверен, что мне

Уж до этой весны не дожить.

Юбилейный вечер начался несколько необычно — ярким жанровым танцем «Купите бублики» в исполнении Виктории Волкогоновой, заведующей кафедрой сценического движения и танца театрального факультета Дальневосточной государственной академии искусств. Эта мелодия с известным припевом: «Купите бублики, горячи бублики» исполняется уже на протяжении почти 90 лет. Интересно, знала ли Лариса, выступая с этим номером, горячо принимаемым публикой Харбина и Шанхая, что куплеты написал житель Владивостока, журналист газеты «Красное знамя» Яков Петрович Богданов, известный в начале 1920-х годов, как Яша Боцман? К сожалению, о сценическом мастерстве Лариссы Андерсен мы можем судить только по откликам ее современников, а вот с её поэтическим даром члены Клуба знакомы хорошо. Автор сценария и ведущая мероприятия, сотрудник Центра культурных программ Людмила Редько включила в программу наиболее значительные стихи, которые на протяжении всего вечера исполняла Ольга Щелгунова, студентка театрального факультета ДВГАИ.

Имя Лариссы Андерсен стало широко известно любителям поэзии, краеведам в начале 1990-х годов. Владивостокская журналистка Тамара Калиберова, узнав об этой яркой личности, встретилась с ней во Франции и подготовила книгу стихов, воспоминаний и писем. Сборник «Одна на мосту» вышел в свет в 2006 г. и сразу же нашел своего читателя. Духовный мир нашей соотечественницы заинтересовал исследователей, круг ее знакомств стал интересен многим приморцам, и вот они образовали «Клуб друзей Лариссы Андерсен». Ведущая вечер назвала имена первых членов Клуба: Геннадий Турмов, Евгений Князев, Алексей Буяков, Виктория и Юрий Волкогоновы, Амир Хиссамутдинов… Этот список Тамара Калиберова дополнила именами Почетных гостей: Патриция Полански, библиограф Русского отдела Гавайского университета, Александр Васильев, историк моды, Михаил Дроздов, председатель Русского клуба в Шанхае…

К юбилейному вечеру в библиотеке была развернута выставка из семейного архива Адерсон. Впервые члены Клуба могли ознакомиться с документами, личными вещами отца Лариссы Николая Михайловича, потомственного военного, участника Русско-японской, Первой мировой, Гражданской войн, служившего на Дальнем Востоке (здесь, в Хабаровске в 1911 году родилась Лариса). Выступивший на юбилейном вечере краевед Алексей Буяков рассказал вкратце о судьбе этого человека и напомнил, что в издательстве «Русский путь» вышла книга Н.Адерсона «Путь русского офицера: записки из немецкого плена (1914-1918)», написанная на основе его дневников. После освобождения из плена, Николай Михайлович вновь оказался в Хабаровске, затем во Владивостоке, откуда в 1922 году вместе с семьей эмигрировал, обосновался в Харбине. В этом городе его дочь увлеклась поэзией, стала выступать на сцене, взяв творческий псевдоним Ларисса Андерсен.

Портрет Л.Андерсен работы И.Пакидова. Шанхай, 1940-е гг.

На выставке экспонировались также отдельные номера журнала «Рубеж» со стихами, рисунки, фотографии, нотные тетради, хореографические росписи танцев, с которыми выступала Ларисса. Как рассказала Т. Калиберова, эти реликвии ей передал недавно во Франции родственник поэтессы.

На юбилейном вечере выступили краевед Г.Турмов, руководитель исторической секции Русского клуба в Харбине С.Еремин, член Совета общественной организации «Женщины Приморского края» З. Иовкова. Она поблагодарила Т.Калиберову за сохранение исторической памяти и вручила ей Благодарственное письмо от общественной организации «Женщины России».

Рассказ о Лариссе Андерсен сопровождался фрагментами документального фильма Н. Михалкова «Русские без России» с ее интервью, записанным незадолго до кончины.

Закончилось заседание Клуба чаепитием с разговорами о поэзии, исполнением песен под гитару.

Фрагмент обложки современного издания романа П.Северного «Косая мадонна»

Во второй половине 1930-х годов П. Северный продолжил систематическую литературную учебу и совместные литературные занятия в различных шанхайских объединениях, прежде всего  в «Понедельнике», чему есть свидетельства в русской периодике второй половины 1930-х годов. Что же касается рубежного для него 1935 года, то год этот, надо полагать, стал годом «литературного прорыва» П. Северного. Так, в 1935 г. вновь возглавил содружество «Понедельник» известный художник М.А.Кичигин, чью дружескую поддержку П.Северный ощущал всегда. На собрании 14 октября была избрана новая ревизионная комиссия Содружества, председателем которой был избран П.Северный. ((Перед открытием сезона «Понедельников» //Вечерняя Заря, 11 октября 1935 г. – С.4.)) Вообще, с избранием Кичигина председателем Понедельника, заметно изменилась атмосфера содружества, она стала более демократичной, здесь собирались со-дружники, со-творцы, а не участники литературных аутодафе. Изменению атмосферы собраний способствовало и место их проведения – зачастую это была просторная художественная мастерская Кичигина. Литстудия стала творческим подиумом, первым «прокатом» произведений в читательской аудитории для многих литераторов, и даже уже вполне сложившихся журналистов и писателей, таких как Л.Арнольдов (главный редактор «Шанхайской Зари»). Так, Содружество посвятило разбору книги Л. Арнольдова «Жизнь и Революция» свое заседание. В числе активных выступающих – П.Северный. ((У понедельниковцев //Шанхайская Заря, 4 ноября 1935. – С. 4.))  С разбором и оценкой книги выступали: Н.К. Соколовский, В.С. Валь, П.А. Северный, А. Пантелеев, А.А. Ненцинский и В. Кадыш. На собрании присутствовал и автор, отвечавший на заданные ему вопросы. Судя по словам ораторов, книга возбудила к себе живой интерес. ((В «Понедельнике» //Шанхайская Заря, 5 ноября 1935 г. – С.4.))В ноябре 1935 г. П.Северный-Ольбрих был переизбран и в Ревизионную комиссию содружества ХЛАМ. В состав ядра ХЛАМа оказались избранными А.Ненцинский, М.Спургот, Э.Элиров, А.Петров-Полишинель, В.Дроздов, А.Сафронов, А.Слободской, Т.Птицына, В.Чиликин, А.Ганина, Ю.Ротт, В.Томский, А.Бершадский, Г.Кудинов, М.Кичигин, С.Шахматов и В.Лоренц, то есть почти все те, кто были активистами ХЛАМа в прошлые годы (только за осень-весну 1934-1935 гг. было проведено 26 еженедельных рядовых вечеров, не считая балов и бенефисов хламистов), за исключением М.Щербакова. ((Выборы нового Ядра ХЛАМа // Шанхайская Заря, 12 ноября 1935 г. – С.6.))

По нашим предположениям, 1936 год прошел в разъездах писателя, в том числе – в поездке в Европу, где он работал в архиве. Вероятно, именно на 1936 год легла самая большая нагрузка на писателя Северного, поскольку в 1937-1938 и в последующие годы происходит самый настоящий творческий «всплеск» — издается целая серия романов и повестей, эссе и рассказов. Каждая книга или сборник рассказов обязательно имели яркую, броскую, привлекательную обложку (из-за экономии, иллюстраций в книгах тогда почти никогда не делали), написанную известными шанхайскими художниками.

Шанхай. Памятник А.С.Пушкину. 1937 год

Пушкинские торжества.

В феврале 1937 года в Китае торжественно отмечалась печальная годовщина –  100-летие со дня смерти А.С.Пушкина. Содружество русских работников искусства «Понедельник» устроило в Шанхае торжественное открытое собрание содружества, посвященное памяти великого гения России. Заседание состоялось в понедельник 8 февраля в 8.20 ч. вечера в помещении Русского Общественного Собрания. В программе: Вступительное слово – Н.К. Соколовский; «Пушкин идет» В.С. Валь; Стихи памяти Пушкина – А. Паркау, М. Спургот, Н. Языков; Кружева жизни Пушкина – П. Северный; Друзья поэта – Н. Языков. ((Пушкинский «Понедельник» //Слово, 6 февраля 1937 г. – С.5.))

Тогда же крупнейшие русскоязычные  газеты Шанхая и Харбина посвятили свои юбилейные выпуски Пушкину. Так, в газете «Слово» был опубликован рассказ П. Северного «Кружева жизни Пушкина». ((Юбилейный выпуск «Слова», посвященный Пушкину //Слово, 7 февраля 1937 г. — С.9.)) В феврале же 100-я и 102-я среды ХЛАМа были посвящены Пушкину. Эти вечера были особенно интересными «как по своей оригинально составленной программе, так и участвующих в ней артистических сил». ((Праздник богемы (о 100-й среде Хлама) //Слово, 10 февраля 1937 г. – С.4; 102-я среда ХЛАМА //Слово, 24 февраля 1937 г. – С.4.))

В те же дни в Шанхае был открыт знаменитый сегодня памятник А.С. Пушкину, в церемонии открытия активное участие принял и Павел Северный как член оргкомитета по сооружению пушкинского памятника. ((Церемониал открытия памятника А.С. Пушкину //Слово, 10 февраля 1937 г. – С.5; Пушкинское торжество. Открытие памятника А.С. Пушкину //Слово, 11 февраля 1937 г. – С. 4,5; Сегодня открытие памятника А.С. Пушкину //Слово, 11 февраля 1937 г. – С. 4,5.))

Все литературно-худо­жественные объединения провели в те дни свои заседания, посвященные Пушкину. Первую скрипку в них играл писатель Северный-Ольбрих. Это было торжество его писательской концепции, его литературного чутья, таланта, прозрения. Это было первое серьезное литературное и общественное признание, ибо благодаря его произведениям был вновь поднят вопрос о клевете или правдивости обвинений Н.Н.Пушкиной в смерти поэта. ((Пушкинский «Понедельник» //Слово, 10 февраля 1937. – С.6; Пушкинский день в Шанхае //Слово, 13 февраля 1937. – С.6; Клевета на жену Пушкина. Обоснована ли легенда о романе императора Николая I с женой Пушкина? // Слово № 2839. Среда, 17 февраля 1937 г. – С.6.))

17 февраля 1937 г. была проведена «Среда Павла Северного» в ХЛАМе. Впервые за много лет именно он стал именинником и героем хламистской среды, что также подтверждало признание его заслуг и талантов в богемистской среде. ((Среда Павла Северного. //Слово, 17 февраля 1937 г. – С.5.)) В разнообразную программу «Среды» были включены инсценировки, написанные для своих богемических именин самим П. Северным. В лирическом и трогательном этюде «Няня Пушкина» роль няни великого поэта исполнила популярнейшая шанхайская артистка Вера Панова «в подлинном и исторически верном гриме. В бытовом и комическом скетче «Вечерком за чайком» в характерных ролях выступили артисты Малинина и Туренин». ((Вечер Павла Северного //Слово, 16 февраля 1937. – С.5.))

В этот же пушкинский год в шанхайском издательстве «Слово» переиздается повесть о Пушкине П.Северного – «Косая Мадонна». Повесть была значительно переработана и стала более объемна. В повести появился новый материал — излагается дальнейшая жизнь вдовы поэта в Калужской области на полотняном заводе, где она воспитывала детей. Обложку книги пишет друг писателя, художник Макарий Домрачёв.  На титуле стоит авторское посвящение: «Тамаре Купер посвящаю».

В шанхайском издательстве «Слово» в 1937 г. друг за другом издаются повести и романы П. Северного: повесть «Тургеневская сказка» (90 с.). Обложка принадлежит работе худ. М.Ф.Домрачёва. Библиотечный экземпляр шанхайского фонда содержит посвящение Борису Васильевичу Остроумову. ((Б. Остроумов ранее – главный инженер КВЖД в Маньчжурии.))

В этом же издательстве печатается роман «Женщины у полярных звезд» (170 с.). Обложка работы художника Александра Ярона. На титуле – посвящение «Вере Лукинишне Машинской посвящаю», а также имеется печать «Библиотека Русского Полка Ш.В.К.».

В этом же году издается повесть «Фарфоровый китаец качает головой…» (187 с.). Обложка работы худ. И. Носкова. На титуле шанхайского экземпляра подпись — «Домрачёву Макарию Фёдоровичу, посвящаю».

В конце 1937 — начале 1938 гг. пишется и в 1938 году издается объемный роман «Лэди» (229 с.), роман о женщине и ее пути к счастью. На страницах романа писатель замечает: «Счастье китайской женщины — яркая звездочка в темную ночь, потухающая на рассвете…».

Выполненное обещание

12 ноября 2010 года Русский клуб в Шанхае провел творческий вечер известного русского поэта и публициста Юрия Кублановского. Присутствовавшие на вечере смогли не только услышать стихи Кублановского в авторском исполнении, но и его рассуждения о судьбе и предназначении России, воспоминания о многочисленных литературных друзьях от Бродского до Солженицына, поэт рассказал также о своем опыте эмиграции и возвращения в Россию.

В ходе вечера у председателя РКШ Михаила Дроздова и Юрия Кублановского состоялся следующий диалог:

Михаил Дроздов: Когда мы с Юрием Михайловичем встретились, он подарил мне два последних номера «Нового мира» (сентябрьский и октябрьский выпуски). Там опубликованы его дневники за 2008 год. Я успел за вчерашний день прочитать примерно половину. С большим удовольствием и пользой для себя, надо сказать. Юрий Михайлович, расскажите об этих дневниках, о том какие у вас планы на их счет. В «Новом мире» опубликованы только ваши записки  2008 года, а ведь вы их ведете, насколько мне известно, гораздо дольше.

Юрий Кублановский: Эти мои дневники, «записи», как я их называю, отнюдь не были замыслены как проект, тем более, как долгосрочный проект. Это была именно внутренняя потребность, попытаться что-то зафиксировать. Тем более мне было 40 лет, я чувствовал, что память чуть-чуть начинает ухудшаться. Жалко было, что многие соображения, мысли просто вылетали в трубу, забывались. Как сейчас помню, в Мюнхене я сел на велосипед, поехал в ближайший супермаркет, купил большую объемную тетрадь и начал эти свои записи там, еще в эмиграции. Вернувшись в Россию, я вернулся в никуда. Первые три года я не имел угла, поэтому и не мог регулярно вести записи, да еще такого, так сказать, интимного характера, потому что они могли бы попасться на глаза тем, кому я бы не хотел их тогда показывать. Поэтому я вел их очень спорадически, допустим, раз в месяц. Только постепенно, когда жизнь моя вошла в определенную колею, становясь все старше и старше, я стал писать все регулярнее, чаще — через день, иногда и каждый день. И постепенно вся эта масса материала превратилась самым неожиданным для меня образом, поскольку я это не проектировал, в довольно широкую панораму послетоталитарной России 1990—2000-х годов. Когда тетрадь заканчивается, я ее запечатываю в конверт и отправляю на консервацию в РГАЛИ (Российский государственный архив литературы и искусства) с надписью, что запрещаю открывать этот конверт до 2020 года. Но перед тем как отправить на консервацию очередную тетрадь, я вдруг подумал, а почему бы не попытаться напечатать дневники хотя бы за один год? Это, конечно, было непростое решение, потому что в этих дневниках очень высокий уровень интимности, и я знаю, что многих они могут задеть. Последнего я как раз боялся меньше, потому что давно уже не имею никаких отношений со столичной тусовкой. Тем не менее, я не думал даже, что и «Новый мир» пойдет на это, поскольку он сейчас находится в фарваторе общелиберального направления средней руки. Тем не менее, надо отдать должное главному редактору, который решился на эту публикацию. И вот они появились, вызвав много разговоров. Я не жалею, что их напечатал, но буду ли повторять этот опыт, пока не знаю, потому что все-таки это очень сильное сердечное самообнажение, а это вещь очень деликатная, непростая.

Михаил Дроздов: А вы и сейчас продолжаете вести эти записи?

Юрий Кублановский: Да, продолжаю, даже вот и в Шанхае.

Михаил Дроздов: Значит можно надеяться, что вы и о нашем сегодняшнем вечере тоже что-то напишите? И, соответственно, после 2020 года мы прочитаем ваше мнение о русских шанхайцах? (Смех в зале)

Юрий Кублановский: Это я вам обещаю.

Что же, Юрий Кублановский выполнил свое обещание и, к счастью, нам не пришлось ждать 2020 года. Журнал «Новый мир», в мартовской и апрельской книжках 2013, опубликовал новые выдержки из дневников поэта за 2010 год. С любезного разрешения автора мы публикуем записи, относящиеся к шанхайским дням Юрия Кублановского.

ДЕСЯТЫЙ

2010

30 октября, 6 утра.

Перед прыжком в… Шанхай купил в YМСА «Историю русской эмиграции в Шанхае» проф. Ван Чжичэна («Русский путь», 2008), труд, написанный в коммунистическом Китае еще в 80-е годы (!). А там — то ли благодаря автору, то ли благодаря переводчику вот такой славный пассаж:

«Несмотря на ужасающую бедность, большинство русских белоэмигрантов имели прекрасное прошлое, а потому жили воспоминаниями. В холодные промозглые вечера они встречались с приятелями-соотечественниками, ностальгически настроенные шли в веселые шумные русские рестораны и бары, пили там низкопробную пшеничную водку, мрачно пьянели и выходили оттуда, раскачиваясь из стороны в сторону и чуть не падая. Так они забывались от тягот здешней жизни и могли хотя бы ненадолго окунуться в обстановку прежнего времени. А другие белые русские любили забиваться в темные углы шанхайских кафе и кофеен, тихо смаковать чашечку кофе, вспоминая о славной истории бывшей императорской России и горюя о нынешнем своем падении на глазах у чужой публики. Когда у них было веселое настроение, они даже могли шутить с официантами, когда же настроение было на нуле, не стесняясь, жалели себя до слез».

5 ноября, пятница, 7 утра.

Через 3 часа вылетаем в Шанхай. Эту тетрадь с собой не возьму, чтоб не превращать ее в путевой дневник.

15 ноября, полдень, Paris.

Шанхай. Первый в жизни, самый долгий перелет — 13 часов, над звездами, рядом с ними, под ними…. В темноте вылетели — в темноте прилетели (потому как навстречу солнцу; туда путь — на полтора часа почему-то скорее). Когда на обратном пути увидел компьютерный самолетик на экранце, вмонтированном в заднюю стенку впереди стоящего кресла, самолетик, поравнявшийся с Москвой, на автомате подумалось: «Ну вот, считай, что и прилетели» (до Парижа оставалось часа 4). Так меняется сознание: когда-то казалось, что между Москвой и Парижем бездна, но ежели от Шанхая — то, считай, они рядом (и чуть ли не «одного поля ягоды»).

Вчера поздним вечером, еще до отъезда на аэродром, в центре Шанхая (во «французском» его сегменте) за огромным чистым стеклом просторный зал, а там под углом нечасто расставленные компьютеры. А за ними — улыбчивые молодые пары вместе с художником-модельером проектируют себе свадебные наряды. И рядом же целая улица портновских лавочек, где лежат штабеля материи и эти наряды шьются. Это — не утопия, а коммунистический Шанхай 2010.

Обслуга многочисленней парижской раза в три, но еще не вышколена веками. А потому — шофер, швейцар, клерк не стесняются сплюнуть, к примеру, в присутствии клиента; в одном, вполне фешенебельном ресторане я подошел к пустой, казалось бы, стойке и случайно вдруг опустил глаза; молодой вихрастый кельнер сидел там на полу и жадно ел палочками рис из чашки, не ел — поглощал.

Картина прогрессирующего до невероятия благосостояния и роста.  В Шанхае мы разыскали новомировскую статью Ермолая Солж<еницына>, с которой я, помнится, как редактор долго возился, про Китай (Н. М., 1996, № 2; это еще в пору, когда он не предпочел науке и интеллектуальному существованию — бизнес). Перечел ее новыми глазами, уже визуально узнавая ту же реальность, но, конечно, за 15 лет сильно еще продвинувшуюся — в направлении технотронной цивилизации. Под красными флагами коммунистического Китая происходит рост (а у нас-то социализм непременно связан в сознании с отсталостью). Крепкие дисциплинарные скрепы общества. Но есть возможность для честного бизнеса по правилам и потребление — не для жулья, а для честных работников. Государство карает несправедливость — на это, на его твердую защиту обыватель может рассчитывать.

Контраст небоскребов, ночной подсветки (такой же обильности и интенсивности, как на Елисейских полях только в течение Рождества), длиннейших проспектов, улиц — и ржавых, утильных велосипедов и барж. Ездят, чтоб никого не дразнить и не вводить в соблазн воров — на бросовом невероятном старье — это велосипедисты; автомобили роскошные как в Москве. Ездят без ремней, мотоциклисты без шлемов. Но, очевидно, гораздо, несмотря на видимый хаос, аккуратнее, чем у нас, — я не видел за все время ни одной аварии  (а мой «гид», просвещенный книжник Михаил Дроздов — и за 15 лет жизни в Шанхае, в Китае…).

В больших количествах массажные кабинеты, в вестибюле, как и всюду, толчется несколько человек; девушки-клерки из контор по продаже недвижимости: мини-юбки, черные колготки, все цивилизованно, не «социалистично». Капитал из страны не вывозится, налоги умеренные, предприимчивые — богатеют без всяких криминальных разборок.

Гигантские жилые дома объединены в комплексы за высокими фундаментальными оградами, порою и с проволокой под током поверх, будка — капитальная, не будка, а дом — с охраной, шлагбаумы и уходящие вглубь туннели парковок — с каждого жильца небольшая помесячная плата за это. Но ультрапорядок, сады и ландшафтные уголки во дворах. Трущоб уже почти не осталось.

Главный буддийский храм Шанхая — гигантские фигуры идолов; рассказывают, наш певец-буддист Гребенщиков клал перед ними истовые поклоны.

В туристском местечке Чжуцзянзяо (выписываю из программки) — не отлаченном цивилизацией — я испытал прямо-таки физическую тошноту от переизбытка выставленной там на продажу снеди. В Европе и в самых бедных уголках от нее текут слюнки, а тут… Рыба, крабы и черепахи, предназначенные к убою, за мутным, не промытым стеклом аквариумов; поблескивающие бордовым «лаком» свиные рульки, какие-то отталкивающие тушки неизвестно кого, туго перевязанные жгутами «голубцы» и т. п. — и это в шестом часу вечера, когда ясно, что никто уж не купит. И куда же тогда? Хозяин харчевни прямо возле столиков выплеснул в канал бадью с помойной водой — нет, здесь еще до цивилизации далеко. Но это только одно такое место. А так — не то что не депрессивно, а бьющая через край энергетика.

В центре у входа в метро на двух языках стихотворение Пушкина. И — в китайской манере — какие-то избушки и речка. Характерен, однако, выбор стихотворения: «Если жизнь тебя обманет».

Государство хоть вроде и коммунистическое, но гораздо более правовое, чем «управляемая российская демократия».

Наши в Шанхае. Я выступал у них в Русском Клубе, небольшом зале богатого отеля. Человек 30 — 40. Как понимаю, это некрупные честные предприниматели, которые не нашли себя в России: ни в основной профессии — к примеру преподавательской, нищенская зарплата, замкнутый круг — не для их, пусть и умеренной, но все же пассионарности. Ни — в бизнесе, где откаты и мордобой. Люди чистоплотные, но стремящиеся к достатку. И в Шанхае, где бизнес не омрачен беззаконием и поборами, они себя нашли. Купили квартиры, даже выписали из Самары учителя Закона Божия и русского языка.

Надо было уехать в Шанхай, чтобы в гостиничном номере со второго — третьего раза, наконец, понову нырнуть в Достоевского. И тотчас оказаться захлестнутым девятым валом его гениальности.

Поездка на озера в Ханджоу. Туристические автобусы — китайцы-провинциалы, их много. На закате там же в многоярусном буддийском монастыре. На дворе дурачились молодые монахи в охристых халатах, на талии стянутых поясами.

Это тебе уже не шанхайский туристический Будда; ходили чуть не одни, все было с золотистой вечерней подсветкой, тут я не испугался буддизма, а проникся к нему.

А еще поездка в Сучжоу, к Конфуцию. И тоже очень хорошо. Суббота — хотя и официально выходной, но, кажется, все работают. И это надо видеть: возвращение масс с работы — на мотороллерах и старых велосипедах сплошь…

Вернулся я из Китая, из Шанхая с тяжелым чувством, смешанным с восхищением перед этим так эффективно управляемым коммунистами муравейником, строящим свою вавилонскую башню. С чувством полной неконкурентоспособности российского плебса и элиты — перед китайскими.

В итоге то, что приписывали себе коммунисты российские, уничтожившие нашу цивилизацию и культуру, сделали коммунисты китайские: полуразложенный, пинаемый и презираемый (и обижаемый) всеми депрессивный опиумный муравейник, каким долгое время был до середины 40-х Китай — в конце концов, через провалы и вандализм культурной революции — превратили в мощную динамичную цивилизацию.

И — рабочая единица: не наш с матерком выпивоха, а помногу работающий и культурно потребляющий муравей.

17 ноября, среда.

Вернулся я еще и со стойким, как оказалось, отвращением к китайской кухне («Запад есть Запад, Восток есть Восток»): прохожу мимо китайских ресторанов и забегаловок — кошусь в другую сторону. Временно?

Прежде я не знал большей разницы, чем между Россией — и Западом. Всякие там «папуасы» были абстракция. Но вот я вернулся из принципиально иной среды обитания — Китая. До сих пор как-то не по себе.

Кафедральный собор (где венчался Вертинский в войну), Никольский храм — были закрыты в 60-е годы, Московская Патриархия отозвала из Китая свое духовенство — в пользу китайского. А те вскоре вымерли. Теперь Православная церковь даже не зарегистрирована в Китае, а шанхайские (и шире) православные — существуют без регулярной приходской жизни. Воскресные литургии были разрешены на время Всемирной выставки (она закрылась в ноябре). Но как только работа ее закончилась — закончились и воскресные литургии. Все хлопоты следует начинать сначала.

20 ноября, суббота.

Дворники и уборщицы в Шанхае работают круглосуточно. Вспоминается поломойка в магазине, где Наташа покупала жемчужное ожерелье. Мыла шваброй, увидела черную точку, присела и ногтем начала соскребать…

Я давно уже приметил, что живое слово где-то хоть в одном сердце да найдет живой отклик.

В России я в последние годы не встречал вдумчиво читающих Солженицына, особенно то, чего нету покуда книгами. Но вот живет в Шанхае имеющий юрид. контору Михаил Дроздов (выходец из Владивостока).  И внимательно прочитал ладно «Красное колесо», но и «Зёрнышко», разрозненно публиковавшиеся в Н. М. 15-17 лет назад. О «Зёрнышке» мне в Москве поговорить не с кем (да и сам я его не очень люблю — и за язык,  и за — порой — сутяжничество и проч.). Но вот Дроздов — и читал «как детектив», и знает, и любит.

Первое портативное издание ГУЛАГа с автографом А. И., проставленным в первый день его во Владивостоке, — главная ценность дроздовской (очень большой, почти как у Саши Колесова, редактора владивостокского «Рубежа») библиотеки.

Мы брезгуем китайским качеством как полной халтурой и его презираем. Оказывается, все не так. Это только в России оно такое. Потому как спрос рождает предложение. Наши торгаши и жулье требует наидешевейшего, вот мы и имеем то, что имеем: массовые кустарные поделки. А для себя и для Запада все качественно и прочно.

Инночка Лиснянская дряхлеет и несколько раз писала мне как-то сбивчиво и с ошибками. Но вот из Китая я ей послал несколько фоток. И вдруг ответ: «О, как ты красив, проклятый!». При ней ее блесткое остроумие, а значит, жив курилка!

21 ноября, воскресенье.

В Шанхае у нас была молодая женщина-гидша. Три года замужем.

— А где проводите отпуск?

— А мы пока еще не отдыхали.

— А выходные?

— А у нас с ним нет выходных.

— А выпиваете?

— У нас есть зимой праздничная неделя и летом праздничная неделя. Тогда выпиваем немного пива.

За все время в Китае мы ни разу, ни днем, ни вечером не видели китайцев с алкоголем на столике.

И русские там почти ничего, совсем ничего не пьют: 50 г виски с кокой — предел. В их компании даже и спросить про алкоголь стеснительно.

Рецидив «шанхайства»: проснулся в два часа ночи — и сна ни в одном глазу. И вдруг почему-то вспомнил, как в пору жизни в хрущобе в Апрелевке (1979 — 1982) зимой затемно ходил в день привоза занимать очередь в книжный магазин. И было нас таких в этом рабочем гетто человек 30-40, местных книжных «начетчиков»-интеллихентов. И где они все теперь?

22 ноября, понедельник, 5.30 утра.

Выполняя волю сумасшедшего Мао, его несметные фанаты поднимали трещотками в воздух воробьев и не умолкали, не давая им садиться, пока те не падали на землю мертвым дождем. Сегодня в Китае не видно птиц вообще, хотя клекот-щебет из зарослей слышится, особенно по утрам. (Я пошутил, что это механика, звуковые имитаторы и т. п.) В России стаи бездомных псов (еще с 90-х), среди которых породистые, но одичавшие — дело привычное. Да и кошки во дворах не редкость. Ну и вороны, воробьи, голуби — их не счесть.  В Шанхае никого нет. Имеющие собак — их единицы — платят большой налог. Париж тонет в собачьем дерьме, там ни-ни: все стерильно.

«Новый мир», 2013,  № 4

Фото из архива председателя РКШ М.Дроздова

Из беседы с сыном писателя А.П. Северным:

— Говорил ли когда-нибудь ваш отец о своей первой любви? Неужели вы никогда не задавали ему такого вопроса? Обычно все дети это когда-нибудь да делают.

— На этот счёт я вам скажу так: согласно тогдашнему воспитанию, детей не посвящали в эти вопросы….

Первая жена Марина

Как иногда интересно складывается наша жизнь, делая неожиданные повороты и виражи. Работая над биографией Павла Северного, я буквально замучила Арсения Павловича расспросами о личной жизни его отца, нередко доводя своего визави до белого каления. И вот, несмотря на такую, мягко говоря, неровную переписку, обнаружилось, что у Павла Северного все же была первая жена. Вспомнила об этом его невестка, Александра Васильевна, которая сказала: «А я помню, как П.А. рассказывал про свою первую жену. Звали её Марина, она была журналисткой, потом уехала в Турцию, а он не захотел ехать за ней». Александра Васильевна слышала об этой истории в гостях, Арсений не присутствовал при этом. Поскольку дело касалось прошлого, А.В. не придала значения той истории, считая, что муж об этом обязательно знает.

А вот что написал сам Арсений Павлович: «…Сегодня случайно обнаружил в сборнике рассказов «Только моё, а может быть и ваше» в рассказе «Осколки битого хрусталя» такое посвящение: «Посвящаю моей жене Марине» с эпиграфом «В память поблекших астр в хрустальной вазе, около круглого льдистого зеркала». Но сама Марина меня мало волнует, меня больше интересует творчество отца».

Эмма Трахтенберг

Имя этой рано ушедшей поэтессы не упоминается ни в одной из антологий России, и сейчас, наверное, известно разве что любителям поэзии старшего поколения. О ней писали: «Она любила все окружающее, любила людей, стихи, книги, все прекрасное, горячо любила жизнь…. И так тосковала о нашем Харбине, где провела несколько лет подростком, о шумном Шанхае, – заменившим ей Родину» (Н. Резникова).

Как и о поэзии, об ее жизни нам известно даже меньше. Она рано заболела туберкулезом — бичом молодежи русской эмиграции. Сначала была надежда поправиться, но болезнь прогрессировала, и ей помогли перебраться на лечение во Францию, в Авиньон. «Как скучала она о русском укладе жизни там, в далеких Пиренеях, как мечтала вернуться сюда, на Дальний Восток…», — писала Н. Резникова. Ее грустные лирические стихи печатались на страницах харбинского «Рубежа» конца 1920х — начала 1930х гг. Присылала она стихи в Харбин из Шанхая, Тяньцзина, Авиньона, – где лечилась от туберкулеза, и последнего своего пристанища – Парижа.

На шанхайских «Понедельниках» изредка стихи Эммы Трахтенберг читались молодыми поэтами. Так, на заседании Содружества 1 января 1930 г. «с успехом П. Северный прочел одно из последних стихотворений Эммы Трахтенберг, полное характерной для молодой поэтессы интимности и углубленности». А через две недели в заметке о заседании Понедельниковцев находим: «Собрание приветствовало П.Северного по случаю 10-летия, исполнившегося со времени выпуска 5-й книги его произведений, и выразило свое сожаление по поводу отъезда его из Шанхая из-за болезни Эммы Трахтенберг».

Судя по биографии П.Северного, не тогда ли он вместе с Эммой попал во Францию, в Париж? Не ее ли сопровождал с Дальнего Востока к западным эскулапам? И не тогда ли встретил в Париже другую свою музу — молодую красивую русскую женщину, мгновенно влюбившись в нее? Все это, увы, лишь наши догадки.

Известно только, что уже весной 1934 г. в заметке о заседании Содружества говорилось: «…Особый интерес собрания привлекло сообщение о полученном из Франции привете «Понедельнику» (проживающей там в настоящее время молодой поэтессы Эммы Трахтенберг), переданном содружеству М.Ц.Спурготом. После слова председателя содружества поэтом Мих.Спурготом была дана краткая характеристика творчества молодой поэтессы и прочитаны только что полученные им ее последние стихи».

               Эмма Трахтенберг. «У реки»

Восемь с четвертью километров

В три часа до реки дойти…

Грубоватые пальцы ветра

Разлохматили кудри мои!

И закинули в ворот платья

Золотистую пыль песка

О печальном не буду знать я

Стану песни и сны искать!

Здесь у края воды чудесно!

Заблудились в небе глаза…

И поет счастливую песню

Длиннокрылая стрекоза!

Пробегают волны без шума,

Вижу раков на гладком дне…

Неужели нельзя не думать

О разбитой нашей мечте?!

Но какая жестокая память

С детства самого мне дана!

И теперь… теперь… между нами

Все прочнее растет стена!..

Солнце спину и шею жжет!..

Друг мой, друг, посмотри, послушай,

Стрекоза прожужжала уши,

Как подруга твоя живет!…

Да, она мечтала вернуться на Дальний Восток. Но мечтам не суждено было сбыться. Болезнь внезапно обострилась, и весной 1937 года ее не стало.

Тамара Купер-Северная

По мнению Арсения Северного, «в 1934-35 годах папа с мамой были уже вместе». Но я не очень уверена в этом факте. Познакомились они, вероятно, в это время. Но нравы тогда были достаточно строгими, хотя дело и было в эмиграции.

Судите сами. Как уже упоминалось, в Париже весной 1937 г. скончалась Эмма Трахтенберг. Книга «Косая Мадонна» выходит второй редакцией в том же 1937 г. и снабжена надписью «Тамаре Купер посвящаю». Значит, еще накануне (книги готовились к печати примерно три месяца) они еще не были женаты, а вот книга «Лики неповторимой России» (1939 г.) уже снабжена надписью «Посвящаю жене Тамаре». Арсений родился в 1939 году. Значит, его родители оформили отношения где-то в промежутке между 1936-1938 гг., не раньше.

Итак, ОНА стала его женой. И если раньше своих женщин барон фон Ольбрих — красавец, актер и писатель — обычно вел за собой, эта женщина увела его, захватила всего целиком. Она принадлежала к особому типу женщин, созданных для апокалиптических событий. Это была Богиня. С такой женщиной ничего не страшно. Именно она стала его самой настоящей музой. И не только! Она стала человеком, который организовал жизненное пространство и творческий процесс писателя Северного, то есть подвижническим путем превратила жизнь семьи в служение талантам мужа и отца.

О внешности Тамары Купер можно сказать так: красивая импозантная особа, с чуть азиатскими чертами лица (в роду были русские, китайцы, и американцы). Всегда очень модно одевалась. Жила в Берлине и Париже. Имела по тем временам весьма экстравагантную профессию: косметолог. Родилась в богатой купеческой семье, во время революции семья уехала в Японию, обосновалась в Йокогаме. Позднее, как часто бывало, дети разлетелись по всему свету. Будущая супруга писателя училась на косметолога в Берлине у известного в то время профессора Крамайера, стажировалась в Париже. Там, очевидно, и повстречалась с интересным загадочным русским, пленившим ее воображение. Несомненно, кроме эффектной внешности, она обладала чрезвычайно сильным характером. Арсений Северный утверждает: «если бы не мама, отец никогда не смог бы творить… Он был «богемистом» в лучшем и худшем смысле этого слова: вечно витал в облаках. Мама была человеком земным, знала почем фунт лиха, зарабатывала деньги и «продвигала» произведения отца. Конечно, они очень любили друг друга…».

Арсений Северный вспоминает, что «мама очень хорошо играла на рояле, хорошо пела. Папа на гитаре не играл. Любимым его романсом был «Гори, гори, моя звезда». Оба страшно курили, потом вместе бросили (правда, папа бросал дважды). Оба любили шампанское. Маминых друзей я не знаю…». Как уже упоминалось, одной из подруг (однокашниц) Тамары Северной была супруга французского консула в Шанхае. И еще о Тамаре Северной-Ольбрих известно, что она однажды, по воспоминаниям сына, была вызвана в дом к супруге Чан Кайши мадам Сун «делать ей лицо» для какого-то приема…

Словом, Тамара Северная заняла свою нишу в деловой среде тогдашнего Шанхая, обеспечивая «тылы» писателю и мужу, которого она полностью освободила от земных забот. Счастлив ли такой мужчина? Наверное. Ведь это его сбывшаяся сказка: красавица, умница, работящая, любящая, поющая, рожающая сына…. Отныне он принадлежал только этой женщине. Словом, вытянул наш романтический герой после стольких лет безвременья самый настоящий счастливый творческий билет!

Продолжение следует…

«Женька сам не помнил, как ноги понесли его через застывший плац, в узкую калитку в заборе, которая вела к арматурным воротам, как он перелетел одним касанием потешный заборчик из колючки. Он не слышал, как беспорядочно захлопали выстрелы с той и другой стороны. Он видел только, как испуганно металась на той стороне его Фэй Хуа, что-то крича ему и взмахивая руками. Он не пробежал, а пролетел эти пятьдесят метров одним махом. И вот он рядом, вот они гладкие круглые ладони в ямочках, чуть покрасневшие от мороза, сливовые волосы из-под кокетливой шапочки. Их разделяет только один, совсем несерьезный ряд колючей проволоки, еще миг и он перелетит через эту преграду, как птица. Но что это так остро кольнуло в спину и так тяжело дышать? И почему, Фэй Хуа, ты плачешь? Ты плачешь от счастья?».

Ниже мы публикуем отрывки из повести Г.Русских::

1

Заложив руки за голову, Женька закрыл глаза. Тотчас кто-то в голове точно нажал на просмотр видеокамеры. Перед глазами вновь поплыли сельские картины – убегающие к горизонту поля, скирды на зализанных по углам тазиках-полях, линялое небо, люди в суньтьяновках. Кадр сменился. Четко и ясно предстали родители, братья. Потом видеокамера восстановила в сознании их приезд в Далянь, стремительное шествие в людском потоке, разговор на нагретом парапете, приход в гостиницу. И хоть у них в запасе еще полтора дня – 36 часов и они только начали их отсчет, Женька поймал себя на мысли, что уже послезавтра утром им придется уезжать. Еще не прожив, он уже вроде как жалел о не потраченном времени, словно оно ушло. Ох уж это время. В школе оно тянулось, немножко занудно, как тугая резина. В институте оно уже пошло довольно резво, а к концу учебы оно уже побежало. Дни, как карточки стремительно вылетают из фотокамеры мгновенного фото, запечатлевая лишь короткие наиболее яркие мгновения. И несутся дальше. Казалось, только вчера они мчались из шеньянского аэропорта, по горячей автостраде в гудящий город-муравейник Шеньян. А сегодня… Всего за месяц с небольшим и столько событий – думал Женька. — Приезд, школа, жара, Маринка. Как все быстро. Боже мой, а как рванут дни когда мне будет 40, 50? Или хотя бы 30?» Но даже цифра 30 Женьке пока показалась далекой и нереальной, как холодная галактика.

— Ты меня слышишь, Дэн? – донеслось до Женьки как будто из далекого далека.

Что с тобой? Сморился? Я говорю, жрать охота,- подражая Косому из «Джентльменов удачи», кричал Артем, уже сидевший на своей кровати поджав по-турецки ноги.

Есть, малость, – Женька потянулся и, отзываясь на шутку, хотя еще очень хотелось побыть в своих грезах, заковеркал язык.- Очень охота, Артем Алибабаевич. А в школе сейчас ужин, миень тхяо ((лапша)).

— Какие будут предложения?

— Предложения самые простые: найти русский ресторан, выпить русской водки, нажраться русского борща, а лучше щей и завалиться спать. А еще можно, как говорит Толя Толокно, вареной картошечки, селедочки и… водочки. Русской из холодильника.

— Все не годится. Во-первых, китайцы, как ты знаешь, не выносят селёдочного духа. А во-вторых, мы где? На море. Поэтому, как идейный вдохновитель этой поездки, предлагаю пойти в ресторанчик морепродуктов. И непременно на берегу. И ограничиться хорошим пивом.

— Водки, водки хочу, своей, в запотелой бутылочке,- канючил Артем.- Позвони им, спроси на их тарабарском языке, где здесь можно водки, русской, родной купить. Потому что от одного только вида ихнего пойла меня воротит. Я плачу.

— Может…

— Звони!

Проблема с русской выпивкой оказалась не такой уж сложной. В соседнем дорогом отеле, как узнал Женька в информационной службе гостиницы, был русский ресторан (но Женька не стал об этом говорить Артему), и там можно было купить все, о чем мечтал Артем – даже вареную картошку и селедку. Но Женька решил все сделать по-своему. Вареной картошки и селедки в его и Артемовой жизни будет еще не мало. А вот ресторанов с обилием и разнообразием совершенно редких экзотичных морепродуктов, кто знает. Осталось выяснить – куда пойти? Они спустились в небольшой холл гостиницы. Администратор, совсем юная китаянка в темно красной шелковой кофточке с золотистыми драконовыми разводами, с охотной услужливостью рассказала, что рядом с вокзалом, на морском берегу, есть несколько хороших ресторанчиков, куда каждое утро рыбаки привозят свежую морскую живность. Там за вполне умеренные цены, можно хорошо поужинать. Голосок у нее был похож на детский лепет.

— Сесе нинь, сяоцзе. Ниде ченьшан чжен пхяолян! (Спасибо, барышня. Ваша кофточка очень красивая)) – Женька был галантен.

— Бу кеци ((Пожалуйста)),- точно всхлипнула китаяночка, зарделась, потупив глаза, потом взглянула на двух, таких же, как она девчушек, и они все вместе залились веселым смехом, похожим на журчание маленького искусственного фонтанчика, стоящего тут же, в холле, рядом с капроновой зеленью пальм.

— Слушай,- спросил Артем, когда они вышли из гостиницы и направились в сторону вокзала. – Эти китаянки, в самом деле, такие…

— Какие?

— Ну… такие… не затюканные, воспитание из них прет. Такое ощущение, что тут с демократией полный ажур.

— Задолбал ты меня со своей демократией.

— Ну, извини, — не обращая внимания на Женькин тон, реагировал Артем.

Уже наступил вечер. Нагретые за день улицы, засверкали огнями. Мимо, с тихим шумом проносились синие, черные, красные, белые автомобили самых разных европейских марок. Но больше всех было красных такси с черными шашечками на желтых фонариках — «фольксвагены», местного производства. Где-то, совсем рядом, играл живой оркестр. Город быстро наполнился людьми. Они неторопливо прогуливались по мощеным тротуарам, торговым улочкам, магазинам, зазывно светящимся многоцветными неоновыми вывесками. Много машин стояло на стоянках у гостиниц и отелей и у той, где был русский ресторан и где Женька намеревался купить бутылку водки. Высокое крыльцо было застелено красной дорожкой. Трехметровую крутящуюся стеклянную дверь охраняли два традиционных каменных льва. Тут же стояли в кадках живые пальмы и цветы в горшках на ступеньках. По периметру крыш красно светились традиционные китайские фонарики с золотой вязью иероглифов. Отель сиял огнями и был похож на громадную стеклянно-зеркальную посудную стенку. Как и десятки таких же, он выглядел не просто богатым, а вызывающе роскошным.

Проблема с водкой решилась довольно быстро и стала для Женьки сюрпризом – водка оказалась «Столичной» и была произведена на иркутском заводе «Кедр» из байкальской воды. Это было настолько неожиданно приятно, что вместо «поллитровки», как намеревался Женька, он, сам того не желая, купил «семерку» — 0,75

Они спустились к морю и долго выбирали, в какой ресторан пойти. Наконец, остановились на одном, который, на их взгляд, показался не слишком дорогим и не совсем уж затрапезным. Те же каменные львы у входа, пальмы в кадках, дорожки, цветы, красные фонарики. Весь холл ресторана вдоль стен был заставлен вместительными, в несколько ярусов, аквариумами. В прозрачной воде плавали, ползали по дну и по стеклянным стенкам самые разные морские чудища. Это было больше похоже на выставку аквариумистов, чем на заведение, ублажающее человеческое чревоугодие. Сходство усиливали яркие голубые подсветки и пузырьки воздуха от работающего компрессора. Тут же лежали сачки самых разных размеров. Женька поймал зачарованный взгляд Артема.

— Ну, блин…- только и развел тот руками.

Ресторан был отделан под дерево, с колоннами и по стенам висело множество картин-эстампов на шелке под старинную китайскую живопись – с птичками на ветках, горными вершинами, под облаками, мирно пасущимися стадами, волами и погонщиками на рисовых полях. Каждая картинка сопровождалось витиеватыми надписями китайских иероглифов, и была оформлена в аккуратные деревянные рамки.

К еде у Женьки было отношение достаточно индиферентное. Это не значило, что он не любил вкусно поесть. В родном городе он был не большой любитель погурманить в каком-нибудь ресторанчике. Да и, как ему казалось, вкусней, чем жарит, печет и варит мать, не приготовит никакой ресторан. Даже пиццу. Но здесь… Порой Женьке казалось, что вся жизнь в этой Срединной стране крутится только вокруг жратвы: и политика, и экономика, и культура. Еда, весомо, зримо, аппетитно, богато и тучно окружала, пронизывала и вела за собой китайский люд. Она зазывно и сыто шагала по городским улицам, делая остановки на стихийных рынках, в бесконечных ресторанчиках, лавчонках и магазинчиках. Ехала на грузовичках, мулах и осликах, велосипедах. Лежала на балконах и просто на асфальте, распространяя окрест запахи яблок, лука, капусты, персиков, морепродуктов, восточных пряностей и разогретого масла. Она манила, вызывая неодолимое желание окунуться в этот бездонный омут чревоугодия.

Женька заметил, что если в Шеньяне, чуть ли не в каждом доме, не встретится хоть какой-то маленький ресторан или кафе – значит это не Китай. Всего за один доллар – восемь китайских юаней – здесь можно плотно пообедать: выпить бутылку хорошего пива, съесть китайских пельменей, салат, рисовую или кукурузную лепешку. Все свежее, с огня, пряное и ароматное. Разогретую пищу есть не принято. Тут же, на плиточных тротуарах, организованы стихийные кулинарные выставки. Десятки, сотни блюд из рыбы, мяса, риса, овощей и фруктов. Все сделано настолько затейливо и с усердием, что кажется, порой, произведением искусства. Наверное, так оно есть, потому что, по меткому наблюдению Ольги Александровны еда для китайца – не просто еда, а целый ритуал. Как правило, он станет есть в спокойной обстановке с близкими и желанными людьми, с непринужденной и доброжелательной беседой, с маленькой рюмочкой водки из гаоляна, а чаще без нее. Спиртное здесь служит не для опьянения и веселья, а для ускорения процесса обмена веществ, или как сказал один китаец, чтобы кровь веселее бежала по жилам. В последние годы, вместе с бурным экономическим ростом, водку заменило высококачественное и дешевое пиво, хотя это совсем нетрадиционный для Китая напиток. Основная пища – овощи и рис. Но… Иногда кажется просто немыслимым, что из одной только пекинской капусты, можно столько приготовить блюд. Китайская пища, в отличие от тех же корейской и японской, пряная. Основной вкус – солено-сладко-кислый. И невероятное количество всевозможных специй, начиная от перца и аниса, до самых экзотичных, характерных только для Китая. Очень популярна смесь из пяти специй. Перед началом приема пищи — если это не шумное застолье – обязательно чай, либо зеленый, либо цветочный – опять же по местному выражению – потроха размочить. Вместе с чайным набором – обязательно горячая махровая салфетка для лица и рук. Упакованные в пакетик палочки для еды. Скорее правило, чем исключение – отсутствие перекусов между завтраком обедом и ужином, определенное время для трапезы. Зато сама трапеза – торжество плоти.

— Что закажем? – спросил Женька Артема.

— Ты меня спрашиваешь? Я ж в этом ровным счетом ничего…

— А ты выбирай, — кивнул Женька на стол-витрину, заставленную несколькими десятками выставочных блюд, больше похожих на произведение искусства, чем на презренную жратву. – Ткни пальцем сначала в блюдо, а потом в рыбину в аквариуме. Здесь можно и без языка. Хотя, постой…

Женька подозвал официанта и попросил его предложить, что-нибудь фирменно-оригинальное. После нескольких минут разговора, он повернулся к Артему.

— Фууюань ((официант)) предлагает китайский самовар,- Женька улыбнулся.

— Чего?- тоже недоверчиво улыбнулся Артем.- И у них есть самовар? Попробуем.

— Слушай, я может чего-то не допонял, — Женька пожал плечами,- но весь ужин из свежих морепродуктов для каждого из нас обойдется всего в 60 юаней. С пивом.

— Комплексный обед, что ли?

— В том-то и вопрос, что нет. Как я понял: сиди хоть целый вечер, ешь и пей сколько

угодно и за все про всего по 60 юаней с носа.

— Это ж всего 240 наших деревянных! Столько стоит полкилограмма перемороженных креветок. Ты в своем уме? Переводчик, блин. Узнай-ка поточнее.

Озадаченный Женька снова подозвал официанта. Переспросил. Опять пожал плечами.

— Да нет, все так, как я сказал.

— Ну дела, что ж попробуем китайского самовара.- Артем тронул Женьку за рукав. – А ты спроси, можно со своей-то водкой, не за пазухой же разливать. В наших-то ресторанах со своей не пускают.

Официант долго не мог понять, чего от него хотят, а когда понял со словами «Сулян! Сулян!» ((советские)) просиял, как начищенный пятак и утверждающе развел руками – «мэй вэнти» ((нет проблем)) – пейте свою водку.

— Слышь, совками нас обзывает, харя узкоглазая,- пробурчал Артем. И слащаво улыбаясь в лицо официанту, повторил – Говорю: харя ты, узкоглазая.

Тот снова просиял и повел их к круглому столику у окна, с видом на море, в котором плавно колыхались огни города. В стол был встроен небольшой таган, с трубой посередине, как у самовара и подогревающийся снизу газовой горелкой. Расторопность официанта поражала. Не успели они усесться, как на столе уже появилось несколько крепкосоленых – для возбуждения аппетита — салатов из фасоли, арахиса, редьки и морской капусты, лежали упакованные в целлофан палочки для еды и горячие махровые салфетки для лица и рук. Тут же стояли фарфоровые соусники, кубышки для водки и тонкостенные стеклянные стаканчики для пива. Официант зажег горелку, наполнил таган из чайника горячей водой и накидал в него каких-то специй. Не успели Артем с Женькой протереть горячими салфетками лицо и руки, налить по первой, как он принес на тарелках шевелящихся креветок, небольших крабов, мелкой рыбешки, каких-то ракушек, из которых выглядывала желеобразная шевелящаяся плоть, и все это вживе ссыпал в начинающую закипать воду. Потом на столе появилась зелень – свежий салат, лук, петрушка и что-то похожее то ли на крапиву, то ли на одуванчики. Это было каким-то деловитым апофеозом жратве.

— Помрешь, и не будешь знать от чего, — пробурчал Артем. Потом он попытался призвать все свои познания в китайском и, краснея, что-то мыкал смотрящему на него улыбающемуся официанту, выделывая экслибрисы на пальцах. Потом побагровел и обратился к Женьке. — Скажи ему, пусть принесет хлеба и вилку. Пусть сам жрет своими палочками.

— Да Тёма, тебе бы переводчиком для глухонемых работать на телевидении. Здорово ты пальчиками кренделя выделываешь,- хохотнул Женька и передал официанту просьбу Артема.

— Раздражают меня почему-то эти рисовые морды. Эти улыбки, не поймешь или радуются или насмехаются. Ладно, давай по первой,- сам разлил Артем в кубышки водку.

Выпили. Огненный глоток, обжигая, пробежал по пищеводу и быстро разлился по нутру приятным теплом. Мир сразу порозовел. Захрустели свежим лучком и зеленью.

2

«Море смеялось…» Морская гладь, еще не набравшая летнего тепла, прохладно, лениво и глубоко вздыхала под знойными лучами, таяла на горизонте, сливаясь с почти выбеленным, как линялая джинса, небом.

Было позднее утро или ранний обед – время, когда на рыбачьих джонках причаливали к песчаному, морскому берегу рыбаки, сьезжалось население близлежащих деревень и, прямо здесь, у кромки воды, в один миг организовывался стихийный рынок, шла бойкая торговля рыбой и разными морскими тварями, за которые в России платят немалые деньги. Усатые креветки, красные, с обвязанными для безопасности клешнями раки, гребешки и другие неведомые Женьке морские чудища шевелились, били хвостами, извивались в рыбачьих садках и пенопластовых ящиках вперемежку с кусками льда. Гвалт, эмоциональная китайская речь, шум прибоя и рокот маломощных дизельков на рыбачьих джонках, экзотичные, с обожженными солнцем телами, обветренные и просоленные, босоногие, в редкой многодневной щетине, похожие на разбойников рыбаки, пряный запах дыма и китайской кухни от прибрежных ресторанчиков, знойный берег – все слилось в дивную, доселе неведомую Женьке симфонию.

Еще вчера – духота, бешенный, подавляющий ритм рукотворного, многомиллионного стеклянно-бетонного мегаполиса, в котором чувствуешь себя букашкой, маленькой шевелящейся креветкой.

Сегодня – что-то сродни горьковско-босяцкому, стихийному, природному и простому и потому притягательному и трогательному. И апофеоз всему – точеная фигурка Фэй Хуа, в белоснежной футболке с открытыми плечами, светлых до колен шортах и кокетливых босоножках на аккуратных маленьких ступнях. Женька до сих пор не мог поверить в свалившееся счастье, пощипывал себя за тыльную стороны ладони: не сон ли это? Море, скромный, прокаленный жарой домик, почти у кромки воды, любимая девушка и переполняющая каждую клеточку тела несказанная радость. Произошло это настолько быстро и неожиданно, что казалось неправдоподобным. Вечером, провожая Фэй Хуа домой, он и предположить не мог, что утром, чуть свет, Маленькое Счастье позовет его, еще заспанного, недовольно сопящего к телефону и знакомый голос, таинственно и одновременно решительно скажет:

— Женя, ты готов к поездке на необитаемый остров?

— С тобой, хоть на край света, — сон как рукой сняло.

— Автобус через два часа. Встречаемся возле «Ока Дракона».

— Йес! – заорал Женька, когда Фэй Хуа положила трубку.

Потом они идут по сельской грунтовой дороге, которая уходит прочь от берега, в глубь материка, мимо стоящих на пути, и алюминиево поблескивающих на солнце, громадных ветряков-генераторов туда, где пологие склоны покрывают какие-то низкорослые кустистые деревья. Впереди фрагмент копии Великой китайской стены. Морской бриз вращает металлические лопасти ветряков, и вся округа выглядит романтично-виртуальной, точно из фантастического фильма, в котором вот-вот должны появиться космические пришельцы. Или на крайний случай какой-нибудь китайский Дон-Кихот, с верным Санчо Пансой. А вдали, по холмам, тянется бесконечная череда приземисто-невысоких деревьев, и всюду сопровождающая их тонкая ниточка ирригационной системы, с узелками круглых бетонных емкостей, похожая издали на панораму Китайской стены.

Дорога тянется в гору и Женька с Фэй Хуа попадают в бесконечный яблоневый сад. Обожженные весенним солнцем крестьяне, черные как головешки, окапывают приствольные круги, белят известью стволы, доброжелательно и с любопытством поглядывают на двух красивых молодых людей.

Глядя на них, Женьке почему-то делается грустно. Сколько горя и мытарств выпало за сотни лет на долю этих простодушных в своей природной доверчивости людей и их предков. Как и русские, они привыкли выживать, ради продолжения рода. Клеточным, генетическим чутьем в любую минуту они готовы к приходу Гоминьдана, Мао Цзедуна, Ленина, Горбачева, Ельцина, Дэн Сяопина, восстаниям, мыслимым и немыслимым перестройкам, лишь бы выжить, встретить новый рассвет, услышать смех и плач своих детей и с затаенной улыбкой надежды, поднять свою древнюю, приросшую к мозолям мотыгу, и тюкать ею до седьмого пота, думая извечную крестьянскую думку о лучшей доли.

Падающие с кистей на серую землю капельки извести, похожи на застывшие снежинки. А может окаменевшие слезы этих людей?

Женька вдруг ощущает какую-то неодолимую тягу жить и работать рядом с этими людьми. Забыть, вычеркнуть из жизни городскую суету с ее обманом, грязными пороками, нищетой одних и богатством других, завистью, телевизором, Интернетом, навязанными идеалами быть успешным и процветающим, и прочей мишурой, искусственной, придуманной людьми игрой в непонятно какой прогресс. Жить с Фэй Хуа в маленьком, прогретом солнцем домике, встречать рассветы и провожать закаты, видеть, как зарождается, живет и умирает живая жизнь. Женька ловит на себе внимательную улыбку Фэй Хуа, смущенно отводит глаза.

На широком плато, среди деревьев виднеется сооружение, похожее на крестьянскую хижину, сложенную из громадных природных цельных каменных плит. Женька с Фэй Хуа подходят к среднего роста китайцу, по-интеллигентски странноватому, в очках. Таких в России зовут ботаниками. Почему-то Женька сразу определил, что он здесь за старшего. Но оказалось, что он из города, работает инструктором местного райкома партии и курирует вопросы сельского хозяйства и зовут его Чен. Женьку с Фэй Хуа интересует: что же за странное древнее сооружение?

Чен охотно рассказывает, что по преданию, этой каменной хижине более двух тысяч лет. И чуть ли не Лао-цзы доживал в ней свои последние дни и чуть ли не здесь он встречался с Конфуцием. Похоже, Чен и сам в это слабо верит, но предание есть предание. Это как ритуал, который для китайца порой важнее целесообразности. На вопрос: как же древний мудрец сумел сюда доставить, а затем сложить в хижину эти громадные, многотонные каменья, Чен добродушно пожимает плечами, поглядывая внимательно и чуть недоуменно на Фэй Хуа, которая нарочно говорит только по-русски, переложив все обязанности по общению с местным населением на Женьку. Чен, явно чувствуя в Фэй Хуа свою землячку, озадачен. По Фэй Хуа видно, что ей забавно, и она с удовольствием пудрит соплеменнику мозги. Солнце палит нещадно и у Фэй Хуа покраснели плечи.

Чен, видимо в силу своего «ботанического» склада ума, очень любознателен, может удивляться, как ребенок, и с удовольствием рассказывает о себе и своей семье. Про своего родного старшего брата Яна говорит – хитрый. «А вы»? – спрашивает Женька. Смеется: «Добрый». Он, единственный в семье, получил высшее образование. А его брат, и сестра смогли закончить только среднюю школу.

У Чена жесткие прямые волосы, гладкая, похожая на древний пергамент, здоровая кожа. Ему уже 40, но у Женьки такое чувство, что для китайцев от 30-ти до 60-ти лет возраст остановился на первой отметке. Что тому причиной климат ли, еда, либо все вместе остается только догадываться.

А вот о своем детстве он рассказывает почему-то скупо и неохотно, даже сердится. Отвечает односложно. Жили очень бедно, впятером в крохотной двухкомнатной квартирке. Основная пища – рис, морская капуста, травы да овощи, и тех не всегда вволю. Одежду донашивали друг за дружкой. Наверное, такие скупые ответы обусловлены его партийной принадлежностью.

Вместе со струями жаркого воздуха, обоняние порой улавливает тонкий яблоневый аромат, хотя плоды только завязываются и похожи на картофельные балаболки, тронутые нежным серебристо-бархатистым пушком. Если бы не видневшиеся вдали ветряки, то, глядя на древнюю каменную хижину, можно было подумать, что где-то там, внизу у фрагмента Великой стены, движутся берегом моря воины знаменитого Ши Хуанди, грозного императора династии Цин, обьединившего страну в империю две тысячи лет назад. Чен с гордостью рассказывает о садовом хозяйстве, что здесь растет знаменитый сорт Фу-ши, сочный, сладкий, тугой, наливной. От одного укуса – брызги в разные стороны. Он покорил не только всю Россию от Владика до Москвы. Его отправляют в Корею, на Тайвань, в Японию, США, а уж сибирские рынки, наряду с другими китайскими сортами, он завоевал, пожалуй, навсегда. Женька вспомнил, что и в Иркутске уже редко встретишь знаменитую, любимую сибиряками «семеринку», белый налив, антоновку. Теперь привычнее звучат «Фу-ши», «Го-гуан», «Желтый маршал», «Шан-си».

Время обеда. Чен приглашает вместе отобедать на центральную усадьбу. Здесь, под сенью виноградных лоз, яблоневых и грушевых деревьев, по-простому неприхотливая крестьянская еда: свежая зелень, редька, баклажаны, сладкий перец, рыба в кисло-сладком соусе. Традиционная приветливость – подкладывание в тарелку гостя лакомых кусочков, знаменитый ганбей (тост до дна) с обязательным церемонным чоканием бокалами – края бокала гостя, как уважаемого человека, обязательно должны возвышаться над другими. Мелочь, а приятно. Фэй Хуа отказалась, а Женька опрокинул кубышку крепкой гаоляновой водки и через минуту и без того приятная пасторальная картины, стала просто сказочной. Он посматривал на Фэй Хуа, и страстной смертной истомой заходилось в желании его сердце.

Рядом панорама теплиц, но уже не с привычными овощами и зеленью, а с какими-то деревьями. Оказалось персиками. В теплицах они созревают рано, в одно время с абрикосами, доставляя удовольствие местным гурманам. Некоторое время спустя мослатый, испепеленный солнцем, в одних черных штанах до колен китаец принес глубокую миску свежих абрикосов, с почтением улыбнулся. Для этого времени абрикосы большая редкость и в потоках благодарности Женька, кажется, даже переборщил.

Потом они с Фэй Хуа, взявшись за руки, не спеша возвращаются на берег, где их ждет нагретый маленький домик. Вишневая ягодка солнца медленно опускается лазоревую морскую дымку, едва слышно, точно взмахи птичьих крыльев, вращаются допасти ветряков, мимо Великой стены уже прошла конница и пехота грозного императора. Вдоль по берегу сквозит голубоватый дымок, смешиваясь с запахом воды и каких-то жарений. Море едва колышется, шумит прибой. Яблоневые окрестности тонут в синих прозрачных сумерках. Где-то там, на плато сортируют в своей памяти голоса ушедших и живых поколений каменные плиты древней хижины.

Часть 2.

Как ни развита торговля в Китае, какие успехи не делает индустриализация, земледелие все-таки является основой народного хозяйства.

Правда, даже при отмечаемом нами развитии сельского хозяйства, Китай не в состоянии пропитаться тем, что собирает со своих полей: ввоз продуктов питания составляет весьма крупную статью дохода в поступления морских таможен, что с точностью было констатировано специальным обследованием, произведенным за последние годы. Хотя те же обследования, достаточно неожиданно для китайских экономистов, обнаружили факт значительных цифр вывоза из Китая сельскохозяйственных продуктов, тогда как прежде господствовало убеждение, что Китай поглощает далеко не все, что производит. Но так сложилась конъюнктура современного мирового хозяйства, что такие страны, как Китай, Россия, Япония и другие, вынужденные ввозить, за недостатком своих, продукты питания из-за границы, сами, в свою очередь, продолжают неуклонно выкачивать из себя те самые продукты, в которых столь нуждаются.

Д-р Флоке определял в “Das Chinesische Finanz und Steuerwesen” общую площадь земель собственного Китая, обрабатываемых населением, приблизительно в семь миллионов “цинов”, что составляет около 44 миллионов гектаров. Эта площадь представляет, в сущности, небольшую часть территории Китая, всего около 16% и население, которое занято сельским хозяйством, по данным Н.И. Кохановского, несколько, впрочем, устарелым, равняется, в среднем, 200 миллионам человек.

При указанной весьма, в сущности, ограниченной площади земель, культивируемых крестьянством, только безграничное трудолюбие и предельная нетребовательность населения дают возможность вырабатывать продукты сельскохозяйственного труда, которых, так или иначе, хватает не только для самих производителей, для городского населения и даже на вывоз. Объясняется указанное обстоятельство еще и тем, что почва Китая исключительно плодородна, климат весьма благоприятный для агрикультуры, и система искусственного орошения, как не примитивна она сама по себе, доведена до высокой степени если не совершенства, то распространения.

Без искусственного орошения, а также сложной системы искусственного удобрения, в южном Китае вообще было — бы немыслимо земледелие, так как выпадение дождей не обеспечивает необходимого количества влаги для нормального развития важнейших культур.

Системе искусственного орошения, а также сложной системе искусственного удобрения Китай учился на протяжении четырех с половиной тысяч лет своей земледельческой истории. Эта история, от начала и до конца, самобытна, и отличается от опыта всех остальных народов.

В античную эпоху земля представлялась китайцам не только средством пропитания, но и способом перехода от бродяжничества к оседлому образу жизни. Китайцы не смотрели на землю, подобно русскому крестьянству, что она ничья или божья. Наоборот, земля всегда контролировалась государственной властью. Сперва земля рассматривалась как собственность государства, потом борьба стремлений и интересов выдвинула институт частной собственности, но никогда в Китае не существовало общинного землевладения, столь характерного для истории земельных отношений в России. За двадцать пять веков до Р.Х. земли в Китае или эксплуатировались удельными князьями, в порядке пользования оброчными доходами, или поступали в частную собственность, причем землей могли владеть лишь мужчины, в возрасте от 20 до 60 лет. Нормой надела для землепашца определялось сто му. Когда владелец земли достигал предельного возраста в 60 лет, земля могла перейти сыну или ближайшему родственнику, с обязательством давать пропитание старику. В 350 г. до Р.Х. в уделе Цинь был сделан решительный шаг к признанию права частной собственности на землю. Правительство предоставило каждому занимать в собственность земли по своему усмотрению и в произвольном количестве, и обводить их межами, а также продавать земли.

Как указывает наш известный ориенталист И. Захаров в своем труде «Поземельная собственность в Китае» («Труды членов российской духовной миссии в Пекине». Петербург, 1853 г., стр. 42-3): попытки всех последующих династий уравнять впоследствии поземельную собственность и перевести земли из частных рук в казну не увенчались успехом и доказали невозможность когда-либо достигнуть этого намерения. «Продажа, заклад и сосредоточение множества земель в руках одного владельца существовали у китайцев во все времена, невзирая ни на какие строгие запрещения и наказания».

Проф. Кохановский правильно отметил, что при отсутствии в течение почти всей истории Китая глубоких внешних культурных влияний, которые имеют место при более тесном общении и войнах с цивилизованными государствами, порядок землевладения и землепользования в Китае до самого последнего времени, представляется скорее продуктом естественных и социальных условий своеобразной истории Китая.

Служащие для земледелия и застроенные земли в деревнях находятся, чаще всего, как мы уже имели случай указать выше, в частной родовой собственности, под необременительным и почти всегда и при всех режимах только формальным контролем правительства. Если не считать последнего коммунистического режима, в областях, захваченных красной армией. Помимо областей, тяготеющих к крупным торговым и промышленным центрам, землевладение в Китае отличалось и до сих пор отличается отсутствием капиталистического предпринимательства, с чем, впрочем, в корне не согласны советские экономисты, изучающие Китай. Советские экономисты держатся взгляда, что отмеченная нами выше необходимость искусственного орошения, предполагаемая неизбежность создания оросительных систем, тем самым предопределяет (при условии частной собственности на источники водоснабжения) наличие водной ренты. Присоединенные к земле и как бы неотделимые от нее сооружения ирригационного порядка, как то: канавы, резервуары, отводные рукава каналов и т.д. хотя и принадлежат к категории основного капитала, но процент с этого капитала попадает, по утверждениям советских экономистов в карман «помещика», как не дико звучит этот термин в применении к китайскому землевладельцу.

Конечно, не приходится игнорировать факт, что земельные отношения в Китае усложняются водными правоотношениями. Оросительные системы и источники воды в одних местах представляют государственную собственность, в других собственность сельских общин, а также пребывают и в частных руках. Существуют даже товарищества на паях для проведения ирригационных работ, иногда организаторами водоснабжения выступают акционерные компании из крупных городских центров. Оросительные системы строят провинциальные правительства, международные комитеты по борьбе с голодом и засухами, в прежнее время на этом амплуа выступали зажиточные монастыри и до сих пор еще иностранные духовные миссии интересуются этим насущным вопросом. Все это верно, но экономические и правовые отношения в Китае так сложны и деликатны, что подходить к истолкованию их с односторонним марксистским или московско-коммунистическим шаблоном не приходится.

Надо помнить, что вложение капиталов в землевладение всегда было, а, сейчас, в силу крайней неопределенности и изменчивости политической конъюнктуры, в еще большей степени является, с коммерческой точки зрения, маловыгодным.

Кроме того, как мы покажем в разделе, посвященном вопросу о земельной ренте, отношение центральной власти не только теперь, при режиме партии Гоминдан или в эпоху дуцзюната и гражданской войны, но и при императорах, к крестьянству всегда было исключительно терпимым и широко демократическим. Не только нынешний республиканский, но и богдыханский строй не предоставлял никаких преимуществ крупному землевладению и все заявления на этот счет со стороны выучеников московской экономической науки представляются, при ближайшем ознакомлении, демагогией. В целях политической агитации можно оперировать понятиями «китайский помещик» и «джентри», но, при объективном, тем более строго научном подходе, от этих предвзятых умопостроений мало что остается, так как всякому хоть сколько-нибудь знакомому с китайской деревней, ее бытом и финансами, отлично известно, что земледелие в Китае настолько дробно и все, сверху донизу, основано на человеческом труде, почти всегда при этом труде того, кто и является арендатором надела, что эксплуатация крестьянина, арендующего земельный участок землевладельцем имеет свои достаточно тесные и при этом специфические границы.

При чтении трудов советских экономистов известная пристрастность и нарочитость их утверждений сразу всплывают наружу, в особенности, если мы будем помнить, что китайское земледелие низведено на уровень пропитания многочисленного населения, при ограниченности и разобщенности более крупного землевладения. За исключением немногих местностей, в Китае, как отмечал еще Н.И. Кохановский, в 1909 г. в книге «Землевладение и земледелие в Китае», значительно преобладает мелкое землевладение. Земля в Китае стоит очень дорого и семья, владеющая больше, чем тремя десятинами земли, может посчитать себя вполне обеспеченной.

Принятая в Китае система обязательного раздела земли между нисходящими потомками пола и пребывание почти всей массы 450.000.000 населения на земле, поддерживают дробность землевладения. Этим обстоятельством объясняется и тот, на первый взгляд, загадочный факт, что когда, после восстания тайпинов, истребляющих беспощадно целые округа, на опустошенные места пришли новые владельцы, из соседних местностей, не захваченных восстанием, они по традиции забирали мелкие наделы, довольствуясь малым, потому что так от века было заповедано, с молоком матери было всосано понятие права лишь на маленький клочок земли, на котором только — бы прокормиться. А возможности в указанный момент для захвата были легкими, целые округа лежали в развалинах.

Это — же специфическое обстоятельство дает основание думать и не только нам, но и философу и ученому д-ру Ху — Си, который сейчас очень занят вопросом земельного переустройства крестьян в тех районах, которые освобождаются и, как он верит, будут освобождаться от владычества красной армии, что переустройство земельных отношений удастся провести в Китае без тех роковых социальных потрясений и той крови, которые земельная реформа вызвала после февральской революции 1917 г. в России.

Интенсивность земледельческой культуры Китая предопределяет 2 фактора – высокую доходность и также дороговизну земли в Китае, при всеобщей на все остальное дешевизне.

Теперь нам остается изложить возможно нагляднее феномен, который интересует не одних только ученых агрономов, но и широкую публику, — чем объяснить, что почва Китая, при низкой, на европейский взгляд, культурности деревенского населения, остается плодородной, а в некоторых местах исключительно плодородной, несмотря на тысячелетия, протекшие с тех пор, как эта почва возделывается.

Продолжение следует…

Главы из пока неопубликованного на русском языке романа лауреата Нобелевской премии по литературе за 2012 год в переводе Игоря Егорова.

Глава 1 

С кана, на котором недвижно возлежал пастор Мюррэй, было видно, как яркая полоска красного света упала на розоватую грудь Девы Марии и пухлое личико Божественного младенца у нее на руках. От дождей прошлым летом крыша дома протекла, на написанной маслом картине остались желтоватые потеки, а на лицах Девы Марии и Младенца Христа застыло какое-то отсутствующее выражение. В ярко освещенном окошке повис, раскачиваясь под легким ветерком на тонких серебряных нитях, паучок сичжу. «Утром приносит счастье, вечером — богатство», — сказала однажды, глядя на такого паучка, эта красивая бледная женщина. Какое мне может быть счастье?» В голове промелькнули привидевшиеся во сне причудливые формы небесных тел, на улице протарахтели тележные колеса, откуда-то издалека с болотистых низин донеслись крики красноголовых журавлей, недовольно заблеяла молочная коза. За окном, шумно тыкаясь в оконную бумагу, хлопотали воробьи. В тополях за двором перекликались сороки, «птицы счастья». «Сегодня, похоже, день точно какой-то счастливый». Сознание вдруг заработало четко и ясно: в лучах ослепительного света откуда ни возьмись явилась эта красивая женщина с огромным животом. Ее губы беспокойно подрагивали, словно она хотела что-то сказать. «Ведь на одиннадцатом месяце уже, сегодня точно родит». Пастор тут же понял, что стоит за паучком и криками сорок. Он тут же сел и спустился с кана.

С почерневшим глиняным кувшином в руках пастор вышел на улицу за церковью и тут же увидел Шангуань Люй, жену кузнеца Шангуаня Фулу, которая, согнувшись, мела улицу перед кузницей метелкой для чистки кана. Сердце у него забилось, и он дрожащими губами еле слышно произнес: «Господи… Господи всемогущий…» Перекрестился негнущейся рукой и, медленно отойдя за угол, стал наблюдать за женщиной. Рослая и дебелая, она молча и сосредоточенно сметала прибитую утренней росой пыль, аккуратно выбирая и отбрасывая в сторону мусор. Двигалась она неуклюже, но движения были исполнены невероятной силы, и золотистая метелка из стеблей проса казалась в ее руках игрушечной. Собрав пыль в совок, она примяла ее большой ладонью и выпрямилась.

Не успела Шангуань Люй завернуть к себе в проулок, как позади послышался шум, и она обернулась, чтобы посмотреть, в чем дело. Покрытые черным лаком ворота Фушэнтана, самой богатой усадьбы в округе, широко распахнулись, и оттуда выбежали несколько женщин. В каком-то рванье, с лицами, вымазанными сажей. «С чего бы это так вырядились фушэнтановские? Ведь всегда щеголяли в шелках и бархате и никогда не появлялись на люди не напомаженные и не нарумяненные?» Из конюшни напротив усадьбы на новенькой коляске на резиновых шинах и с навесом из зеленоватой ткани выехал кучер по прозвищу Старая Синица. Коляска еще не успела остановиться, а женщины уже наперегонки стали забираться в нее.

Кучер присел на корточки перед одним из мокрых от росы каменных львов и молча закурил. Из ворот широким шагом вышел управляющий Сыма Тин с охотничьим дробовиком в руках. Двигался он бодро и проворно как молодой. Кучер торопливо вскочил, не сводя с него глаз. Управляющий вырвал у кучера трубку, несколько раз шумно затянулся и поднял глаза к розовеющему рассветному небу: — Трогай, — приказал он, зевнув. — Жди у моста через Мошуйхэ, я скоро.

Держа вожжи в одной руке и кнут в другой, кучер повернул коляску. Женщины за его спиной громко переговаривались. Кнут щелкнул в воздухе, и лошади тронули с места рысью. Зазвенели медные бубенцы, и коляска покатилась, поднимая облако пыли.

Сыма Тин остановился посреди улицы, беспечно помочился, надув целую лужу, крикнул вслед удалявшейся коляске, а потом прижал к груди дробовик и стал карабкаться на наблюдательную вышку три чжана высотой, сооруженную у дороги из девяноста девяти толстых бревен. На небольшой площадке наверху был укреплен красный флаг. Ветра не было, и влажное полотнище безжизненно свешивалось с древка. Шангуань Люй видела, как Сыма Тин, вытянув шею, вглядывается куда-то на северо-запад. Со своей длинной шеей и вытянутыми губами он походил на пьющего воду гуся. Он то скрывался в белой пелене перистой дымки, то снова появлялся. Кроваво-красные отблески зари окрашивали его лицо красными бликами. Шангуань Люй казалось, что на этом красном, как петушиный гребень, лице лежит слой солодового сахара, блестящего, липкого, от которого глаза болят, если на него долго смотреть. Двумя руками он поднял берданку высоко над головой. До нее донесся негромкий щелчок: это ударник стукнул о капсюль. Сыма Тин, торжественно ждал, долго, очень долго. Ждала и Шангуань Люй, хотя от тяжелого совка уже ныли руки и болела шея, потому что приходилось высоко задирать голову. Сыма Тин опустил ружье и надул губы, как обиженный ребенок. «Ах, тудыть тебя, — услышала она, как он честит ружье. – Еще смеешь не стрелять!» Он снова поднял его и нажал курок. Прогрохотал выстрел, из дула вырвался яркий язычок пламени, который застлал свет зари и высветил красное лицо Сыма Тина. От резкого звука разлетелась висевшая над деревушкой тишина, и в один миг все небо залило яркими красками солнечного света, словно стоявшая на облачке фея рассыпала вокруг мириады прекрасных лепестков. У Шангуань Люй даже сердце забилось от восторга. Считалось, что она всего лишь кузнецова жена, но в кузнечном деле она была гораздо искусней мужа, и от одного вида железа и огня у нее начинала бурлить и быстрее бежать по жилам кровь. На руках вздуваются мускулы, словно узлы на пастушеском биче, черное железо бьет в красное, искры летят во все стороны, одежда пропитана потом, он течет струйками меж грудей, и все пространство между небом и землей исполнено бьющего в нос запаха железа и крови. Вверху, на помосте Сыма Тина чуть отбросило отдачей назад. Влажный утренний воздух стал наполняться дымом и запахом пороха. Сыма Тин раз за разом обходил платформу, набирал полную грудь воздуха, и его громкий крик разносился предупреждением по всему северо-восточному Гаоми: «Земляки! Японские дьяволы идут!»

Глава 2

Циновки и соломенная подстилка кана были свернуты и отодвинуты в сторону. Высыпав пыль из совка на голую глиняную кладку, Шангуань Люй с беспокойством глянула на свою невестку Шангуань Лу, которая постанывала, держась за край лежанки. Выровняв на кане пыль, она негромко предложила: — Давай, забирайся.

Под ее нежным взглядом полногрудая и широкозадая Шангуань Лу затрепетала всем телом. Она смотрела на исполненное доброты лицо старухи, и пепельно-белые губы жалко тряслись, словно хотели что-то сказать.

— Опять на этого паразита Сыма нашла нечистая сила, палит из ружья с утра пораньше! – громко заявила Шангуань Люй.

— Матушка… — выдавила из себя Шангуань Лу.

— Ну, милая невестушка, уж покажи, на что способна, — бубнила Шангуань Люй, отряхивая ладони от пыли. – Коли опять девчонку родишь, даже мне негоже будет твою сторону брать!

Две слезинки выкатились из глаз Шангуань Лу. Закусив губу, она собрала все силы и, поддерживая тяжелый живот, забралась на голую глиняную кладку кана.

— Ты по этой дорожке не раз уж хаживала, давай-ка сама потихоньку управляйся. – Одной рукой Шангуань Люй положила на кан свернутую белую тряпку, другой – ножницы, и, нахмурившись, нетерпеливо добавила: — Свекор твой с отцом Лайди в западном флигеле черную ослицу обихаживают, первый раз жеребится, надобно мне присмотреть.

Шангуань Лу кивнула. Откуда-то сверху донесся еще один выстрел, испуганный лай собак и обрывки громких воплей Сыма Тина: «Земляки, бегите скорее, а то не успеете, и конец…» Словно в ответ на эти крики, она ощутила толчки в животе. Страшная боль прокатывалась каменными жерновами, тело покрылось капельками пота, который, казалось, выступил из всех пор и заполнил все вокруг едкой вонью. Она сжала зубы, чтобы сдержать рвущийся наружу крик. Через застилавшие глаза слезы виднелись густые черные волосы свекрови, которая встала на колени перед домашним алтарем и вставила три алые курительные палочки из сандала в курильницу сострадательной Гуаньинь. Поднялись струйки ароматного дыма, который заполнил все помещение.

«О бодисатва Гуаньинь, бесконечно милостивая и сострадающая, помогающая в нужде и вызволяющая в беде, оборони и смилуйся, пошли мне сына…»

Сжав обеими руками высоко вздымающийся, прохладный на ощупь  живот и глядя на загадочный, сияющий лик богини милосердия, Шангуань Лу проговорила про себя слова молитвы, и слезы снова покатились у нее из глаз. Она скинула штаны с мокрым пятном и задрала как можно выше рубашку, чтобы открыть живот и грудь. Вцепилась в край лежанки и устроилась на принесенной свекровью пыли. В перерывах между схватками она проводила пальцами по взлохмаченным волосам и откидывалась на скрученную циновку и подстилку из соломы.

Во вставленном в оконную решетку осколке ртутного зеркала с выщербленной поверхностью отражался ее профиль: мокрые от пота волосы, удлиненные и раскосые, потухшие глаза, бледная высокая переносица, полные, пересохшие, беспрестанно дрожащие губы. Сбоку на живот падали проникавшие через оконную решетку лучики солнечного света. Выступившие на нем синеватыми изгибами кровеносные сосуды вместе с неровными белыми выпуклостями и впадинами смотрелись диковато и пугающе. Она смотрела на собственный живот, а в душе мрачные  чувства сменялись светлыми, как небеса в разгар лета  здесь в Гаоми, в дунбэйской глубинке — по ним то катятся черные тучи, то они светятся прозрачной лазурью. Даже страшно опускать на него глаза – такой он необычайно большой и необычайно натянутый. Однажды во сне ей привиделось, что в животе у нее кусок холодного как лед железа. В другой раз приснилась жаба, вся в пятнышках. Воспоминание о куске железа еще ладно, если поднапрячься, можно вынести. А вот при мысли о жабе, тело всякий раз покрывалось мурашками. «Бодисатва, оборони… Духи предков, защитите… Боги и демоны, какие ни на есть, сохраните и пощадите, дозвольте родить здоровенького мальчика, чтобы все было на месте… Сыночек родненький, выходи давай… Правитель небесный и мать-земля, желтые небожители и духи в лисьем образе, помогите мне…» Так она молила и умоляла среди накатывавшихся одна за другой, раздиравших все внутри схваток. Руки вцепились в циновку за спиной, все мышцы била дикая дрожь и корчило в спазмах. Глаза вылезали из орбит, перед ними все застила красная пелена с раскаленными добела полосками, которые извивались, перекашивались и уменьшались, словно плавящиеся в печи серебряные нити. Изо рта вырвался крик, который уже было не сдержать, он вылетел в окно, заметался по улице и проулкам, сплелся, как веревкой, с воплями Сыма Тина, и это хитросплетение звука змейкой проскользнуло через седые волоски, торчащие из ушей пастора Мюррэя, высокого, сутулого, с шапкой рыжих волос на большой голове. Он в это время забирался по прогнившим доскам лестницы на колокольню и, вздрогнув, остановился. В его голубых глазах, вечно слезящихся, как у заблудшей овцы, неизменно трогающих добротой, блеснул лучик радостного удивления. «Всемогущий Боже…» — пробормотал он с жутким дунбэйским акцентом, на каком говорят в Гаоми, и, перекрестился большой красной пятерней. Потом стал подниматься дальше, пока не вылез на самый верх и не ударил в усеянный потеками зеленоватой патины медный колокол, который когда-то висел во дворе  буддийского монастыря.

В розовых лучах раннего утра поплыл унылый колокольный звон. Вслед за первым ударом колокола, вслед за предупреждением о том, что в деревне скоро появятся японские дьяволы, между ног Шангуань Лу хлынули воды. В воздухе разнесся запах козлятины, как от молочной козы, и аромат цветов софоры, то густой, то еле слышный. Перед глазами с невероятной четкостью мелькнула рощица софоры, где она в прошлом году наслаждалась любовью с пастором, но из этих воспоминаний ее вырвала теща, которая вбежала в комнату с высоко поднятыми, заляпанными кровью руками. Эти руки внушали страх: казалось, они светятся какими-то зеленоватыми искорками.

— Не родила еще? – услышала она громкий голос свекрови и с каким-то чувством стыда покачала головой.

Голова свекрови подрагивала в ярком солнечном свете, и Шангуань Лу с удивлением заметила, что та вдруг поседела.     — А я-то подумала, что родила. – И свекровь потянулась руками к ее животу. Вид этих рук –толстые костяшки пальцев, крепкие ногти, кожа жесткая, словно в мозолях, даже на тыльной стороне ладоней – был неприятен. Хотелось отодвинуться от этих привыкших ковать железо, а сейчас перепачканных ослиной кровью рук, но сил не было. Руки бесцеремонно надавили на живот, и даже сердце остановилось, и по всему телу прокатилась волна ледяного холода. Не сдержавшись, она несколько раз вскрикнула — не от боли, а от страха. Руки грубо ощупывали живот, давили на него, а под конец свекровь и вовсе хлопнула по нему несколько раз, как проверяют арбуз на спелость. Она будто переживала, расстроившись, что купленный арбуз оказался неспелым.

Наконец, руки оставили ее и повисли в солнечном свете – тяжелые, неудовлетворенные. Сама свекровь легко плыла перед глазами какой-то большой тенью, и только эти руки — реальные, величественные – могли делать все что угодно и с кем угодно. Ее голос донесся откуда-то издалека, из какого-то глубокого пруда вместе с запахом ила и пузырями раков: — …Зрелая дыня сама падает, как время придет…Ничто не остановит…Потерпи чуток, о-хо-хо …Неужто не боишься, что люди засмеют, неужто не страшно, что и все семеро драгоценных дочек твоих будут потешаться над тобой…

Одна из этих отвратительных рук снова бессильно опустилась на ее выступающий живот и стала постукивать по нему, издавая глухие звуки, как отсыревший барабан из козлиной кожи.

— Ну и неженки бабы пошли нынче, я когда муженька твоего рожала, так и рожала, и подошвы для туфель прошивала…

В конце концов, постукивание прекратилось, рука убралась в тень смутным абрисом лапы какого-то животного. Голос свекрови мерцал в полумраке, и волна за волной накатывался аромат софоры.

— Гляжу я на этот живот, ведь какой огромный, и знаки на нем особые, должно быть, мальчик. Вот будет удача и для тебя, и для меня, для всей семьи Шангуань. Бодисаттва, яви присутствие свое, боже оборони, ведь без сына ты всю жизнь как рабыня; а с сыном – сразу хозяйка станешь. Веришь ли в то, что говорю? Веришь или не веришь – дело твое, ты на самом деле и ни при чем…

— Верю, матушка, верю! – преданно проговорила Шангуань Лу. Тут ее взгляд упал на темные потеки на стене напротив, и душа исполнилась невыразимых страданий. Вспомнилось, как три года назад, после того, как она родила седьмую дочку — Цюди, ее муж, Шангуань Шоуси, так разозлился, что запустил в нее деревянным вальком и разбил ей голову, отсюда и потеки крови на стене. Свекровь принесла и поставила рядом неглубокую плетеную корзинку, полную нелущеных орешков арахиса. Ее слова полыхали во мраке яркими языками, отбрасывая красивые отблески: — Повторяй за мной: «Ребенок у меня в животе – бесценный сын», говори быстрей!

Лицо свекрови было исполнено доброты, произносила она все это очень торжественно, этакая наполовину небожительница, наполовину любящая родительница, и тронутая до слез Шангуань Лу всхлипнула: — У меня в животе – бесценный сын, я ношу сыночка… моего сыночка… — Свекровь сунула ей в руку горсть орешков и велела повторять: «Хуашэн, хуашэн, хуа-хуашэн, есть мужское, есть женское, гармония ян и инь». Она взяла орешки, благодарно бормоча за свекровью: «Хуашэн, хуашэн, хуа-хуашэн, есть мужское, есть женское, гармония ян и инь».

Шангуань Люй опустила голову, и слезы ручьем полились у нее из глаз: — Явись бодисатва, спаси и сохрани господи, да снизойдет премногое благословение на семью Шангуань! Лущи орешки и жди своего часа, мать Лайди, а у нас черная ослица должна муленка принести, он у нее первый, так что оставаться с тобой не могу.

— Ступайте, ступайте быстрее, матушка, — проговорила растроганная Шангуань Лу. – Господи, спаси черную ослицу семьи нашей, дай ей благополучно разрешиться от бремени…

Шангуань Люй вздохнула и, пошатываясь, вышла из дома.

Перевод Игоря Егорова. Публикация согласована с переводчиком.

Об этом более подробно написано в одной из предыдущих глав («От понедельника до «Понедельника»).

Итак, Михаил Щербаков был низвергнут со своего пьедестала и руководить Содружеством стали менее сведущие в литературе художники и архитекторы, деятели шанхайской культуры,

более демократичные по настрою и творческим занятиям личности. ((Вот как комментировал критику докладов на литературных диспутах шанхайских журналист Лев Арнольдов: «Самое прискорбное в наших прениях то, что они удивительно напоминают другие наши шанхайские прения, в других шанхайских разного рода кружках и объединениях, не конструктивные, а деструктивные. О докладчике больше, чем о докладе, если о докладе, — то с обнаружением незнакомства на счет темы доклада, море слов, а смысла реченька. В чем и себя, между прочим, считаю иногда повинным… Нам как-то фатально начинает не хватать доброжелательства – поработает человек для нас, потрудится, подготовит доклад, прочтет его, а мы давай ругать! И то плохо, и это неудачно. И доклад не доклад, а очерк, и надо было то-то упомянуть, то-то и то-то особо подчеркнуть… Вообще российское всеобщее недовольство и наш максимализм. У взрослых на некоторых наших шанхайских общих собраниях бывает атмосфера куда более накаленной. Тут подчас докладчика не только критикуют, но бьют словесными батогами. Объясняется это нашим убеждением, что для дела надо ругать, а не хвалить. А также отчасти и нашей самоуверенностью. Нам все подай совершенное. Каждый из нас считает себя непременно равновеликим любому докладчику по знаниям. Каждый из нас спешит высказаться и обязательно не похвалить, а раскритиковать, если не выбранить «как следует», так чтобы помнил. И получается так подчас, особенно среди взрослых (к Чураевке это не относится), что потрудившийся для со-членского общего собрания докладчик, во-первых, слышит, что доклад его «не на тему» и «не по существу»; во-вторых, слышит, что не надо де было «затрагивать» ту тему, которую он затронул, а если затрагивать ее, то «надлежащим образом разработать», что доклад хорош «идеологически», полон мыслей, но страдает отсутствием фактов, или, наоборот, полон фактов, но страдает отсутствием мыслей; в-третьих, вообще высказываются в прениях сомнения, стоило ли докладчику браться за тему и надо ли ему вообще делать доклады… Докладчика от всего этого потока критики и замечаний бросает то в жар, то в холод. Чувствует он себя уже не докладчиком, а подсудимым». Источник: На докладе о Пастернаке. Л.Арнольдов //Шанхайская Заря, 15 октября 1933 г. – С.12.)) В начале 1930-х годов в Шанхае организовалось еще два известных литературно-художественных объединения, заседания которых нередко посещал П.Северный. Это – «Шанхайская Чураевка» (1933 г.) и «Восток» (1934 г.).

«Чураевка» сначала организовалась в Харбине в середине 1920-х годов. Это был момент национального самоопределения. Жизнь без России, без родного народа стала немыслима, туда направлялись все помыслы молодых работников. «Нужно жить и работать для России», — начертано было на знаменах «Чураевки» в Харбине. Молодая организация добилась достаточной известности и популярности среди культурных слоев города, став «центром для выявления сил и саморазвития» молодого пореволюционного поколения. На клубные занятия ходила в основном «зеленая по возрасту молодежь и еще более зеленая в смысле литературного стажа». Душой и организатором харбинской «Молодой Чураевки» являлся поэт и композитор Алексей Ачаир. Его ближайшими сотрудниками были молодые поэты Щеголев и Николай Светлов, секретарем был Владимир Слободчиков.

Из альбома В.Д. Жиганова «Русские в Шанхае»

Но вот «Николая Светлова судьба занесла в Шанхай, — писала Ю. Крузенштерн, — и он с группой своих единомышленников организовал отделение Чураевки в Шанхае. Во главе ее стоят лица, хорошо знакомые для тех, кто посещал Чураевку в Харбине: поэт Н. Светлов, председатель инициативной группы, поэт Н. Петерец, руководитель Литературной студии, инж. Л.Д. Густов, председатель Чураевки и др. Нечего и говорить, что шанхайской Чураевке пока далеко до харбинской. В ней всего человек 10-12, которые прилагают все усилия к тому, чтобы сплотить всех местных поэтов и писателей и художников, создать по образцу Харбина нечто вроде клуба. Клуба, где можно было бы интересно и содержательно провести вечер, послушать произведения начинающих авторов, а тем, в свою очередь, выслушать мнения о себе, так как только беспристрастная, честная и дружелюбная критика дает людям возможность совершенствоваться в их работе». ((Merry Devil. Чураевка в Шанхае //Шанхайская Заря, 3 сентября 1933 г. – С.14.))За это время студия сумела объединить многих шанхайских поэтов и беллетристов. На заседаниях шанхайских чураевцев читались и обсуждались не только произведения молодых авторов, но разбирались серьезные общеэмигрантские и мировые литературные процессы, например, обсуждалась уже упоминавшаяся нами статья Юрия Терапиано в «Числах», посвященная вопросу об отделении эмиграции от России. «Вопрос о том, сделалась ли эмиграция «новой славянской народностью», замкнутой в самой себе, или наоборот вполне национальна, — оказался достаточно наболевшим, и прения о нем не только затянулись за полночь, но и не кончились. Продолжение их перенесено на следующую пятницу», — писал журналист. ((В Чураевке //Шанхайская Заря, 22 октября 1933 г. — С.15.))Кроме литературной секции Чураевки, стала функционировать еще одна студия – научная, собрания которой тоже должны были проходить еженедельно (фактически проводились реже). Позднее планировались еще 2 студии — музыкальная и драматическая, но они так и остались в планах. Что касается идеологии, то основы «Чураевки» определил ее председатель: «Нас во многом интересует Восток, мы не чувствуем себя здесь окончательно затерянными, но сердцем своим мы всегда со своей нацией. Мы следим за каждым культурным явлением современной России, мы изучаем и тщательно анализируем произведения подъяремных советских писателей. Мы с большим уважением относимся ко всем проявлениям западноевропейской эмигрантской мысли. Мы будим мысли и создаем движение здесь на Востоке. Мы считаем, что честно исполняем наш долг перед родиной, воспитывая для нее культурных работников, недостаток которых ею уже сейчас резко чувствуется». ((Чураевка в Шанхае //Шанхайская Заря, 30 сентября 1933 г. – С.6. См. также: «Мне пришлось уйти после двух чудесно проведенных часов среди русской молодежи. Пишущей, думающей и говорящей в космополитическом Шанхае, на нашем здесь не всегда и не всеми ценимом великом, замечательном, а главное — родном нашем — русском языке. В Чураевке все говорят чудесно по-русски, без дешевого пересыпания фраз шанхайскими словечками, в Чураевке искренне и трепетно любят русскую литературу и русскую поэзию, в Чураевке работают над языком, над словесным материалом. Среди чураевцев есть уже определенные таланты, о которых, наверное, еще заговорят со временем не только в Шанхае, но может быть, и в России. Эти строчки впечатлений написаны с целью поблагодарить чураевцев и пожелать им плодотворной работы на Пути служения в Шанхае русскому словесному искусству /На докладе о Пастернаке. Л.Арнольдов //Шанхайская Заря, 15 октября 1933 г. – С.12.))Сходные творческие ориентиры для себя определила и новая организация «Восток», в инициативную группу которой вошли все те, кто не успел реализоваться ни в «Понедельнике» (туда принимались лишь опытные литераторы), ни в «Чураевке» (куда стекались в основном известные молодые поэты).Несмотря на большую загруженность общественными поручениями и работой, П.Северный сумел стать активным участником и объединения «Восток». Официальным печатным органом объединения «Шатер» стал литературно-художественный сборник «Врата», 2 номера которого вышли в Шанхае. Первый сборник вышел в 1934 г., в рецензии о котором писалось: «Содержание этой книги разнообразно, интересно и указывает на стремление составителей сборника быть строгими к самим себе. …Появление на свет книги “Врата” является событием не только в художественной жизни Дальнего Востока, но и всей русской зарубежной литературы. Нужно было много любви к делу, усилий и труда, чтобы провести в жизнь издание такого сборника в трудных условиях нашего занятого эмигрантского существования, а тем более при теперешнем экономическом кризисе. Нужно надеяться, что русская читающая публика поддержит своим вниманием культурную и вдумчивую работу руководителей объединения “Восток”.

Сборник заканчивался краткой информацией о работе, сделанной объединением “Восток” с момента его возникновения, и затем – довольно объемистым библиографическим отделом, вмещающим отзывы о большинстве книг, выпущенных в последнее время на Дальнем Востоке. Рецензент писал: «Можно не соглашаться с мнениями рецензирующих о тех или иных книгах, но самую попытку серьезного критического подхода к местным изданиям нельзя не приветствовать». ((«Врата». 1-я Книга Дальневосточных литературно-художественных сборников объединения «Восток». //Шанхайская Заря, 17 апреля 1934 г. – С.5.))

Заметим, что «бунт» многих молодых понедельниковцев против критики М.Щербакова был спровоцирован уничтожающей критикой последнего по отношению ко многим молодым товарищам, издавшим во «Вратах» свои работы. Известно только, что в апреле 1934 г. М. Щербаков навсегда покинул «Понедельник». Тем не менее, он оставался признанным критиком не только городских литобъединений, но и всего литпространства русского Китая, зарекомендовав себя как самый эрудированный современник — литератор и писатель.

Отметим, что уже осенью 1935 г. «Чураевка» и «Восток» объединились под названием «Шатер», создав новое литературно-музыкально-худо-жествен¬ное и научное объединение. Можно сказать, что нереализовавшиеся планы музыкальной и художественной секций «Чураевки» оформились в объединении «Восток». К тому же «восточная тема» давно уже волновала русскую интеллигенцию Шанхая, и теперь можно было без всяких сомнений отдавать на заседания восточников свои произведения, исследующие Китай и китайцев, религии, связь запад-восток, россияне-китайцы, Восток и Россия, мировая философия и пути развития будущего и т.д. Председателем «Шатра» стал профессор Шанхайской Национальной Консерватории С.С.Аксаков. ((«Чураевка» и «Восток» укрылись под «Шатром» //Шанхайская Заря, 4 ноября 1935. – С. 4.))

Из альбома В.Д.Жиганова «Русские в Шанхае»

Еще одного возникшее 1 ноября 1933 г. в Шанхае творческое объединение — «ХЛАМ», название которого было составлено из 4-х начальных букв богемных категорий — Художников, Литераторов, Артистов и Музыкантов. Объединение ставило своей целью организацию богемных вечеров, участниками и исполнителями которых явятся сами же посетители этих вечеров. Инициативная группа «ХЛАМа» или его «ядро» включало в свой состав известных русскому Шанхаю представителей всех видов искусств: балетмейстера Э.И.Элирова, корреспондента А.В.Петрова (Полишинеля), музыкантов А.Г.Бершадского, А.О.Кирсанова, художника Л.В.Сквирского (эти 5 человек являлись руководителями), а также В.Г.Шушлина, В.В.Панову-Рихтер, режиссера драмы З.А.Прибыткову, П.А.Дьякова, главного редактора «Шанхайской Зари» Л.В.Арнольдова, поэта М.Ц.Спургота, писателей В.С.Валя, П.А.Северного и других.Днем встреч «богемцев» была назначена среда, поэтому нередко вместо ХЛАМа в периодике встречались объявления типа «Очередная «Среда» состоится там-то». Если другие литературно-художественные объединения стремились заниматься серьезной работой и воспитанием новых представителей русской культуры и литературы, то ХЛАМ занимался исключительно организацией досуга, составлением специальных программ, которые готовились силами «богемистов» и включали в себя ряд совершенно оригинальных номеров. Вход на вечера богемы был бесплатным, по рассылаемым извещениям. (( Шанхайская Заря, 30 октября 1933 г. — С.4.)) С самого дня создания Содружество приобрело огромную популярность, привлекая к себе многих людей. Постоянных членов Содружества было 70 с лишним человек, а с 17 февраля 1934 г. ХЛАМ был зарегистрирован в Генеральном консульстве Франции в Шанхае как общественное творческое объединение. Только на протяжении четырех лет с ноября 1933 г. по май 1936 г. хламисты провели 70 мероприятий, а ежегодное среднее число участников зимнего сезона Содружества составило 1500 человек.

П.А.Северный вместе с другими соратниками вошел в Совет Правления ХЛАМа, и вместе с ним упоминавшиеся активисты-руководители: Э.И.Элиров, А.В.Петров, Л.В.Сквирский, М.Ц.Спургот, П.А.Дьяков, З.А.Прибыткова, Б.С.Захаров, В.В.Панова-Рихтер, Л.А.Далевич, А.Я.Рихтер. В разные годы Северный был членом Ревизионной комиссии ХЛАМа, а вместе с упоминавшимся ранее В.Лоренцем – был членом Фонда взаимопомощи; позднее хламистами был создан Комитет искусства (в него вошли шанхайцы — выдающиеся представители различных областей культуры и искусства, такие как музыкант и педагог Б.М.Лазарев, редактор газеты Л.В.Арнольдов, художник М.А.Кичигин, режиссер З.А.Прибыткова).

ХЛАМисты ежегодно избирали лучших представителей своего объединения – «Мисс ХЛАМ» и «Мистера ХЛАМ», так называемых ХЛАМ-папу и ХЛАМ-маму. Лавровых венков удостаивались самые талантливые, самые популярные знаменитости в области культуры и искусства. Ими стали актриса В.В.Панова-Рихтер и писатель и журналист А.В.Петров (1933-1934 гг.); художники Т.П.Хомякова и Л.В.Сквирский (1934-1935 гг.); молодая драматическая актриса Тамара Птицына и поэт Михаил Спургот (1935-1936 гг.). Известно, что после избрания мисс ХЛАМ замечательной артистки В.В. Пановой, был дополнительно отпразднован ее бенефис, на котором П.А.Северный выступил с чтением стихов Анны Ахматовой. (( Вечер ХЛАМа //Шанхайская Заря, 27 апреля 1934 г. – С.6.))

ХЛАМ устраивал и тематические вечера, на которых обсуждались вопросы, касающиеся различных областей культуры и искусства, читались научные доклады и происходил обмен информацией. ((Жиганов В.Д. Русские в Шанхае. – Шанхай, 1936. – С. 74-75; Шанхайская Заря. – 1933. – 30 октября. – С.4; там же. – 1933. – 02 ноября. – С.4; там же. – 1933. – 15 ноября. – С.4; там же. – 1934. – 18 февраля. – С.5; там же. – 1934. – 21 марта. – С.4; там же. – 1934. – 04 апреля. – С.5; там же. – 1934. – 10 мая. – С. 5; там же. – 1934 – 22 мая. – С. 7; там же. – 1934. – 2 ноября. – С. 9; там же. – 1935. – 23 ноября. – С.5; там же. – 1935. – 11 декабря. – С.5; там же. – 1941. – 12 сентября. – С.3; Слово. – 1938. – 07 апреля. – С. 4; там же. – 1940. – 08 декабря. – С.6; там же. – 1941. – 02 сентября. – С.4. См. также: Ван Чжичэн, указ.соч., с. 609-611.)) «Среды» ХЛАМа стали одними из самых любимых мероприятий в среде шанхайской русской эмиграции, а членами Содружества могли стать не только писатели, поэты, художники, музыканты или артисты драмы, оперы и балета, известные представители разных областей культуры и искусства, но и репортеры и корреспонденты, деятели кинематографа и вся творческо-пишущая братия. Здесь были завсегдатаями все представители объединений, получившие шутливое название «богемистов» Шанхая. Здесь проводили свой досуг, здесь шутили и отдыхали, здесь искрился пульс творческой молодежи и не молодежи, так как хламистом мог стать любой творческий человек, независимо от возраста.

Из альбома В.Д.Жиганова «Русские в Шанхае»

Хламисты кроме того, стремились встретиться со всеми известными представителями мировой художественной культуры, которые так или иначе попадали в Шанхай. Именно на этих встречах П.А.Северный вместе с другими шанхайскими «богемистами» познакомился с самыми выдающимися представителями мировой богемы. Так, в разные годы они встречались с чемпионом мира шахматистом А.А.Алехиным, русским басом Ф.И.Шаляпиным, певцом А.Н.Вертинским, исполнителем песенок разных народов Виктором Хенкиным, выдающимся композитором А.Авшоломовым, популярным французским писателем Морисом Декобра, автором популярной теории по омоложению человечества доктором С.Вороновым, художником и философом ак. Н.К.Рерихом, китайским артистом Мей Ланфаном, голливудско-гонконгским артистом Чарли Чаном (предшественник современного нам Джеки Чана), со многими другими мировыми и местными знаменитостями (С.С.Аксаковым, А.И.Яроном, А.З.Кармелинским, С.А.Шушлиным, и др.).Таким образом, можно утверждать, что к 1935 году в Шанхае уже определились главные точки «культивации» молодых литературных сил: Понедельник, Чураевка, Восток, ХЛАМ. Литературно-драматическая секция «Четверг» при еврейском клубе (ЛХК) охватывала силы еврейской колонии и опереточных артистов, что в известном смысле ограничивало круг ее влияния. Возможно, кроме жанровых отличий, эти силы чуть отличались возрастными пределами, но утверждать не беремся.

Известно лишь, что наиболее «взрослой» и опытной на литературном небосклоне русского Шанхая к середине 1930-х оставалась группа «содружников» «Понедельника». Тем не менее, формальная принадлежность к одному литературному объединению не исключала посещения заседаний другого объединения в качестве гостя. Так, на некоторые заседания чураевской «Пятницы» нередко приглашались члены правления «Понедельника», как это было, например, в октябре 1933 г., когда докладчиком выступил поэт Николай Петерец в небольшом, но содержательном докладе «О Тургеневе». Тогда газеты отмечали, что «очередная «Пятница» литературной студии шанхайской Чураевки прошла оживленно и привлекла ряд представителей местной богемы». (( Собрание Чураевки //Шанхайская Заря, 2 октября 1933 г. – С.3.))

Такова была обстановка в общественных и культурных кругах русского Шанхая середины 1930-х годов. Незаметно русская эмиграция в Китае подошла к еще одному историческому этапу своего существования: от пережитого тяжелого становления (пришедшегося на 1920-е годы) – к укоренению в местных условиях и экономическому и культурному расцвету. Расцвет этот пришелся на середину 1930-х годов.

Второй выпуск сборника «Врата» (конец 1934 г.), а вслед за ним опубликованная в одной из шанхайских газет рецензия на книгу П.Северного «Косая Мадонна» неожиданно для всех стали причиной серьезного инцидента в творческом союзе беллетристов и писателей Шанхая, и в центре его оказался герой нашего повествования – Павел Северный.